Владимир Понизовский - Ночь не наступит

• Название: Ночь не наступит
• Автор: Владимир Понизовский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1972

---

Так, Петр Аркадьевич доложил, что в Москве, в Кремле завершаются работы по сооружению памятника на месте убиения революционером великого князя Сергея Александровича (намек на то, что предшественник Столыпина не уберег любимого дядюшку государя); что в Одессе обнаружена фабрика фальшивых золотых и серебряных монет (все имущество поступило в казну); под Севастополем, в Хабаровске и Красноуфимске раскрыты и захвачены склады бомб, оружия и прокламаций; что повсеместно продолжаются аресты, но не массовые, а выборочные; что там-сям произошли опустошительные пожары, два поезда сошли с рельсов — и так далее и тому подобное. В целом же по империи спокойствие и благоденствие и повсеместно соблюдение законности и порядка. Последнее утверждение звучало как рефрен, и сам тон, каким докладывал Петр Аркадьевич, был спокойным.

Николай слушал с удовлетворением, молчаливо кивая. И думал: неужто и вправду наступает пора умиротворения, как при незабвенном батюшке? Называли же недобрые люди годы царствования Александра III эпохой всероссийской спячки. Эх, дольше бы длился этот безмятежный сон!..

Однако Столыпин не дал монарху поблагодушествовать:

— В целях профилактических, ваше величество, позволю ходатайствовать между тем о высочайшем утверждении на продление положения усиленной охраны в Симбирской, Киевской и Таврической губерниях, Керчь-Еникольском градоначальстве и в городах Вильне и Гродне; чрезвычайной охраны — в губерниях Пермской, Херсонской и Екатеринбургской.

— За этим дело не станет, — согласился царь и протянул перо к уже пододвинутому листу. И пока выводил буквицу «Н», пока тянул витиеватый хвостик, вспомнил. — Гофмейстер Извольский полагает необходимым наш визит в дружественные страны Европы. Какие соображения на этот счет у вас, Петр Аркадьевич?

Предложение министра иностранных дел оказалось как нельзя кстати. Оно дало повод для перехода к главному блюду, которое Столыпин и сам намеревался подать как бы на десерт, между прочим, будто вовсе и не придавал ему особого значения (тем самым косвенно оправдывалась и длительность операции, которой государь уже устал интересоваться):

— Ваше величество, представляется возможность проверить дружественное расположение правительств тех государств, которые вы намерены осчастливить своим визитом. Только третьего дня и вчера во Франции, Германии и Швеции произведены аресты российских эмигрантов-революционеров.

— Аресты? — оживился Николай.

Столыпин рассказал об операции, задуманной по его ведомству и связанной с давним, прошлогодним делом о тифлисской экспроприации.

— Осуществив этот план, ваше величество, мы сможем разгромить центр чрезвычайно опасной политической эмиграции — социал-демократической. Кроме того, операция позволит нам выявить связи эмигрантов с ячейками этого преступного сообщества. Ячейки партии, безусловно, существуют и в самой империи, но они тщательно замаскированы, — закончил он.

И, понимая всю значимость фразы, как бы между прочим добавил ее — хотя заранее и не раз взвесил в ней каждое слово и отрепетировал самую интонацию:

— Эта операция в какой-то степени походит на предприятие, осуществленное вашим батюшкой, его императорским величеством Александром III, однако же превосходит ее по масштабам и ожидаемым последствиям.

Удар попал в самую точку. О, как много значили эти слова для Николая! Вот он, счастливый момент самоутверждения! Батюшка хитроумным планом разгромил гнезда террористов-народовольцев и на годы добился политического затишья на Руси. А он, Николай, уничтожит социал-демократов, которые, как показали столь недавние события, куда более опасны для империи, чем народовольцы.

— Весьма, весьма похвально, — резюмировал государь с улыбкой. — Отличившиеся будут щедро награждены. Кто, милостивый государь, Петр Аркадьевич, непосредственный исполнитель вашей идеи?

— Директор департамента действительный статский советник Трусевич, ваше величество, а на театре действий, в Париже, — заведующий заграничной агентурой Гартинг и прикомандированный от департамента подполковник Додаков.

— Додаков... Додаков... — Николай перебрал в памяти. — Докладчик о Лисьем Носе, если не ошибаюсь?

— Так точно, ваше величество.

— Весьма исполнителен и энергичен... Подполковник, говорите? Достоин и полковника за свое усердие, вы не находите, Петр Аркадьевич?.. И желал бы видеть его при дворе, в нашей свите. Хотя и предвижу, как трудно вам будет расстаться с таким достойным офицером.

— Доверить охрану нашего государя можно лишь самым достойным, — склонил голову министр.

— А Гартинг — уж не тот ли, который отличился при незабвенном батюшке?

— Он самый, ваше величество.

— Жалую ему орден и генерала.

— Это невозможно, государь, — осмелился возразить Столыпин. — Гартинг числится по гражданскому ведомству. Он чиновник шестого класса, коллежский советник.

— Тогда жалую ему действительного статского.

— И это невозможно, ваше величество. Никто не может быть произведен через чин или минуя чины низшие прямо в высшие, — смиренно напомнил Петр Аркадьевич неукоснительное, введенное еще Петром I положение табели о рангах.

— Так и невозможно? — строптиво вскинул голову царь, и в его холодных глазах зажегся недобрый огонь. — И нам невозможно?

Но он сдержал себя, не дав недоброжелательству к сановнику проявиться из-за такой мелочи:

— Будь по-вашему. Сегодня же представьте к статскому, а в следующий доклад — и к действительному. Он заслужил и наше монаршее благоволение, передайте ему в Париж.

Столыпин в согласии склонил голову. Он озяб в выхоложенном кабинете и хотел, чтобы аудиенция закончилась поскорее.

— А теперь не желаете ли ознакомиться с проектами нового обмундирования и снаряжения чинов отдельного корпуса жандармов? — значительно проговорил Николай, и радостная дрожь в голосе выдала его страсть.

«Чем бы дитя ни тешилось...» — подумал Петр Аркадьевич, поежившись и невольно глянув на распахнутую форточку. Но предложение принял с поклоном.

Николай взял картонки, лежавшие у кресла, под рукой, и начал по одной выставлять их перед Столыпиным, поднимая папиросные листки, прикрывавшие рисунки, и комментируя:

— Для рядовых — мундир темно-синего сукна по образцу уланского, каково? Воротник же — сукна светло-синего. Аксельбант более тонкий, наконечники не оловянные, а медные, никелированные. А портупея, темляк, поясной ремень, кобура, сумка не из белой кожи, как нынче, а из красной юфти с никелированным набором. На погонах все знаки различия из золотого галуна.

Николай перечислял со вкусом, с удовольствием и тонким знанием предмета:

— Для офицеров мундир такой же, но галунные петлицы шитые, по образцу петлиц, присвоенных нами старшим адъютантам в штабах. Аксельбант серебряный, какой при батюшке был. На голове шапка с султаном. Но не как нынешний, из белого волоса, а из страусовых перьев, по образцу генеральского гвардейского. Как у гусар, но несколько уменьшенный. Для офицеров белые страусовые перья, для генералов корпуса трехцветные: белые, красные и черные. Каково?

Султаны изображены были отменно, художник постарался вырисовать каждое перышко.

— Что скажете, Петр Аркадьевич?

— Такой мундир, ваше величество, должен пробуждать в народе еще большие благолепие и трепет, — с чувством проговорил Столыпин. — Кто автор этого прекрасного проекта? Корпус жандармов не поскупится на премию.

Бледные щеки Николая порозовели от удовольствия:

— Довольно с автора и того, что ему удалось выразить свое расположение к ревностным охранителям трона.

И, заботливо опустив картонки, он предложил:

— Если нет нужды срочно возвращаться в город, прошу вас, Петр Аркадьевич, отобедать с нами.

Это была высочайшая честь. И хотя Столыпин намеревался тотчас после доклада вернуться на Фонтанку, он с поклоном принял приглашение.

Перед обедом они вышли прогуляться в парк. Государь прихватил неизменную свою винтовку, легкий «манлихер», подарок бельгийского короля Леопольда. Время перевалило за полдень. Зимний северный день был короток и уже поглощался сумерками, хотя солнце на выстуженном небе сверкало еще высоко, и во всем, что недвижно цепенело окрест, безмолвно боролись два непримиримых цвета — блистающее золото и густая синева, не оставляя места для главного цвета зимы — белизны. Деревья в парке стояли, как гвардейцы на смотре. Разве что от напряжения вздрогнет кивер — легкий комок, развеиваясь, спадет с ветви...

В дальней аллее Петр Аркадьевич увидел резной возок — расписной, с запряженной в него низкорослой лошадью, — и признал в кучере матроса Деревенько, дядьку при цесаревиче. Значит, в возке на мягких подушках наследник. Неужто не оправдаются прогнозы врачей и в свое время воссядет на трон бессильный, пораженный гемофилией продолжатель династии? Зачем тогда все труды, все хлопоты?