Александр Алексеев - Воспоминания артиста императорских театров А.А. Алексеева

• Название: Воспоминания артиста императорских театров А.А. Алексеева
• Автор: Александр Алексеев
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

— А «Годунова» кто сочинил? — быстро нашелся Рыбаков.

— Пушкин.

— А кто «Опричника» написал?

— Лажечников.

— Что же, по твоему, Пушкин-то не поважнее Лажечникова?!

Дальше спорить с ним было нельзя.

Антрепренер Азбукин, у которого служил Рыбаков, поехал на ярмарку и купил там пьесу Н. Полевого «Уголино». Возвратясь к себе, он принес ее на репетицию и похвастался актерам своим ценным приобретением.

— Она мне даст роскошные сборы, — сказал Азбукин, — только жаль, что вскоре ее поставить нельзя.

— Почему?— спросил Рыбаков.

— Костюмная. Старинные одеяния нужны…

— Дай-ка ты мне ее рассмотреть, — сказал Николай Хрисанфович, отбирая у Азбукина драму.

— Да уж верно… действие происходить в Италии, во время какой-то борьбы гвельфов и гибелинов…

— Ну, и врешь! — торжественно произнес Рыбаков. — Вовсе не в Италии, а в Петербурге, и не в старину, а в наше время…

— Как так?— изумился Азбукин открытию трагика.

— А вот как! Читай-ка, что внизу написано: С. -Петербург, 1839 года.

— Да ведь это год и место отпечатания книги.

— Это не твое дело. Ремарка есть, и ты не повинен… Пьеса современная и костюмы, значит, современные. Так и ставь, без всяких рассуждений… 

IX

В городе Николаеве. — Бенкендорф. — Моя антреприза на его средства. — Антрепренер Жураховский и Елизаветградский театр. — Судбище с Жураховским. — Неприятности с Бенкендорфом. — Служба в Одессе и Кишиневе. — М.А. Максимов. — Скандал на сцене и в партере. — Отъезд в Ставрополь к Зелинскому. — Антрепренеры сороковых годов. — Первое жалованье П.А. Стрепетовой.

Женившись, я набрался некоторой солидности и стал считать себя установившимся на твердой почве. Зелинский мною был очень доволен и, во внимание к моему усердию и серьезному отношению к делу, сделал крупную прибавку. Это было в городе Николаеве, тогда густо населенном и имевшем большое портовое значение.

В Николаеве проживал в то время некто Бенкендорф, по слухам, очень богатый господин. Он был неравнодушен к одной из актрис нашей труппы, а именно к А.Н. Колумб, которая хотя и была однофамилицей великого человека, открывшая Америку, но из ряда полезностей не выдавалась и новой Америки за театральными кулисами не открывала.

Когда Зелинский объявил, что посещает Николаев в последний раз, так как им снят ставропольский театр, и он должен уезжать туда совсем, Бенкендорф зазвал меня в свободную минуту к себе и предложил стать во главе театрального предприятия в Николаеве, но с тем, чтобы я непременно убедил Колумб нарушить контракт с Зелинским, причем обусловленную неустойку как за нее, так и за меня он взялся выплатить нашему антрепренеру самолично.

— Я. дам вам заимообразно нужную для дела сумму, — сказал он, — а вы распоряжайтесь ею, как вам будет угодно. В ваши дела я соваться не буду, но вы со временем, когда с моей легкой руки разживетесь, возвратите долг. Итак, дай вам Бог сделаться известным и богатым антрепренером.

Такие выгодные условия меня соблазнили, и я, сговорившись с Колумб, отказался от дальнейшей службы у Зелинского, который, к слову сказать, на нас не рассердился, разошелся с нами по-товарищески и, кажется, искренно желал мне успехов на новом, антрепренерском поприще.

— Я против вас, господа, ничего не имею, — сказал он в заключение и подобрал меткую пословицу: — рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше.

Набрал я труппу и распахнул врата храма Мельпомены. Благодаря участию Бенкендорфа, муссировавшего мои спектакли, дела пошли очень хорошо, но когда почувствовалось колебание сборов, я воспользовался примером Зелинского и совершил несколько поездок в Полтаву и Екатеринославль.

Во время своих путешествий узнаю, что в Елизаветраде предстоит сборище войска. В это время, по моим соображениям, театр тамошний должен был делать блестящие сборы. Не теряя ни минуты времени, отправляюсь в Елизаветград с целью овладеть местным театром, но, увы! он оказался уже в руках севастопольского антрепренера Жураховского. Это, однако, меня не разочаровало окончательно: я задумал побывать у Жураховского и предложить ему свои услуги в качестве компаньона. Он согласился. Мы покончили на том, что соединим обе труппы наши и будем играть вместе, причем и весь доход станем делить по ровной половине. Заключили между собой контракт, назначили сроки и порешили насчет репертуара.

Тотчас же послал я жене своей, находившейся с труппой в Екатеринославле, денежный пакет на проезд всех служащих к месту назначения. Но так как в то время железных дорог еще не существовало, то письмо мое шло неимоверно долго, что-то около трех недель, и, кроме этого, почему-то сердившийся на меня Екатеринославский почтмейстер умышленно продержал его в своей конторе еще с неделю, благодаря чему я оказался в критическом положении: условные сроки подступали, приезд труппы не предвиделся, а Жураховский приставал ко мне с претензиями. Я посылал эстафету за эстафетой, но никаких ответов не получал. Недоумение было полнейшее. Жураховский, понадеявшийся на комплект моей труппы, из своей выписал только главный персонал, остальных оставил продолжать спектакли в Севастополе. Выписанных персонажей его, разумеется, было не достаточно для театра, а моих не было, и сидели мы сложа руки, не зная, за что ухватиться, что предпринять. Наконец, почти к самому разъезду войск, прибыла моя труппа, и мы кое-как успели поставить несколько спектаклей. Вместо ожидаемых больших барышей оказались крупные убытки. В этой неудаче Жураховский, обвинив всецело меня, захватил себе безраздельно все сборы и, кроме того, подал на меня жалобу главнокомандующему графу, Остен-Саксену, очень мило разыгравшему роль судьи, которая, как оказалось, ему очень нравилась и тешила его бесконечно. Не входя в подробности дела и не выслушивая оправданий, он решил, что контракт мною нарушен самопроизвольно (даже чуть ли не с намерением), почему все мое имущество должно подлежать описи, дабы вознаградить убытки истца, уже правого тем, что он первым обратился к посредничеству высокопревосходительного судьи…

Все, что я имел, даже то, что было нажито мною до моей злосчастной антрепризы, поступило в продажу с молотка. Оставшись яко наг, яко благ, я принужден был распустить труппу и возвратиться в Николаев, где в театре оставался еще кое-какой хлам, за который можно было выручить несколько целковых и пропитаться ими до места.

Придет беда— раскрывай ворота. Беда идет и за собой другую беду ведет. Не успел я вздохнуть и опомниться от Елизаветградской катастрофы, как в Николаеве пришлось встретиться тотчас же по приезде с новою неприятностью. Бенкендорф, для которого Колумб уже потеряла свое очарование, стал наступать на меня с требованием тех денег, которыми он снабдил меня на театральное предприятие.

— Так и так, объясняю ему, потерпел крушение. Повремените. Сейчас ломаной копейкой не обладаю, поправлюсь— выплачу… Честное слово, в долгу не останусь!…

— Кто вас просил соваться в товарищество с Жураховским, — заметил он мне с раздражением, — у вас и так повсюду были роскошные дела.

— Погнался за большим и потерял маленькое!

— Послужит вам это наукой!… Вы, пожалуйста, озаботьтесь относительно денег, теперь я в них сам крайне нуждаюсь…

— Хорошо-с! Я поеду куда-нибудь служить и даю клятвенное обещание высылать вам половину моего содержания до полной уплаты долга…

— Чтоб не пришлось только ждать долго, — сострил Бенкендорф, и мы с ним расстались. Впоследствии я выслал ему деньги, но он их возвратил мне при любезном письме, в котором сознавался, что в наше последнее свидание он чувствовал себя не совсем здоровым, почему и позволил себе грубый тон, порожденный болезненною раздражительностью. В конце он приписал, что в моих деньгах не нуждается и никакого долга за мной не считает.

Через несколько дней после моего прибытия в Николаев, туда же приехал из Одессы Михаил Андреевич Максимов специально затем, чтобы пригласить меня на службу в труппу князя Гагарина. Я с радостью согласился и переправился в Одессу.

Князь Гагарин тоже не довольствовался одним городом, а делал периодические переезды в Кишинев. Дела его были очень не дурны, артистам жалованье выплачивал не скупо, впрочем, и антрепренерствовал-то он не из-за барышей, а просто из любви к искусству. В старое время таких меценатов было много. Баре не гнушались инициативой театрального дела, и провинциальная сцена тогда выглядывала как-то благороднее, порядочнее, опрятнее. Это были сороковые года, а если мы пойдем немного дальше и возьмем двадцатые— десятые года, то увидим, что антрепренеров-коммерсантов не существовало тогда вовсе, что театром тогда не эксплуатировали, что сцена тогда для нашего помещичьего барства была шалостью, развлечением, блажью. Да и настоящих, то есть профессиональных, актеров тогда не существовало: труппы состояли почти исключительно из крепостных, которых не только можно, но и должно признать родоначальниками провинциальных актеров. Меценаты-помещики, усматривавшие о своих крепостных дарование, очень часто давали им вольную и благословляли на актерский путь. С этого и начинается история провинциального театра…