Альберто Моравиа - Римские рассказы

• Название: Римские рассказы
• Автор: Альберто Моравиа
• Жанр: Современная проза

Большинство из героев новелл мечтают все о том же: как бы достать немного деньжат. Один хочет выклянчить сто тысяч лир, другой хотя бы один раз задарма пообедать, третий решает снять с руки богатого покойника кольцо, четвертый пробует сбыть фальшивые ассигнации, пятый проникает в церковь с тем, чтобы ее обокрасть, шестой обходит друзей и просит одолжить ему десять тысяч, седьмой пытается всучить прохожим «древнюю» монету. Женщины требуют денег. Порой неудачникам хочется что-то выкинуть, убить богача, развязаться с обидным существованием; но это не гангстеры, не «пистолерос», а всего-навсего полужулики, полуневрастеники. Парикмахер злится на своего шурина, которому принадлежит парикмахерская, ему хочется хотя бы побить зеркала, но зеркала остаются неповрежденными. Официант решает кочергой убить хозяина ресторана, но этой кочергой возчик убивает клячу, а официант плетется прочь. Подросток подкинул письмо: он требует у богатого соседа денег и радуется, что его письмо не подобрали. Да, герои римских новелл убивают только в мечтах. Они порой дерутся между собой, чаще ругаются, но им не хочется ни драться, ни ругаться. В общем, им не хочется жить. В любви они несчастны, да и вряд ли можно назвать любовью их попытки соблазнить ту или иную девушку. Герои все с изъяном: один коротышка, другой замухрышка, у третьего нет подбородка. Все они не вышли ростом да и вообще не вышли — остались полуфабрикатами людей.

Один и тот же прием объединяет все «Римские рассказы»: автор молчит, и о приключившемся с ними рассказывают сами герои новелл. Это помогает Моравиа еще ярче раскрыть в коротеньком рассказе своих неудачников, и это еще явственнее отделяет его художественную позицию от тех авторов, которые все время вертятся на сцене, подсказывая своим персонажам куцые, безликие реплики.

---

— Привет, Джиджи!

Но я не обратил на это внимания, так как знал его сдержанный характер. Я вошел и решительно сказал:

— Эджисто, я пришел просить тебя об одолжении.

Он ответил:

— Прежде всего закрой дверь, а то холодно.

Я закрыл дверь и повторил свои слова. Эджисто прошел в глубь магазина, в темный угол, где стоял старый письменный стол и кресло, и, усаживаясь, сказал:

— Ты был болен… Расскажи мне, что с тобой было?

Я понял по его тону, что он хочет говорить о моей болезни, чтоб уклониться от разговора об услуге, о которой я собирался его попросить. Я оборвал его, сухо ответив:

— У меня было воспаление легких.

— Да неужели? И ты так просто об этом говоришь? Да ты расскажи подробнее…

— Я хотел поговорить с тобой не об этом, — сказал я, — у меня к тебе просьба… мне срочно нужны пятнадцать тысяч лир… Одолжи мне их, а через месяц я тебе верну.

Я увеличил сумму, потому что теперь Марио был не в счет и оставались только два человека, у которых я мог занять денег.

Эджисто начал тотчас же грызть ноготь на указательном пальце, потом принялся за средний. В конце концов оп сказал, не глядя на меня:

— Я не могу одолжить тебе пятнадцать тысяч лир… но я могу указать тебе способ заработать без особого труда пятьсот и даже тысячу лир в день.

Я, признаюсь, посмотрел на него почти с надеждой:

— Каким образом?

— Он выдвинул ящик стола, вытащил оттуда вырезку из газеты и, протянув ее мне, сказал:

— Прочти это.

Я взял и прочел:

«От пятисот до тысячи лир в день вы можете без труда заработать, сидя дома, изготовляя художественные изделия, посвященные празднованию «святого года» *. Вышлите пятьсот лир по адресу: почтовый ящик номер такой-то…»

* «Святой год» или «юбилей» — одно из средств, придуманных папами для привлечения в Рим паломников. Отмечается каждые 25 лет. Последний «святой год» праздновался в 1950 году. — Прим. перев.

В первый момент я так и остался сидеть с разинутым ртом. Нужно сказать, что я еще раньше слышал об этом объявлении. Таким путем некоторые провинциальные аферисты ловили на удочку простаков. Вы посылаете пятьсот лир и получаете взамен бумажный трафарет. Если положить его на открытку и обвести тушью, то появляется силуэт собора Святого Петра. Потом открытки нужно было распродавать, и, по утверждению аферистов, благодаря большому наплыву паломников можно было легко сбывать от пятидесяти до ста открыток в день по пятьдесят «лир за штуку. Я вернул газету Эджисто со словами:

— А я-то считал тебя другом…

Теперь он обгладывал ноготь на безымянном пальце и, не поднимая глаз, ответил:

— А я и есть твой друг.

— Прощай, Эджисто.

— Прощай, Джиджи.

С виа Ларионе я пошел на проспект Виктора Эммануила, сел в автобус и направился на виа деи Куатро Санти Коронати. Там жил Аттилио, еще один мой приятель, у которого я рассчитывал занять денег. Он был третьим и последним, на кого я надеялся, потому что все остальные товарищи из нашей компании были бедняки и, даже если бы захотели, не смогли бы ссудить мне ни одного чентезимо. Я все заранее обдумал и рассчитал, вы сами можете в этом убедиться: Марио владел баром, где всегда бывало много посетителей, Эджисто наживался неведомо как на своем магазине подержанной мебели, а Аттилио тот просто занимался мародерством в своем гараже, отдавая напрокат машины и ремонтируя их. Мы с Аттилио тоже были вроде как братья, я был даже крестным отцом его дочки. Когда я вошел, Аттилио лежал под машиной, голова и грудь его не были видны, только ноги торчали наружу.

— Аттилио, — позвал я, но на этот раз в моем голосе уже не было никакого трепета.

Он повозился там еще немного, а потом осторожно вылез, вытирая залитое маслом лицо рукавом комбинезона. Это был коренастый мужчина с мрачным лицом цвета непропеченного хлеба, с маленькими глазками, низким лбом, со шрамом над правой бровью. Он тотчас же сказал:

— Знаешь, Джиджи, если ты пришел насчет машины — ничего не выйдет, они все заняты, а большой рыдван сейчас в ремонте.

Я ответил:

— Да нет, дело не в машине… Я пришел просить тебя об одном одолжении: дай мне взаймы двадцать пять тысяч лир.

Он хмуро посмотрел на меня, потом сказал:

— Двадцать пять тысяч лир… Сейчас я тебе их дам… подожди.

Я был поражен, потому что больше уже ни на что не надеялся. Он медленно подошел к куртке, висевшей в гараже на гвозде, вытащил из кармана бумажник и, подойдя ко мне, спросил:

— Дать тебе бумажками по тысяче или по пять тысяч лир?

— Как тебе удобнее, мне безразлично.

Аттилио пристально посмотрел на меня. В глазах его появилась какая-то непонятная угроза. Он продолжал настаивать:

— А может быть, ты хочешь получить частично в сотенных бумажках?

— Большое спасибо, в бумажках по тысяче лир было бы в самый раз.

— Так, может быть, — сказал он, как будто осененный догадкой, — тебе дать тридцать тысяч? Если нужно, скажи, не бойся.

— Да, ты угадал, давай тридцать тысяч… мне как раз нужна такая сумма.

— Давай руку.

Я протянул ему руку. Тогда он отступил на шаг назад и сказал свирепым голосом:

— Скажи, курицын сын, ты что, и вправду решил, что деньги, которые я зарабатываю с таким трудом, я должен тратить на бездельника, вроде тебя? Ты так решил, да? Но ты ошибся.

— Да я…

— Да ты болван… Я не дам тебе и сотни лир… Нужно работать, взялся бы лучше за дело, вместо того чтобы проводить время в кафе…

— Мог бы сразу это сказать, — разозлился я, — кто же поступает так…

— А теперь проваливай, — заявил Аттилио, — уходи сию же минуту… Скатертью дорога.

Я не мог больше сдерживаться и сказал:

— Мерзавец!

— Что? Что ты сказал? — закричал он, схватив железный ломик. — А ну-ка повтори!

Словом, мне пришлось спасаться бегством, иначе бы он меня избил. Вернувшись в то утро домой, я почувствовал себя постаревшим лет на десять. Мать из кухни спросила меня:

— Ну, одолжили тебе деньги твои друзья?

Я ответил:

— Я не застал их.

Но за столом, видя, что я расстроен, мать сказала:

— Признайся: они ведь не захотели одолжить тебе денег… К счастью, у тебя есть мать… вот, возьми.

Она достала из кармана три бумажки по десять тысяч лир и показала их мне. Я поинтересовался, где она их раздобыла, и мать ответила, что у бедняков есть один друг — это ломбард; оказалось, что она заложила там кое-какие вещи, чтобы добыть мне эти деньги. Она и до сих пор еще не может выкупить золотые вещицы, которые отнесла туда.

Ну, об этом хватит. Я провел целый месяц в Санта-Маринелла. По утрам в солнечную погоду я катался на лодке и иногда, наклоняясь к воде, смотрел на дно, где плавали разные рыбы, большие и маленькие, и спрашивал себя, есть ли, по крайней мере, дружба среди рыб. Среди людей дружбы нет, хотя слово это придумали они сами.

Бу-бу-бу

 Около полуночи я отвез хозяев домой, а затем, вместо того чтобы поставить машину в гараж, поехал к себе, снял комбинезон, надел синий выходной костюм и, не торопясь, отправился, как было условлено, на виа Венето. Джорджо ждал меня в баре с двумя приезжими из Южной Америки, его клиентами в эту ночь: перезрелой дамой с черными, видимо крашеными, волосами, увядшим размалеванным лицом и голубыми бесноватыми глазами, и мужчиной намного моложе ее, с гладким, нагловатым лицом, непроницаемым, как у манекена. Вы знаете Джордже? Когда я встретил его в первый раз, он был еще мальчишкой с ангельским личиком, белокурый и розовый. Было это во времена высадки союзников. В эти дни, когда дула трамонтана, Джордже в спортивной куртке и военных брюках бегал вприпрыжку взад и вперед по тротуару у фонтана Тритоне, нашептывая прохожим: «Америка». Вот так, немножко на «Америке», немножко на других вещах, он научился болтать по-английски, а потом, когда союзники ушли, стал в качестве гида показывать туристам, как он сам говорил, днем — памятники, а ночью — дансинги все в том же районе Тритоне и виа Венето. Конечно, он приоделся: теперь он ходил в плаще с капюшоном, из тех, что появились у нас после высадки союзников, в узеньких брюках, в ботинках с медными пряжками. Но зато он очень подурнел и уже не был похож на ангелочка, как в дни черной биржи; на лбу и висках появились залысины, голубые глаза стали какими-то стеклянными, лицо осунулось и посерело, а чересчур красные губы кривились улыбкой, в которой было что-то тупое и жестокое. Джордже представил меня чете иностранцев как своего друга, и те сразу же заговорили со мной как они думали, по-итальянски, а на самом деле на чистейшем испанском языке. Джордже, видимо, был чем-то недоволен. Он сказал мне вполголоса, что эти двое помешались на подозрительных заведениях, посещаемых преступниками, а в Риме таких притонов нет, и он не знает, как им угодить.

Действительно, дама, смеясь, сказала мне на своем скорее испанском, чем итальянском языке, что Джорджо нелюбезен и не умеет быть хорошим гидом: они хотят пойти в какой-нибудь кабачок, где собираются пистолерос, а он артачится. Я спросил, что это за чертовщина — пистолерос, и Джорджо с досадой пояснил, что пистолерос — это убийцы, воры, взломщики и тому подобные субъекты, которые в городах Южной Америки собираются вместе со своими дамами в определенных заведениях, чтобы тихо и мирно подготовить какое-нибудь дельце.