Олег Платонов - Николай II в секретной переписке

• Название: Николай II в секретной переписке
• Автор: Олег Платонов
• Издательство: М. : Родник
• Жанр: История
• Год: 1996
• ISBN: ISBN — 5-86231-154-8

Третья книга из серии «Терновый венец России» основана на подлинной секретной переписке царской семьи и вводит читателя в самый центр противоречий, в борьбе которых решается судьба России. С одной стороны — царская чета, трогательный союз любящих сердец, стремящихся сделать все для возвышения Отечества и победы страны в войне. С другой — преступное сообщество темных, подрывных сил, поставивших своей целью разрушение России на иностранное золото и по инструкциям тайных организаций. В окружении Царя зреет измена, проникшая даже в среду его родственников и в высшее военное руководство, и которая оборачивается страшным предательством в феврале 1917 года. Заговоры, интриги, убийство близких Царю людей — все это находит отражение в письмах царской четы. Хотя главное в них не это, а беззаветная любовь к России, нежная любовь друг к другу — свет любви противостоит ненависти, захлестнувшей Россию.

Заключительным аккордом являются письма царской четы из сибирского заточения. Они не жалуются, не плачут, а думают о судьбе России, не проклинают тех, кто предал их, а обращаются ко всем со словом любви.

Издание продолжает тему, начатую в книгах «История масонства 1731-1996» и Заговор цареубийц»; снабжено уникальным словарем царского окружения.

---

Маленький адмирал ведет себя очень хорошо и часто, во время наших вечерних партий в домино, заставляет нас хохотать своими остроумными замечаниями на счет Татищева[173] и Свечина[174], которые докучают ему своими бесконечными разговорами. Это правда, что последний любит рассказывать скучные анекдоты с французскими фразами, когда мы завтракаем или пьем чай, и он начинает изводить нас всех. Адмирал стал большим приятелем с Фед.[175], и они говорят только о стратегических вопросах.

Ну, я наговорил довольно вздору, и ты прости меня, моя душка-женушка. Благослови Бог тебя и дорогих детей. Горячо целую вас всех.

Всегда твой старый, преданный муженек

Ники.

Царское Село. 4 марта 1915 г.

Мой ненаглядный,

С какой радостью я получила твое дорогое письмо, бесконечно благодарю тебя за него! Я его уже два раза прочла и много раз поцеловала. Как тебя должны утомлять все эти сложные разговоры! Дай Бог, чтобы удалось поскорее разрешить вопрос об угле и ружьях. Но ведь и у них, вероятно, ощущается недостаток во всем. — Насчет Миши я так счастлива, — непременно напиши об этом матушке, ей будет очень приятно это узнать. Я уверена, что эта война сделает его более мужественным. — Если бы только можно было устранить от него ее[176]! Ее деспотическое влияние так вредно для него! — Я скажу детям, чтоб они достали твою бумагу и отправили ее с этим письмом. — Бэби написал, по моему совету, по-французски, он так пишет более естественно, чем с Петр. Вас.[177]. Нога его почти совсем поправилась. Он больше не прихрамывает, — правая рука забинтована, так как припухла, так что он, вероятно, несколько дней не будет в состоянии писать. Но все же он выходит два раза в день. — Все четыре девочки отправляются в город: у Татьяны ее комитет, М. и А. будут смотреть, как Ольга принимает деньги, затем они все поедут к Мари[178] — маленькие никогда не видали ее комнат.

Боткин уложил меня в постель, сердце сильно расширено, к тому же сильный кашель. Эти дни чувствовала себя скверно во всех отношениях, а теперь явилась m-me Беккер и не дает мне принимать моих капель. — Хорошо, что мне вчера удалось побывать в городском госпитале. Мы это проделали быстро, в 1 1/4 часа, меня внесли по лестнице на руках. — Наши 4 дочки помогали мне в раздаче образков, в разговорах, а Ресин велел, чтобы более здоровые стали в полукруг в коридоре, скажи это Н.П., так как он опасался, чтобы я не переутомилась в городе. – Это сказывается напряжение последних недель — мне приходилось два раза в день навещать Аню, которой все кажется, что этого мало. Сейчас она пишет, что ей хотелось бы почаще меня видеть, чтобы беседовать со мной (мне нечего ей сказать, только выслушиваю неприятные вещи, Нини гораздо лучше ее развлекает своей болтовней и сплетнями). Она просит, чтоб я ей почитала, — кашляю все эти дни, а потому совсем не могу читать. Она не может понять, почему эта смерть меня так взбудоражила. Зизи — та меня поняла, прислала такое милое письмо. Я ничего не могу делать наполовину, а я видела, как он радовался, когда я ежедневно приходила два раза — он лежал совсем один, — к нему никого не пускали, — у него не было здесь родных. — Она меня ревнует к другим, я это чувствую, а они так трогательно всегда просят меня не переутомляться — вы одна у нас — а нас много.

Он даже в последний день мне шепнул, что я переутомляюсь и т.п. — страшно мило, — как же мне не стараться дать им тепло и любовь — они так страдают и такие неиспорченные! А у нее есть все, хотя, конечно, ее нога — большая мука для нее, — к тому же она совершенно не срастается. — Кн. вчера осматривала ее. Но А. удовлетворить совершенно невозможно, и это страшно утомительно. Она не обращает внимания на предостережения Боткина относительно меня. — Солнце светит, и идет небольшой снег. Я пригласила к себе сестру Любушкину (это старшая сестра Большого Дворца) посидеть со мной полчасика; она уютная, рассказывала мне о раненых, а также некоторые подробности о нем. Завтра его хоронят. Наш Друг написал мне трогательное письмецо по поводу его смерти. — Воображаю, до какого дикого состояния доводит тебя Свечин — меня он однажды много лет тому назад в Крыму довел почти до потери сознания своими полу-французскими анекдотами. Говорят, что он сын старого Галкина-Врасского.— Пошли его осматривать автомобили или ближние госпитали.

Интересно, что ты сейчас думаешь предпринять. Не говори Н.. куда ты намереваешься ехать, тогда ты можешь проехать неожиданно — я уверена, что он гораздо меньше знает, куда можно проехать, чем ты сам. Завтра день смерти дяди Вилли[179] — уж 2 года минуло с тех пор!

Мой драгоценный, горячо желанный мой, сейчас должна кончать. Бог да благословит и защитит тебя, и охранит от всякого зла! Целую тебя еще и еще с глубочайшей нежностью.

Навеки преданная тебе женушка

Солнышко.

Поклон твоим.

Царское Село. 5 марта 1915 г.

Мой родной, любимый,

Прилагаю к этому письму бумагу от Эллы, которую ты можешь послать Мамант.[180] или толстому Орлову, — кроме того, письмо от Ани. Она вне себя, что я опять у нее не была. но Б. снова до обеда держит меня в постели, как и вчера. Сегодня утром сердце у меня не расширено, но я все же чувствую себя никуда не годной, слабой и грустной, — когда здоровье расстраивается, еще труднее держать себя в руках.

Теперь его должны хоронить, и я не знаю, оставят его здесь или нет, потому что его полк намеревается по окончании войны похоронить всех своих офицеров на Кавказе, — они повсюду наметили могилы, — но некоторые умерли в Германии. Я получила телеграмму от моего Веселовского[181], что они только что насладились поездом-баней и чистым бельем и снова отправляются в окопы. Затем я получила донесение (согласно моего желания) от него же. Он вернулся 15-го февраля. Из всей массы людей, представленных к знаку отличия, пока лишь один (кн. Гантимуров) получил георг. оружие, тогда как он сам не представлен ни к какой награде “за отсутствием начальников, в подчин. коих находился: нач. див. ген.-лейт. фон Геннингс отчислен от должности, а ком. бригады ген.-м. Быков — в плену”. Ужасно обидно и огорчительно, что у них нет знамени. Они умоляют тебя дать им новое “представл. об этом уже сделано военн. мин. главнокомандующ. 7-го февр. за № 9850”. Потери их были колоссальны — полк четыре раза вновь пополнялся “за время боев под д. Б”... — но я лучше запишу все на особом листочке, вместо того, чтобы этим заполнять мое письмо; я сделаю для тебя выписки из этой бумаги. Моя икона дошла до них 30-го, тотчас же после того, как они сожгли свое знамя. Раненый нач. хоз. части подполк. Сергеев принял в свои руки командование полком и великолепно справлялся со всем в течение 3-х месяцев. — Боюсь, что это письмо снова очень скучное.

Отпустила Мадлен[182] на целый день в город. — 6 недель как Тюдельс не показывается. Снова солнечные дни.

У меня была Иза по делу, затем Соня. — Только что получила твою дорогую телеграмму. А. пишет, что Фред. был страшно счастлив получить твое письмо — конечно, она ему завидует. Быть может, ты в телеграмме ко мне упомянешь о своей благодарности за ее письмо, приложенное к моему, и пошлешь ей привет? Она сказала, чтобы я сожгла ее письмо, если думаю, что оно рассердит тебя, — откуда я могу это знать? Я ответила ей, что я его отправлю. Я надеюсь, что она тебя этим письмом не раздосадовала, — она не понимает, что ее письма не представляют для тебя интереса, тогда как для нее они имеют такое огромное значение.

Я посылала к ней детей — она хотела, чтобы они к ней пришли вечером, но они сказали, что хотят провести вечер со мной, так как не видят меня днем. — Не говори Н. и поезжай, куда тебе нужно и где никто не ожидает. Конечно, он станет удерживать тебя, потому что ему не дают двигаться с места, но когда ты поедешь куда-нибудь без предупреждения, Бог сохранит тебя здравым и невредимым, и как ты, так и войска почерпнете в этом отраду.

А сейчас, мое солнышко, мое обожаемое сокровище, я должна запечатать письмо. Бог да благословит и защитит тебя сейчас и постоянно впредь! Покрываю твое дорогое лицо нежнейшими поцелуями и остаюсь навеки преданной тебе

Женушкой.

Как бы я хотела быть около тебя, так как я уверена, тебе приходится переживать много тяжелых моментов, не зная, кто говорит истинную правду, кто пристрастен и т.д.! — К тому же личные обиды и т.п., все, чему не место в такое время, в тылу выявляется именно теперь, увы! — Где находятся наши милые моряки? Что они делают и с ними ли Кирилл?

Ставка. 5 марта 1915 г.

Моя любимая птичка, Солнышко,