Дзюнъитиро Танидзаки - ЛЮБОВЬ ГЛУПЦА

• Название: ЛЮБОВЬ ГЛУПЦА
• Автор: Дзюнъитиро Танидзаки
• Издательство: Издательство: Северо-Запад Пресс
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-93699-075-3

Дзюньитиро Танидзаки (1886–1965) — японский писатель, идеолог истинно японского стиля и вкуса, который ярко выражен в его произведениях. В его творениях сквозит нарочито подчёркнутый внутренний, эстетический мир человека из Японии. Писатель раскрывает мир японского человека сквозь призму взаимоотношений героев его рассказов, показывая тем самым отличность восточного народа от западного. А также несовместимость образа мысли и образа жизни. Все его творения пронизаны духом истинно японского мировоззрения на жизнь.

---

Наша любовь росла с каждым днем, но пока об этом никто не знал. Внешне мы держались как друзья, хотя нам некого было стесняться — ведь мы были законными супругами.

— Наоми-тян, — однажды сказал я, — я хочу, чтобы мы были такими же друзьями, как прежде.

— И вы будете по-прежнему называть меня «Наоми-тян»?

— А ты хочешь, чтоб я называл тебя «госпожа супруга»?

— Ой, нет!..

— Значит, «Наоми-сан»?

— «Сан» мне не нравится, лучше «тян». Пока я сама не попрошу говорить «сан»…

— Значит, ты и впредь все время будешь называть меня «Дзёдзи-сан»?

— Да. И ничего другого не нужно!

Лежа на диване, Наоми обрывала лепестки розы. «Дзёдзи-сан…» — вдруг неожиданно прошептала она и, отбросив цветок, обвила мою шею руками.

— Моя любимая Наоми-тян, — твердил я, едва не задыхаясь в ее объятиях. — Моя любимая Наоми, я не просто люблю — я боготворю тебя! Ты мое сокровище! Ты бриллиант, который я сам нашел и отшлифовал, чтобы сделать тебя прекрасной, я куплю тебе все, что хочешь! Я буду отдавать тебе все мое жалованье!

— Зачем? Я и так буду старательно заниматься английским и музыкой.

— Да, да, занимайся, занимайся! Я скоро куплю тебе пианино. Ты станешь настоящей леди, ничем не уступающей даже европейцам! Я знаю, ты все сумеешь!

Я часто употреблял выражения «даже европейцы» или «как у европейцев». Это радовало Наоми.

— Что, похожа я на иностранку? — спрашивала она, вертясь перед зеркалом.

В кино она внимательно следила за манерами актрис. Дома, распустив волосы, она принимала перед зеркалом различные позы, подражала улыбке Мэри Пикфорд, поводила глазами, как Пина Меникелли, склоняла голову, как Джеральдина Феррар.[6] Она удивительно быстро перенимала жесты этих актрис.

— Ты очень способная. Не всякий актер может так подражать. Это оттого, что ты похожа на иностранку!

— Правда? Чем же я похожа?

— Твой нос и зубы…

— Зубы?…

И широко растянув губы, она разглядывала перед зеркалом свои зубы. Они у нее были действительно прекрасные, ровные, как зерна.

— Ты совеем не похожа на японку. Тебе нельзя носить обыкновенный японский костюм. Лучше одевайся по-европейски, а уж если в кимоно, так какого-то оригинального фасона.

— Какой же фасон мне нужен?

— Женщины теперь становятся свободнее, стеснительная и неудобная одежда больше им не нужна.

— Значит, мне можно носить кимоно с короткими рукавами и узенький мужской оби?

— Можно, но все же необходим какой-то свой, оригинальный стиль, так, чтоб непонятно было, какой он — японский, европейский или китайский…

— А вы мне купите такие наряды?

— Куплю, конечно! Я сделал бы тебе платья различных стилей. Я хотел бы, чтобы ты их меняла каждый день. Дорогих тканей не нужно. Из муслина и дешевого шелка можно сшить оригинальные вещи.

Этот разговор закончился тем, что мы стали ходить по магазинам. Не проходило воскресенья, чтобы мы не посетили универмаги Мицукоси[7] и Сироки.[8] Нас не удовлетворяла обыкновенная женская одежда, и было нелегко найти что-нибудь подходящее. В обычных магазинах нам ничего не нравилось, и мы ездили в Йокохаму, заходили во все лавки, где продаются пестрые шали, белье, ситец и европейские ткани, до изнеможения бродили по магазинам для иностранцев, по лавочкам в китайском квартале. На улице мы присматривались к европейцам, к их облику, к их одежде, останавливались у витрин магазинов, и, если замечали что-нибудь оригинальное, сразу входили в этот магазин, просили достать с витрины понравившуюся ткань, прикладывали ее к фигуре Наоми, так чтобы ткань закрывала ее всю от подбородка до самого пола или обматывала все тело. Одни эти прогулки и примерки доставляли нам огромное удовольствие.

В последнее время у японских женщин вошло в моду носить кимоно из жоржета, органди, тонкой шерсти. Но, пожалуй, именно мы с Наоми первыми обратили внимание на эти ткани. Наоми они шли удивительно. Кимоно с короткими рукавами или платья, похожие на спальный халат, а то и просто ткань, скрепленная кое-где застежками-брошками…

В таком виде она расхаживала по дому, гляделась в зеркало, принимая различные позы. Фигурка Наоми, облаченная в белые, розовые и бледно-сиреневые прозрачные, как шифон, ткани, казалась прекрасным живым цветком.

Наоми вертелась передо мной. Я заставлял ее садиться, вставать, ходить по комнате и долго любовался ею.

Гардероб Наоми рос с каждым днем. Своей комнаты ей уже не хватало: платья висели повсюду, валялись скомканные, нужно было бы купить комод, куда их можно складывать, но все лишние деньги уходили на платья, кроме того, мы считали, что платья незачем особенно беречь. Их было много, но все дешевые, они быстро изнашивались. Поэтому удобнее всего было разбросать их на видном месте, чтобы менять, когда пожелаешь; да и комнате они придавали живописный вид… В ателье, как в гардеробной театра, платья лежали на всех стульях, валялись на полу, на диване, по углам, даже на лестнице, висели на перилах верхнего этажа.

Вдобавок Наоми стирала их редко и к тому же имела привычку надевать платье прямо на голое тело, так что все эти платья были несвежими.

Большая часть ее нарядов была чересчур экстравагантной, и Наоми не могла появляться в них на улице. Приемлемых для выхода туалетов было не так уж много. Особенно любила она атласное кимоно красновато-желтого цвета и хаори из той же материи и того же цвета. Оби тоже был атласный, тонкий, без ваты и очень узкий, она смело завязывала его высоко на груди. Чтобы ворот нижнего кимоно тоже казался атласным, она покупала ленты и пришивала их к обшлагу ворота. Пояс, шнурок для пояса, подкладка рукавов отливали бледно-голубым цветом. Когда она появлялась в этом ослепительном туалете в театре Юраку или Тэйгэки, все обращали на нее внимание. До нас долетали обрывки фраз:

— Кто эта женщина?

— Наверное, артистка!..

— Она иностранка?

А мы с Наоми нарочито горделиво прогуливались по фойе.

Но если даже такой наряд привлекал всеобщее внимание, то уж в еще более экстравагантном костюме совсем невозможно было выйти на улицу. Такие туалеты она надевала только дома — они служили словно бы для того, чтобы заставить меня снова и снова восхищаться ею, наподобие того, как любуются цветком, ставя его то в одну, то в другую вазу. Для меня Наоми была женой и в то же время редкостной, очаровательной куклой, дорогим сокровищем, так что удивляться тут нечему. Поэтому дома она почти никогда не одевалась просто и скромно. Самым дорогим, роскошным нарядом была, пожалуй, черная бархатная тройка — пиджак, брюки, жилетка, — которую она высмотрела в каком-то американском фильме. В этом костюме, с волосами, спрятанными под кепи, она была грациозна и соблазнительна, как кошечка. Часто она разгуливала в одном мягком халатике или в купальном костюме, не только летом, но и зимой, для чего специально топила печку, чтобы в комнате было достаточно тепло. Одних лишь комнатных туфель, начиная с китайских вышитых шлепанцев, было не сосчитать… Чаще всего она обходилась и без таби, и без чулок, и носила эти туфли прямо на босу ногу.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Угождая во всем Наоми, исполняя все ее прихоти, я в то же время не оставлял своего первоначального намерения сделать ее идеальной женщиной. Смысла слова «идеальная» я и сам толком не понимал. По моим крайне наивным представлениям, это означало, наверное, современную, эффектную женщину, с которой не стыдно показаться где бы то ни было.

Сделать из Наоми «идеальную женщину» и в то же время всячески ее баловать — трудно совместимые занятия? Теперь-то я понимаю, как я заблуждался. Но тогда, ослепленный любовью, я этого не понимал.

— Наоми-тян, забавы — забавами, а занятия — занятиями. Если ты будешь прилежной, я куплю тебе много красивых вещей, — часто говорил я.

— Да, я буду учиться и непременно стану образованной, — с готовностью отвечала она.

Каждый день после ужина я примерно полчаса занимался с Наоми английским. Она надевала свой бархатный костюм или халат и, подбрасывая кончиком ноги ночную туфельку, развалясь, сидела на стуле, и как я ни старался делать вид, что сержусь, занятия превращались в забаву.

— Наоми-тян, ну, как ты себя ведешь? Во время занятий нужно быть посерьезней…

Наоми испуганно съеживалась и тоном маленькой девочки заискивающе тянула:

— Простите, учитель!..

Или:

— Учитель Кавай, не сердитесь на меня! — Искоса поглядывая на меня, она вдруг тыкала пальчиком мне в щеку.

Со своей стороны, «учитель Кавай» тоже не мог быть строгим с такой миленькой ученицей. Занятия кончались обыкновенно пустой болтовней и играми.

Не знаю, каковы были успехи Наоми в музыке, но английским языком она занималась с мисс Харисон уже два года и, казалось бы, уже должна была основательно его усвоить. Она прошла уже две трети хрестоматии по учебнику «English Echo», а грамматикой занималась по учебнику Канды Такэнобу «Intermediate Grammar». Это соответствовало программе третьего класса гимназии. Но, на мой взгляд, знаний у Наоми было не больше, чему ученицы второго класса. Это показалось мне странным, и однажды я отправился к мисс Харисон.