Пьер Лоти - Госпожа Хризантема

• Название: Госпожа Хризантема
• Автор: Пьер Лоти
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2004
• ISBN: 5-7905-3081-8, 5-7905-3082-6

Госпожа Хризантема стала женой Лоти — офицера французского флота. Лоти мучается вопросом, любит ли его жена, и как постичь загадочную душу японской женщины.

---

Вынужден признать, что Хризантема выглядит очень мило, когда пускает свои стрелы, прогнувшись назад, чтобы лучше натянуть лук; широкие рукава задрались до самых плеч, обнажив грациозные руки, гладкие, как янтарь, и слегка напоминающие его цветом. При взлете каждой стрелы слышится тот же звук, что при взмахе птичьего крыла; а потом короткий сухой удар — в цель, всегда — в цель…

С наступлением темноты мы с Ивом провожаем Хризантему в Дью-дзен-дзи и идем через европейскую концессию к себе на корабль, чтобы заступить на дежурство до завтрашнего дня. В этом разноязыком квартале, источающем запах абсента, все расцвечено флагами, и народ запускает петарды в честь Франции. Пробегают вереницы дзинов, которые со всей скоростью, на какую только способны их босые ноги, тащат наших вопящих и обмахивающихся веерами матросов с «Победоносной». Повсюду звучит наша бедная «Марсельеза»;[28] английские моряки поют ее гортанными голосами, медленно и похоронно, как свой «God save».[29] И во всех американских барах тоже, желая привлечь наших людей, ее наигрывают механические пианино с чудовищными вариациями и ритурнелями…

А-а! И еще одно странное воспоминание от этого вечера. На обратном пути мы случайно оказались на улице, где живет множество не совсем порядочных дам. Как сейчас вижу большого Ива, отбивающегося от целой оравы совсем маленьких мусме, двенадцати-, четырнадцатилетних гетер[30] ростом ему по пояс, которые тянут его за рукава, пытаясь склонить к греху. Отцепившись от них, он произнес свое «Ну надо же!», в высшей степени пораженный и негодующий, что они такие молоденькие, крошечные, совсем дети, и уже такие наглые.

XII

18 июля

Теперь их уже четверо — четверо офицеров с нашего корабля, женившихся, как и я, и живущих в том же предместии, только чуть пониже. Как ни странно, эта авантюра привлекла многих. Все образовалось без каких-либо опасностей, трудностей, тайн, при посредничестве того же Кенгуру.

И мы, естественно, принимаем у себя всех этих дам.

Это, во-первых, госпожа Колокольчик, наша вечно смеющаяся соседка, жена малыша Шарля N***. Потом, госпожа Нарцисс, смеющаяся еще чаще, чем Колокольчик, и похожая на молодую птицу; из всей компании она самая хорошенькая, и замужем она за X***, блондином нордического типа, который просто обожает ее; они у нас — влюбленная и неразлучная парочка; наверное, единственные, кто будут плакать, когда придет час расставания. Еще есть Сику-сан с доктором Y***. И наконец, аспирант Z*** с маленькой, крошечной госпожой Туки-сан; ростом она не выше полуботинка; и лет ей не больше тринадцати, но уже женщина — важная, бойкая, настоящая кумушка. В детстве меня иногда водили в театр Ученых зверей; там была некая госпожа де Помпадур, самая что ни на есть заглавная роль, которую исполняла обезьянка с султаном на голове, — я ее как сейчас вижу. Так вот эта самая Туки-сан мне ее напоминает.

По вечерам, как правило, все это общество заходит за нами, чтобы отправиться на большую прогулку с фонарями, — теперь у нас получается целая процессия. Моя жена, будучи серьезнее, грустнее, может, даже рафинированнее других и принадлежа, как мне кажется, к лучшему сословию, пытается играть роль хозяйки дома, когда к нам приходят друзья. Смешно смотреть, как входят эти плохо подобранные пары, объединившиеся на один день; как дамы кланяются, будто на шарнирах, в три приема падая на четвереньки перед Хризантемой — настоящей королевой.

Когда вся компания в сборе, мы отправляемся в путь; мы выходим гуськом, под ручку с дамами, и всегда держим в руках белые или красные фонарики на бамбуковых палочках — похоже, все это выглядит довольно мило…

Нам надо спуститься по так называемой улице, больше напоминающей козью тропу, ведущей в старый японский Нагасаки, — к сожалению, с перспективой ночью карабкаться обратно наверх, карабкаться по всем этим ступеням, по скользким склонам, спотыкаться о камни, чтобы добраться наконец до дому, лечь и заснуть. Спускаемся мы в темноте, пробираясь под ветками деревьев между черными садами, между маленькими домиками, скудно освещающими дорогу; так что фонарики совсем не лишние, когда нет луны или она скрыта за облаками.

Наконец мы спускаемся вниз и сразу же, без всякого перехода, попадаем в самый центр Нагасаки, на длинную освещенную улицу, где полно народу, где во весь опор с криками проносятся дзины, где сверкают и дрожат на ветру тысячи бумажных фонариков. Спокойствие нашего тихого предместья сменяется шумом и движением.

Здесь ради соблюдения приличий нам следует разделиться с женами. Они все пятеро берутся за руки, как девочки на прогулке. А мы с безучастным видом идем за ними следом. Сзади, надо сказать, эти куколки очень милы, у них такие аккуратненькие прически и такие кокетливые черепаховые шпильки. Они волочат ноги, производя при этом противный звук своими высокими деревянными башмаками, и стараются идти носком внутрь — это считается модным и элегантным. Каждую минуту они заливаются смехом.

Да, со спины они очень милы; как и у всех японок, у них прелестные затылки. А главное, чудно видеть, как они выстраиваются в шеренгу. Между собой мы называем их «Наши ученые собачки», и они действительно ведут себя очень похоже.

Этот большой Нагасаки повсюду совершенно одинаков — везде горят масляные лампы, везде мигают разноцветные фонарики, везде несутся как угорелые дзины. Повсюду одни и те же узенькие улочки, вдоль которых стоят одни и те же низенькие домики из дерева и бумаги. Повсюду одни и те же лавочки, незастекленные, открытые всем ветрам; они одинаково просты и бесхитростны, что бы в них ни мастерилось, что бы ни продавалось, будь то тонкие золоченые лаковые изделия, дивной красоты вазы или же старые котелки, сушеная рыба и разные лохмотья. А все торговцы сидят на земле посреди своих изысканных или грубых побрякушек с обнаженными до пояса ногами, почти выставляя напоказ то, что у нас обычно прячут, но стыдливо прикрывая торс. А еще милейшего вида ремесленники с помощью простейших приемов, занимаются на глазах у публики самыми разнообразными уморительными ремеслами.

О! До чего же странные вещи выставлены на этих улицах, и до чего причудливы и неожиданны эти базары!

В городе никогда не встретишь лошадей или экипажи; люди ходят только пешком или ездят в смешных повозочках, которые тянут за собой люди-скороходы. Иногда попадаются европейцы с судов, стоящих на рейде; попадаются и японцы (к счастью, пока немногочисленные), пытающиеся носить сюртук; другие же довольствуются тем, что добавляют к национальной одежде котелок, из-под которого свисают длинные пряди прямых волос. Везде суета, дела, торговля, побрякушки — смех…

На базарах наши мусме каждый вечер делают много покупок; им всего хочется, как избалованным детям, — игрушек, шпилек, поясов, цветов. А потом, они очень мило дарят подарки друг другу, улыбаясь как маленькие девочки. Колокольчик, например, выбирает для Хризантемы хитроумный фонарик, где китайские тени, при помощи невидимого механизма, водят нескончаемый хоровод вокруг язычка пламени. Хризантема в ответ дарит Колокольчику волшебный веер, где картинку с бабочками, порхающими над цветами вишни, можно при желании поменять на изображение загробных чудовищ, преследующих друг друга среди черных туч. Туки дарит Сику картонную маску, представляющую собой напыщенную физиономию Дайкоку, бога богатства;[31] Сику отвечает хрустальной трубой, из которой можно извлекать совершенно необычайный звук — нечто вроде индюшиного клекота. Все это какое-то чересчур странное, зловеще несуразное; любая вещь изумляет и кажется непостижимым порождением ума, устроенного совсем не так, как у нас…

В модных чайных, где мы заканчиваем свой вечер, маленькие служаночки теперь кланяются, едва завидев нас, с видом почтительного узнавания; мы для них — одна из компаний, ведущих шикарный образ жизни в Нагасаки. Начинается бессвязная болтовня, часто без всякого смысла, бесконечное хитросплетение странных слов — и все это в освещенных фонарями садиках, возле водоемов с красными рыбками, где есть мостики, островки и развалины башенок. Нам подают чай, белые или розовые конфеты с перцем, ни на что не похожие по вкусу, странные напитки со льдом и со снегом, напоминающие запах духов или цветов.

Чтобы точно описать эти вечера, нужен более манерный язык, чем наш; а еще нужен специальный графический знак, который можно будет наугад поставить между словами, чтобы указать читателю момент, когда он должен разразиться смехом, — немного нарочитым, но свежим и славным…

А когда кончается вечер, надо возвращаться туда, наверх…

Ох уж эта улица, ох уж эта дорога! Ведь каждую ночь, под звездным небом и под грозовыми тучами приходится подниматься по ней, таща за руку свою засыпающую на ходу мусме, чтобы добраться наконец до повисшего на середине склона домика, до постели из циновок…