Юлия Иванова - Последний эксперимент

• Название: Последний эксперимент
• Автор: Юлия Иванова
• Жанр: Научная Фантастика

Повесть издавалась — Сборник научной фантастики. Выпуск 26. Москва: Знание, 1982.

Эту планету нашли случайно. Она оказалась чуть ли не точной копией Земли и получила название Земля-бета. И живут на ней переселенцы с нашей Земли. Вот только что-то на Земле-бета отняло у людей способность чувствовать. Любовь и ненависть, злоба и сострадание — для бетян уже не просто пустые слова, они этих слов даже не знают. Они равнодушны ко всему, кроме себя.

«Земля спокойных, земля живых мертвецов» — так сказал о своей планете человек, случайно сумевший вернуть себе утраченные чувства. Теперь он хочет сделать то же самое для всех бетян. Взорвать их искусственный рай, вновь сделать их людьми.

Но хотят ли этого сами бетяне?

---

Мы будто карабкались вдвоем на какую-то недоступную гору, связанные одной веревкой, тащили друг друга выше, выше, казалось, еще шаг — и вершина. Но она опять оставалась лишь ступенью, откуда начинается новая скала, еще круче. И мы снова лезли вверх, ощупью исследуя каждую впадину, каждый выступ. Нас гнало любопытство — что там, дальше?

История человечества. Тысячелетия, века… У каждого века свои проблемы. У каждой страны, у каждого поколения. У каждого человека. Они были такими разными в своем сходстве. Каждый — целый мир, загадка.

Мы поняли: чтобы до конца постичь все это, не хватит и тысячи жизней. И все-таки карабкались.

Нищета, неравенство, физические страдания. У кого беспощадней и острей клыки, тот победитель. Душат друг друга, идут войной. Брат на брата, народ на народ…

XX век. Здесь какой-то провал, заговор молчания. Будто не было в их истории этого таинственного века. Оставалось лишь догадываться о каких-то бурях и катаклизмах, в результате чего большая часть планеты, десятки стран и народов то ли вообще перестали существовать, то ли стали для «Свободного мира» таким же табу, как у нас Земля-альфа.

«Свободный мир» — так они называют себя. Найдены новые дешевые способы получения энергии, всю неприятную и тяжелую работу отныне поручают машинам. Но человеку все хуже. Учащаются самоубийства, клиники переполнены душевнобольными, искусство все мрачнее и безнадежнее. Духовные страдания оказываются страшнее физических. Языки сливаются в один, но говорящие на нем не понимают друг друга и даже не пытаются понять. СТРАСТЬ, НЕНАВИСТЬ, ДРУЖБА, ЛЮБОВЬ, СОСТРАДАНИЕ — эти слова, прежде определяющие человеческие взаимоотношения, постепенно исчезают. В моде спокойствие и безразличие, культ отчуждения. Люди Земли-альфа словно подражают бетянам, а те, кому это не удается, прибегают к алкоголю и наркотикам, чтобы духовно и эмоционально отупеть, забыться в своем отчуждении. Бегство в себя от себя. Замкнутый круг. Тупик.

Они мечтают об одиночестве и страдают от него. Потому что они другие, потому что им слишком многое дано. Но они не хотят этого многого. Они находят во Вселенной рай, где можно быть одиноким и самому по себе, не страдая. И бегут туда. На Землю-бета. На планету Спокойных.

Все это представлялось нам величайшей нелепостью, какой-то ошибкой в конструкции нашего предка. Мы часто спорили, и я, увлекшись, начинала приводить аргументы, которые в устах Николь звучали совсем уж невероятно. Ловила на себе удивленно-пристальный взгляд Гура и спешила перевести разговор на другую тему, потому что разбираться в проблемах Земли-альфа на уровне девочки из БП все равно не имело смысла.

Эти паузы не нравились нам обоим, и вскоре Гур принял правила игры. Лицо его не менялось, даже если я цитировала изречения профессора Мичи, умершего восемьдесят лет назад. Моя личность занимала его гораздо меньше, чем наши регулярные беседы. Думаю, что если бы в тот период я даже призналась ему, что я Ингрид Кейн, ему было бы все равно.

Но все же он первым взглянул на меня. Я что-то доказывала и вдруг заметила, что он на меня смотрит. Не как обычно, не видя, ожидая лишь завершения моей мысли, чтобы бросить ответную реплику, а, наоборот, не слыша.

— Ты не слушаешь?

— Тебе надо отдохнуть, Николь. Неважно выглядишь.

— Чепуха, послушай…

— Завтра я свободен. Как насчет морской прогулки? Тебе нужен свежий воздух. И хватит курить. Гур отнял у меня сигарету. Мой окурок чем-то заинтересовал его, он нацелил взгляд на пепельницу, полную таких же окурков.

— Ты что?

Гур поспешно поставил пепельницу на место.

— До завтра.

Когда затихли его шаги, пепельницей занялась я. Скорее всего я иначе, чем Рита, втыкала в нее окурки… Да мало ли что! Он обратил на меня внимание. Это было скорее плохо, чем хорошо.

* * *

Гур зашел за мной очень рано, и, пока я плелась за ним по загадочному коридору (успев заметить, что он продолжается без конца), пока мы поднимались по лестнице к люку, ведущему в кабинет (откуда я свалилась), а затем на лифте на крышу, я неудержимо зевала, хотя впервые за много дней меня вывели на волю развлекаться. Правда, под конвоем, но все же… Меня покачивало, будто после болезни, колени дрожали.

В Столице уже наступила осень. Небо походило на мокрую простыню, через которую ветер сеял капли дождя. На черном лакированном корпусе гуровского аэрокара рыжими мазками прилипли кое-где мертвые листья. Я с наслаждением глотнула пряный сырой воздух, голова закружилась, но через секунду все встало на свои места. Крыши соседних домов, прилипшие к аэрокару листья и капли на стекле показались обостренно четкими, как на фотографии.

Будто я снова глотнула альфазина.

Преимущество молодости — способность организма мгновенно восстанавливать силы.

Окна аэрокара были зашторены — для конспирации, и я не видела, куда мы летим. Но можно было догадаться, что к одному из рекомендованных в утренней сводке погоды пляжей, где «день обещает быть солнечным и теплым», Гур всю дорогу молчал, я дремала.

Стоп. Дверца распахнулась, и я почти вывалилась из аэрокара на горячий песок. Трудно было поверить, что где-то осень и дождь, что еще час назад по корпусу аэрокара скатывались капли. Сейчас он был раскаленный, сухой, и в нем отражались дюны и море. Море плескалось в нескольких шагах, на его фоне подернутое утренней дымкой небо казалось тусклым, белесым. Солнце грело, но не жгло — то самое «бархатное» тепло, в которое погружаешься, как в ванну, которое размагничивает, усыпляет, ласково укачивая, подобно газу «свечного успокоения». Песок набился в туфли, под одежду, но вставать не хотелось,

— Может, хотя бы переоденешься?

Гур направлялся ко мне с купальником, наверное, с тем самым, в котором когда-то соблазняла его Рита. Он был уже босиком и в шортах, сутулый, угловатый и нескладный, как подросток, но в движении его тело становилось красивым, гибким и сильным, как у зверя из семейства кошачьих. Эрл Стоун…

Он помог мне подняться, подал купальник и продолжал что-то говорить, спокойно глядя на меня. Я ждала, когда он отвернется, и уже собиралась попросить его об этом, как вдруг сообразила, что Николь была его подружкой и ему вовсе не обязательно отворачиваться в подобной ситуации. Я почувствовала, что краснею, и с досадой рванула молнию на платье, но Гур уже все понял.

Его взгляд на мгновение вцепился в мое лицо, но он тут же отвернулся и, бросив мне купальник, ушел разбирать багажник. Фу, как глупо!

Гур возился с разборной лодкой. Я подошла, уже в купальнике, — он не смотрел на меня. Я положила ему руку на голову — волосы были жесткими, горячими от солнца. По его взгляду тут же поняла, что лишь усугубила предыдущую ошибку. Во всяком случае, он знал, что я сделала это, чтобы ее исправить. Я убрала руку.

Но когда лодка, наконец, была собрана, когда затрещал мотор и мы помчались к горизонту, чуть касаясь кормой воды, когда соленые брызги ударили в лицо, от ветра перехватило дыхание и нас швырнуло друг к другу — Гур уже не мог не обнять меня. Это было законом, ритуалом Земли-бета — он и она, обнявшись, мчатся по волнам в двухместной лодке. Сотни раз я каталась так в молодости, и Гур наверняка тоже, когда еще был Эрлом Стоуном. Обняться здесь было так же естественно, как в танце. Все же мы оба родились на Земле-бета.

Его ладонь легла мне на плечо, утвердилась там, потом я ощутила спиной всю его руку и почувствовала, как горячая волна кувыркнулась где-то во мне, ударила в голову и, опалив щеки, ушла. Знакомое ощущение, только, пожалуй, сильнее, чем прежде. Мне было не да анализа — меня обнимал Эрл Стоун. Я знала это и только это и опасалась одного — как бы он не убрал руку. И еще мне нужно было делать вид, что мне плевать на его руку, потому что она уже обнимала Николь тысячу раз. А ему нужно было делать вид, что он верит, что мне наплевать. Забавно. Мы оба играли и оба знали, что играем.

Мы сидели так очень долго, не шевелясь, пока Гур, наконец, не выключил мотор. Лодка остановилась, и он убрал руку. Стало вдруг очень тихо. Пляжи с соснами и дюнами, люди и коттеджи остались за горизонтом. Мы были одни в море. Вокруг перекатывались белые барашки волн, лодку покачивало. Я вспомнила Унго, отель «Синее море». Тогда все было просто. И спокойно.

Я подумала, что море совсем не синее. «Голубое небо», «Зеленый лес», «Красный закат» — так тоже просто и удобно. Все прощать. Но закат на Земле-бета совсем, не красный, а море не синее. Какое?

Чтобы его описать, нужно чувство. Сам для себя ты все понимаешь, но если тебе нужно кому-то рассказать… Требуются особые слова, рожденные чувством. Чувством к другому. Бетяне этого лишены. Синее море.

Я смотрела, как Гур плавает, плавно и ритмично закидывая руку, неслышно вспенивая воду ступнями. В воде он был естествен, как рыба, даже лицо становилось каким-то рыбьим.