Борис Акунин - Любовница смерти

• Название: Любовница смерти
• Автор: Борис Акунин
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2001
• ISBN: 5-8159-0152-0

«Любовница смерти» (декаданский детектив) — девятая книга Бориса Акунина из серии «Приключения Эраста Фандорина».

В Москве открывается клуб «Любовников Смерти» — сообщество, члены которого один за другим добровольно сводят счеты с жизнью. Участники клуба уверены, что земная жизнь — посланное им наказание. Но хотя мучение это временное, его нельзя прерывать самовольно, не увидев знак, поданный Смертью. Каждый из них с нетерпением ожижает этого знамения, а, встретив его, немедленно кончает с собой, оставив предсмертную стихотворную записку.

Провинциалка Маша Миронова, приехавшая в Москву к возлюбленному Пете, принимает его приглашение присоединиться к тайному сообществу. Вскоре члены клуба берут в свою компанию и Эраста Фандорина, который твердо намерен положить конец череде самоубийств.

---

— Это я, Моретта. Я пришла. Что вы хотите знать? — проговорила она вдруг совсем иначе — низким контральто с придыханием.

— Это голос Моретты! — воскликнула Лорелея Рубинштейн. — Вы слышите?

Сидящие за столом зашевелились, заскрипели стульями, но Просперо нетерпеливо тряхнул головой, и все снова замерли.

— Моретта, девочка моя, нашла ли ты свое счастье? — спросил он.

— Нет… Не знаю… Мне так странно… Здесь темно, я ничего не вижу. Но кто-то есть рядом со мной, кто-то касается меня руками, кто-то дышит мне в лицо…

— Это Он! Это Вечный Жених! — страстно прошептала Лорелея.

— Тише! — рявкнул на нее бухгалтер Калибан.

Голос дожа был ласков, даже вкрадчив:

— Ты еще не привыкла к Иному Миру, тебе трудно говорить. Но ты знаешь, чтó ты должна нам сообщить. Кто будет следующим? Кому ждать Знака?

Тишина стала такой, что было слышно, как потрескивают угли в жаровне.

Офелия молчала. Коломбина заметила, что мизинец Пети Лилейко, сидевшего справа, мелко дрожит. И сама вдруг тоже затрепетала: а что если дух этой самой Моретты назовет новую соискательницу? Но еще сильнее страха была обида. Как это будет несправедливо! Не успела попасть в клуб, еще ни в чем толком не разобралась, и нате вам.

— А… А-а-а… А-ва… Аваддон, — очень тихо выговорила Офелия.

Все обернулись на некрасивого студента, а его соседи — прозектор по имени Гораций и один из близнецов (Коломбина не запомнила, который) — непроизвольно отдернули руки. На лице Аваддона появилась растерянная улыбка, но смотрел он не на медиума, а на Просперо.

— Благодарю тебя, Моретта, — сказал дож. — Возвращайся в свое новое обиталище. Мы желаем тебе вечного счастья. Позови к нам Ликантропа.

— Учитель… — сглотнув, произнес Аваддон, но Просперо властно качнул подбородком:

— Молчи. Это ничего еще не значит. Спросим Ликантропа.

— Я уже здесь, — хрипловатым, юношеским голосом отозвалась Офелия. — Привет честной компании от молодожена.

— Я вижу, ты и там остаешься шутником, — усмехнулся дож.

— А что ж, здесь весело. Особенно как посмотришь на всех вас.

— Скажи, кто должен быть следующим, — строго приказал духу Просперо. — И без шуток.

— Да уж, этим не шутят…

Коломбина во все глаза смотрела на Офелию. Невероятно! Как могли уста этой хрупкой девочки говорить таким уверенным, естественным баритоном?

Дух Ликантропа отчетливо выговорил:

— Аваддон. Кто же еще? — И со смешком закончил. — Тут уже и брачная постель расстелена…

Аваддон вскрикнул, и этот странный, гортанный звук вывел медиума из транса. Офелия вздрогнула, захлопала ресницами, потерла руками глаза, а когда отняла ладони, лицо уже было прежним: рассеянным, время от времени озаряемым нежной и робкой улыбкой. Да и глаза из черных стали обыкновенными — светлыми, влажными от выступивших слез.

Кто-то зажег свечи, а вскоре загорелась и люстра, так что в гостиной стало совсем светло.

— Как его настоящее имя? — спросила Коломбина, не в силах отвести взгляд от избранника (впрочем, все остальные тоже смотрели только на него).

— Никиша. Никифор Сипяга, — растерянно пробормотал Петя.

Аваддон же поднялся и посмотрел на присутствующих со странным выражением, в котором смешивались страх и превосходство.

— Вот такой карамболь, — рассмеялся он, и тут же всхлипнул, и снова рассмеялся.

— Поздравляю! — с чувством воскликнул Калибан, крепко пожимая приговоренному руку. — Тьфу, да у тебя вся ладонь в холодном поту. Сдрейфил? Эх, дуракам счастье!

— Что… Что теперь? — спросил Аваддон у дожа. — Никак не соберусь с мыслями… Голова кругом.

— Успокойся. — Просперо подошел, положил ему руку на плечо. — Известно, что духи имеют обыкновение дурачить живущих. Без Знака всё это ровным счетом ничего не значит. Жди Знака и смотри, не наделай глупостей… Всё, собрание окончено. Уходите.

Он повернулся к соискателям спиной, и те один за другим потянулись к выходу.

Потрясенная увиденным и услышанным, Коломбина проводила взглядом неестественно прямую спину Аваддона — тот вышел из салона первым.

— Идем, — взял ее за руку Петя. — Больше ничего не будет.

Вдруг раздался негромкий повелительный голос:

— Новенькая пусть останется!

Коломбина сразу забыла и про Аваддона, и про Петю. Обернулась, боясь только одного — не ослышалась ли.

Просперо, не оглядываясь, поднял руку, поманил пальцем: иди сюда.

Петя, фальшивый Арлекин, жалобно заглянул Коломбине в лицо. Увидел, как оно заливается счастливым румянцем. Потоптался на месте, вздохнул и безропотно вышел.

Еще минута — и Коломбина осталась с хозяином дома наедине.

Сброшенная куколка

"Было так. За окнами выл ветер, сгибая деревья. Грохотала железная крыша, небо озарялось зарницами. Природа неистовствовала, одолеваемая титаническими страстями.

Такие же страсти бушевали в душе Коломбины. Ее маленькое сердечко то замирало, то начинало биться часто-часто, как мотылек о стекло.

А он — он неспешно приблизился, положил ей руки на плечи и в продолжение всего мистического ритуала не произнес более ни единого слова. В речах не было нужды, этот вечер принадлежал безмолвию.

Он сжал Коломбине тонкое запястье, повлек за собой через темную анфиладу. Пленнице казалось, что, пересекая комнаты, она, подобно бабочке, проходит череду превращений.

В столовой она была еще личинкой — влажной от робости, съеженной, бессильной; в кабинете окоченела от ужаса и превратилась в слепую и бездвижную куколку; в спальне же, на разостланной медвежьей шкуре, ей суждено было обратиться пестрокрылой бабочкой.

Не существует слов, чтобы хоть сколько-то похоже описать случившееся. Глаза той, чья девственность приносилась в жертву, были широко раскрыты, но они ничего не видели — лишь скольжение теней по потолку. Что же до ощущений… Нет, не помню. Попеременное погружение то в холод, то в жар, то снова в холод — вот, пожалуй, и всё.

Наслаждения, о котором пишут во французских романах, не было. Боли тоже. Был страх сказать или сделать что-нибудь не так — вдруг он презрительно отстранится, и ритуал прервется, оставшись незавершенным? Поэтому Коломбина ничего не говорила и ничего не делала, лишь повиновалась его мягким, но удивительно властным рукам.

Знаю наверняка одно: длилось это недолго. Когда я шла обратно через гостиную — одна, свечи не догорели и до половины.

Да-да, он не церемонился с послушной марионеткой. Сначала взял ее просто и уверенно, нисколько не сомневаясь в своем праве, а после поднялся и сказал: «Уходи». Одно, всего одно слово.

Оглушенная, растерянная Коломбина услышала шорох удаляющихся шагов, негромко скрипнула дверь, и обряд посвящения закончился.

Одежда лежала на полу, и впрямь похожая на сброшенную куколку. Ах, сброшенная куколка — это совсем не то, что брошенная кукла!

Новорожденная бабочка встала, всплеснула белыми руками, будто крыльями. Покружилась на месте. Уходить так уходить.

Шла одна по бесприютному бульвару. Ветер швырял в лицо сорванные листья и мелкий сор. Ах, как ликовала, как неистово радовалась ночь тому, что ее полку прибыло, что падение из света в тьму свершилось!

Оказывается, есть и такое наслаждение — брести по пустым улицам наугад, не зная пути. Чужой, непонятный город. Чужая, непонятная жизнь.

Зато настоящая. Самая что ни на есть."

Коломбина перечла запись в дневнике. Абзац про наслаждение вычеркнула как слишком наивный. Поколебалась насчет безмолвия во время всего мистического ритуала — это было не совсем правдой. Когда, ведя добычу через кабинет, Просперо стал на ходу расстегивать пуговки на ее лимонной блузе, несмышленыш Люцифер цапнул агрессора своими детскими клычками за палец (должно быть, взревновал), и это чуть всё не испортило. От неожиданности дож вскрикнул, потребовал на время инициации заточить рептилию в графин, а укус, две крошечных вмятинки на коже, по меньшей мере минуты две протирал спиртом. Коломбина же в это время стояла рядом в распахнутой блузе и не знала, как ей быть — застегнуться обратно или снять блузу самой.

Нет, не стала про эту мелкую, досадную несущественность — к чему?

Потом села перед зеркалом и долго себя рассматривала. Странно, но никаких особенных перемен — зрелости или там искушенности — в лице обнаружить не удалось. Появятся, но, видимо, не так сразу.

Ясно было одно: уснуть в эту великую ночь не удастся.

Коломбина села в кресло у окна, попыталась высмотреть на пасмурном небе хоть одну, пусть самую маленькую звездочку, но не высмотрела. Даже расстроилась. А потом сказала себе: ну и правильно. Чем кромешней, тем лучше.

Все-таки заснула. И поняла, что спала, только когда пробудилась от громкого стука.