Марианна Яхонтова - Корабли идут на бастионы

• Название: Корабли идут на бастионы
• Автор: Марианна Яхонтова
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-386-00666-2

В центре завораживающего исторического романа Марианны Яхонтовой – личность и судьба величайшего русского флотоводца Федора Ушакова. Путь Ушакова – это путь стрелы, которая несется прямо к цели, невзирая на коварство врагов и ревность завистливых царедворцев. Это жизнь, прекрасная и яркая, полная подвигов и приключений.

Увлекательный, динамичный сюжет, до предела закрученная пружина интриги, впечатляющие описания крупномасштабных морских сражений, яркие характеры и доскональное знание исторических реалий – все это сделало предлагаемый вашему вниманию роман излюбленным чтением многих поколений истинных почитателей исторической беллетристики.

---

Адмирал почувствовал под подошвами башмаков горячую палубу лихтера. Одну ногу даже чуть-чуть ожгло, потому что подошва проносилась. Но даже это было почему-то приятно. Балансируя, Ушаков пробежал по бревну, которое упиралось в борт фрегата. Оно еще не было закреплено и в тот момент, когда Ушаков приблизился к концу его, накренилось и подалось в сторону. Кто-то вскрикнул за спиной адмирала. Но Ушаков ловким прыжком перепрыгнул на накрененный борт фрегата.

– Батюшка, да что это вы! – неодобрительно закричал Финоген, стоявший по пояс в воде.

Отовсюду к адмиралу протянулись крепкие руки матросов.

Осмотрев фрегат и дав указания людям, Ушаков тем же акробатическим путем вернулся в гичку и вскоре был на пристани.

Подготовительные работы заканчивались. Матросы, посланные в адмиралтейство за бочками, возвратились и дружно найтовили их к борту фрегата.

Но Ушакову уже было недостаточно того, что он лично руководил работами. Его мускулы, тело томились желанием движения, напряжения, борьбы. Поэтому, как только басом заскрипели шпили, натягивая гини, адмирал засучил рукава рубашки, безжалостно уминая плиссированные манжеты, и кивнул матросу, уже положившему руки на вымбовку.

– Не сдужаете, ваше превосходительство, – сказал матрос.

– За собой смотри, братец! – весело крикнул адмирал и налег на рычаг.

То же самое сделали матросы.

Поскрипывая, рычаги начали вращаться, убыстряя свое движение с каждым оборотом вокруг шпиля. Перед глазами Ушакова замелькали, чередуясь, голые ноги матросов, шедших впереди, конец бревна, в который упиралась грузоподъемная стрела, чуть подрагивавшие блоки.

Скоро шея и лицо адмирала покрылись испариной, а на спине взмокла рубашка. Чтоб вытереть пот, не снимая рук с вымбовки, он проводил щекой по своему плечу или засученному рукаву рубашки, и сердце его билось хотя и учащенными, но вольными ударами. Крепкие бревна грузоподъемных стрел высоко вздымались над его головой, и море и высокое небо дышали вместе с ним широким привольем.

– Эгей, Дмитрий Андреевич! – окликнул Ушаков капитана над портом. – Сегодня, так и знайте, за обедом я полбарана съем.

– Мясо жизнь сокращает, – сердито прогудел Доможиров, из служебного приличия также ставший к другому шпилю.

– Полноте, батюшка. Это лекари придумали. Я весь век баранину ем, а посмотрите – вас переживу.

Убегая за уходящей вымбовкой, адмирал перешагнул через натянутый канат и опять налег руками и грудью на рычаг.

– Пошел! – произнес кто-то около Ушакова.

– Пошел, пошел! – закричали кругом.

Деревянные блоки, ввязанные в нижние концы вант фрегата и похожие на сосновые шишки, медленно ползли вверх. Стропы задрожали от напряжения.

Куликов, измученный суетней и страхом, что ему и тут не повезет, с жадной опасливостью поглядывал на фрегат. Он теперь не только не желал, чтобы грунтовы лопнули, но каждый скрип бревен или визг шпиля заставлял холодеть его сердце. Ведь если фрегат не встанет, для него все будет кончено. Только бы он встал, только бы встал, и тогда Куликов тотчас подаст просьбу о переводе в Николаев, подальше от этого человека.

Левый борт фрегата едва заметно поднимался над водой. Близ судна плескались небольшие волны. Они достигали неподвижных, словно прикованных ко дну лихтеров и замирали возле них. От пристани и кораблей, в глубину, уходили длинные темнеющие отражения. Они повторяли все с такой точностью, словно там, под ногами, была вторая киленбанка, висевшая прямо в небе. Флаги на флагштоках не шевелились.

Наконец тень от берега стала густой и захватила пристань. Волна, поднятая рывком выпрямившегося фрегата, подбежала к лихтерам и, журча, отступила. Фрегат стал прямо, юферсы перестали дрожать.

– Шабаш! – закричал адмирал.

– А-а-о! – откликнулись ему с лихтеров, с фрегата, с пристани и как будто из глубины бухты.

Ушаков выпрямился. Мокрое от пота, багровое от натуги лицо его было счастливым.

15

Прежде чем просить руки самой прекрасной девушки в Севастополе, капитан Саблин считал долгом совести покончить со своим прошлым, «исполненным страстей». Женитьба должна была положить грань между жизнью прошлой и будущей.

Саблин всегда умел вовремя и решительно обрывать свои многочисленные любовные увлечения. Только отношения его с дочерью корабельного мастера доставляли ему довольно много хлопот. Белокурая толстушка была так наивна и так ребячески глупа, что увлечься ею было можно на день или два – не больше. Как только история с дочерью корабельного мастера несколько устарела, в городе заговорили о новой победе Саблина над легкомысленным сердцем жены капитана Шишмарева. Было ли это так или нет, никто наверно не знал. Но когда Саблин, необычно серьезный и строгий, одетый в новый мундир, постучал в двери дома адмирала, репутация непобедимого обольстителя вдруг показалась капитану несколько стеснительной.

Ушаков принял гостя в кабинете. На столе перед адмиралом лежало множество больших и маленьких листов бумаги, исписанных нотами.

– Вот хочу гармонию постигнуть, – сказал Ушаков, мельком взглянув на белую перчатку, надетую на левую руку Саблина, и тотчас отвел взгляд. – Сочинительством вздумал заняться.

Адмирал положил на свои листки книгу, как будто боясь, что Саблин прочтет ноты, и вдруг начал излагать очень пространно и очень непонятно теорию гармонии.

Саблину было скучно, так как теорией музыки он никогда не интересовался. Недовольное и сердитое выражение на лице адмирала его встревожило, но не потому, что он боялся своего начальника (он бы не устрашился гнева кого угодно), а потому, что адмирал, казалось, догадывался о цели его визита и, вероятнее всего, цель эту не одобрял.

На самом же деле Ушаков не заметил ни парадного вида, ни той серьезной торжественности, которая появилась в манерах Саблина. Адмирал уже давно занимался сочинительством, но тщательно скрывал это занятие и стыдился его, уверенный, что сочинительствует очень плохо. Однако надежда постичь тайну гармонии его не оставляла. Рассчитывал он больше на свое упорство, чем на талант, и, когда на него нисходили редкие минуты вдохновенья, считал врагом каждого, кто ему мешал.

Сегодня к тому же, мнилось ему, нечто недурное начинает вылупляться в душе его, словно птенец из скорлупы. А потому визит Саблина был ему особенно неприятен. Скоро он заметил, что чем больше говорит он о гармонии, тем быстрее улетает его вдохновение. Решив, что все окончательно испорчено, адмирал сразу оборвал свое повествование о теории музыки и сухо сказал:

– Я слушаю вас, Яков Николаевич. Вы ведь не ради рассуждений моих пришли.

Капитан Саблин ответил с обычной раздражавшей всех самоуверенностью:

– Да, Федор Федорович, я пришел к вам с намерением столь серьезным, перед коим отступает все остальное. Для того, кто имел возможность оценить превосходные душевные качества Елизаветы Васильевны, для того нет иного счастия в мире, как посвятить ей всю жизнь свою. Я пришел просить у вас ее руки.

Адмирал поднес к глазам флейту, словно увидел ее впервые. Он давно ждал, что Саблин придет к нему, чтобы взять Лизу. Рано или поздно это должно было случиться, и все-таки предложение Саблина застало его врасплох.

Ушаков давно мысленно перебрал всех, кто мог претендовать на руку Лизы. Все, кого он знал, совершенно очевидно ее не стоили. Вероятно, не стоил и Саблин, но лучшую партию трудно было найти. Капитан был человеком независимым, смелым и безусловно честным. Он обладал довольно большим состоянием, и будущее Лизы можно было считать вполне устроенным. Одно только смущало Ушакова: это многочисленные любовные приключения лихого капитана.

Ушаков положил флейту.

– Благодарю вас, Яков Николаевич, за честь, – сказал он, – но, простите меня, я буду вполне откровенен. Я знаю вас за храброго и прекрасного офицера, но образ жизни вашей не дает мне уверенности в будущем счастье моей крестной дочери, – вдруг сердито закончил он.

Дымчатые, тщательно уложенные на висках букли Саблина задел только ветер из большого открытого окна. А черная мушка из тафты, изображавшая гения с факелом и прилепленная к щеке под глазом, ни на минуту не дрогнула. Капитан ответил с обычной холодной твердостью:

– Я отдал, как и все, дань безумию молодости. Теперь же наступила пора иная, и долгом своим я почитаю охранять счастье той, коя вверит мне судьбу свою.

Адмирал ничего не мог возразить. Саблин высказал общее ходячее мнение. Признавалось вполне естественным, что молодой человек должен перебеситься, прежде чем связать себя крепкими нерасторжимыми узами брака. Никому бы не пришло в голову укорять мужчину за его прошлое. Пожалуй, даже скорее можно было посмеяться над тем, у кого этого прошлого не было.

– Но последние отношения ваши… – начал было адмирал, слыхавший о связи Саблина с дочерью корабельного мастера.