Сергей Синякин - Детский портрет на фоне счастливых и грустных времен

• Название: Детский портрет на фоне счастливых и грустных времен
• Автор: Сергей Синякин
• Издательство: ООО «Издательство ACT», ОАО «ЛЮКС»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5-17-026672-3, 5-9660-0695-4

Волгоградский фантаст Сергей Синякин о своем детстве.

---

В комнате у деда висела большая черная тарелка репродуктора, по которому передавали концерты и новости. Иногда шла трансляция радиоспектаклей, все их слушали с необыкновенным интересом. Уже позже, когда отец демобилизовался и мы все приехали в Панфилово, чтобы там жить, отец купил радиолу ВЭФ. На ней можно было слушать пластинки в тридцать три с половиной оборота, а установленная у дома антенна позволяла ловить разные станции. Несомненно, что этот приемник в глазах деревенских жителей являлся буржуйской штучкой, соответственным образом относились и к отцу.

Но это было уже потом, когда Никита Сергеевич Хрущев посчитал армию слишком большой и начал ее сокращать. Отец демобилизовался, а поскольку он являлся офицером, а значит, человеком свободным от собственного угла — это тогда был единственный вид свободы, доступный кадровым военным, — встал вопрос, куда ехать жить. Точнее говоря, такого вопроса у отца не стояло. Дед уже давно замышлял построить новый дом, в котором хватило бы места всем. И мы поехали к новому месту жительства — на станцию Панфилово бывшей Сталинградской, а ныне нейтрально Волгоградской области. Тогда еще считали, что можно безнаказанно менять название города, тем самым изменяя его будущую историю. Царицын переименовали в Сталинград, Сталинград, после того как разделались с культом личности, назвали Волгоградом, а Сталинградскую битву, которой восхищался весь мир, одно время стыдливо называли битвой на Волге. Вообще фарисейство было всегда присуще нашим правителям. Когда пленные немцы более или менее восстановили город, то в нем они построили и здание планетария для обучения подрастающего поколения прогулкам среди звезд. Оборудование в нем поставили трофейное, вывезенное из Германии по праву победителя, Кажется, из города Магдебурга. На планетарии повесили стыдливую табличку, возвещающую, что он является даром благодарного немецкого народа русскому народу-освободителю. Ну, освободитель, это понятно, после окончания войны мы немцев много от чего освободили, в том числе и от оборудования планетария. Потом, правда, эту табличку так же стыдливо сняли. Увидел я ее впервые в детстве, а вот о том, что ее сняли, узнал уже ближе к своему пятидесятилетию, когда гулял по городу со смешливым питерским писателем Андреем Измайловым и захотел показать ему этот образец высшего административного творчества.

Все дело в точке отчета.

Венгрия конца пятидесятых была страной Лимонией, той самой Чемоданией. Из Венгрии офицеры привозили родственникам красивые иностранные шмотки. А уж во вторую очередь они там защищали мировую систему социализма. Слова из песни не выкинешь.

Ах, какие в Венгрии были игрушки!

Помню, отец подарил мне железную дорогу с мостом, семафорами и вагончиками, которые крепились к почти настоящему паровозику. Жаль, что игрушки у меня долго не держались — мне всегда хотелось заглянуть в их душу. Помню еще свою первую книгу. Это была книга хорошего детского писателя Аркадия Гайдара. Называлась она «Чук и Гек». Тогда я еще не знал, что с самой гражданской войны Аркадий Гайдар жил с кровоточащей душой. Нелегко было быть командиром полка и принимать решения, влекущие за собой смерть людей. А писатель был чудесный. Его «Школа» была долгое время одной из моих самых любимых книг. И еще я сразу полюбил восточные сказки «Тысячи и одной ночи». Арабские стихи я пропускал, как и любовные сцены. Мне нравились ифриты и джинны.

Но вернемся к Гайдару. Вот интересно, время от времени раздаются голоса, требующие включить в школьную программу «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына. Чего уж мелочиться! Давайте воспитывать наших детей на новой литературе: «Я — вор» Сухова или «Собор без крестов» Шитова. Тогда мы точно получим лагерное поколение, собственно, таким поколением мы все и являемся, литература свободы наложила на нас всех свой неизгладимый отпечаток. А по мне, лучше бывшие душегубы, которые осознали все, пусть и с запозданием осознали свое душегубство и написали книги, на которых можно воспитывать высокие качества наших детей, чем литераторы, что, руководствуясь благими побуждениями, растят из наших детей душегубов.

Можно смело сказать, что понятие о писателе как о «инженере человеческих душ», запущенное Сталиным с легкой руки Юрия Карловича Олеши, исчерпало себя давно. Теперь многих писателей можно смело назвать золотарями, ведь они так бережно роются в дерьме, чтобы найти самое омерзительное. И выдают это за конечный продукт человеческой души. Номы-то знаем, что это конечный продукт нашего тела!

Страна Лимония кончилась, когда Никита Сергеевич Хрущев, избавившись от своего друга Берии, а потом и от маршала Жукова, который помог ему этого Берию раздавить, решил, что армия слишком велика и для защиты Родины хватит ядерных бомб и ракет. Все остальное он считал вчерашним днем, как посчитали перед войной устаревшими и не соответствующими реалиям жизни тачанки.

Наступали годы волюнтаризма.

Нет, времена тогда были удивительными. Историю меняли запросто. Приходил в класс учитель и говорил: «Дети, откройте учебник на такой-то странице… Открыли? Возьмите ручку и вычеркните как следует четвертую строчку сверху. Зачеркнули? Теперь еще зачеркните двенадцатую и двадцать восьмую строчку. Когда придете домой, то аккуратно вырежьте портрет человека на восемнадцатой странице. Завтра я проверю, и кто этого не сделает, тот будет серьезно наказан».

И все. С этого дня история уже выглядела совсем иным образом. Помню, как это было с Ворошиловым, Маленковым, Кагановичем и Молотовым. Сестра помнит, как все это было с Берией. Прошло совсем немного времени, и Гагарина в космос стал отправлять наш дорогой Леонид Ильич, а бессовестный Никита Сергеевич, скомпрометировавший себя разделением партии по промышленному и сельскохозяйственному признаку и насаждением нероссийской культуры — кукурузы, остался в памяти хулиганом, который стучал ботинком по трибуне ООН.

Через двадцать лет, не успел дорогой Леонид Ильич огорчить советскую милицию отменой праздничного концерта в ее день, а это оказалось неизбежным вследствие его кончины, как история снова сделала зигзаг. Все, кто беззаветно заглядывал дорогому и неповторимому в анальное отверстие, стали наперебой кричать, что дух у эпохи застоя был крайне неприятным. А чего вы еще хотели, заняв свое место за спиной у Генерального Секретаря? Кто вешал ему ордена и медали на грудь? Почему вы теперь удивляетесь, что старый и больной человек элементарно надорвался? Он же не штангист Василий Алексеев, чтобы ставить рекорд за рекордом!

Но за эти вопросы могли еще, очень даже могли… Нет, лагерей на Колыме уже почти не осталось, а вот психиатрических больниц закрытого типа было построено немало. Чего удивительного, коли у всей страны был единый диагноз — вялотекущая шизофрения! И началась она именно с зачеркивания портретов в учебниках и замены страниц в энциклопедических словарях! Быть может, она началась еще раньше — с того самого момента, когда мы начали рушить памятники царям, и царским генералам, вся вина которых заключалась в том, что они жили в эпоху царствования конкретного сатрапа. С каждым разрушенным памятником отмирала частица народной души. В конце концов мы превратились в Иванов, не помнящих собственного родства. У народа с разорванной душой и дети рождаются калеками.

Тогда по малолетству я этого не осознавал.

Панфилово окружала степь.

В степи жили тарантулы и суслики. Суслики были забавны, а тарантулы — зловещи. И тех и других мы выливали из норок. Для того чтобы вылить одного тарантула, хватало ведра воды, для того чтобы вылить суслика, воды требовалось куда больше. Мокрые суслики выглядели жалко. Да и посвистывали они жалобно. Тарантулы смотрелись более достойно. Встав в боевую стойку, тарантул разглядывал тебя внимательно цепочкой глаз. Рост противника тарантула не путал, он защищался до последнего вздоха своих трахей. Чаще мы их не выливали, а ловили на горошину из смолы, которая привязывалась к нитке. Тарантул хватал смолу своими жвалами и прилипал к ней. Пойманных тарантулов мы сажали в банку. Там они пожирали друг друга. Жестокая забава. Сейчас бы я так не поступил. Сейчас мне жалко всех живых существ, даже пауков и тараканов мне не хочется убивать. С возрастом приходит понимание природы и жизни, исчезает неистребимая тяга к убийству, живущая в каждом ребенке.

Семейными животными у нас были коты.

Мудрые и самостоятельные животные. И очень независимые. Коты жили в нашем доме параллельно с людьми, интересы их с семейством Синякиных пересекались лишь изредка — когда требовалось поесть или хотелось немного ласки. Ночами начиналась их тайная жизнь, которая прорывалась в нашу действительность дикими криками и звуками драк, доносившимися со двора.