А.А. Грицанов - Новейший философский словарь

• Название: Новейший философский словарь
• Автор: А.А. Грицанов
• Жанр: Философия

Новейший философский словарь

Минск – 1999 г. Научное издание

Главный научный редактор и составитель – ГРИЦАНОВ А.А.

«Новейший философский словарь» включает в себя около 1400 аналитических статей, охватывающих как всю полноту классического философского канона (в его Западном, Восточном и восточно-славянском вариантах), так и новейшие тенденции развития философии в контексте культуры постмодерна. Более 400 феноменов и персоналий впервые введены в энциклопедический оборот. Словарь предназначен для специалистов в области философии, культурологии, социологии, психологии, а также для аспирантов и магистрантов гуманитарных специальностей. Может быть использован учащимися лицеев и колледжей с углубленной гуманитарной подготовкой.

Когда слова утрачивают свое значение, народ утрачивает свою свободу

Конфуций, версия перевода А. фон Хайека

---

ИЛЬЕНКОВ Эвальд Васильевич

(1924-1979) – русский советский философ, специалист по теории диалектики, истории философии, психологии, педагогике. С 1953 по 1979 работал в Институте философии АН СССР. В 1965 за исследования актуальных проблем теории познания И. была присуждена академическая премия им. Чернышевского. В качестве переводчика и редактора И. участвовал в изданиях трудов Фихте, Гегеля, Маркса. В 1968 защитил докторскую диссертацию: «К вопросу о природе мышления». И. принадлежит приоритет в разработке логико-диалектической теории научного мышления. И. – автор концепции культурно-исторического развития человека. И. обосновал фундаментальную роль идеального в личностном становлении индивида. Идеальное, по И., – это способность человека строить свою деятельность в согласии с формой любого другого, а также в согласии с перспективой (логикой) изменения этого другого в ходе развития человеческой культуры. Развитие человеческого индивида есть прежде всего его способность осваивать всеобщую меру бытия вещей. Работы И. издавались в Германии, Италии, Великобритании, Греции, Японии, в др. странах. Основные из них: «Диалектика абстрактного и конкретного в «Капитале» К. Маркса» (1960), «Об идолах и идеалах» (1968), «Диалектическая логика» (1974), «Ленинская диалектика и метафизика позитивизма» (1979), «Искусство и коммунистический идеал» (1983), «Философия и культура» (1991).

ИЛЬИН Иван Александрович

(1883-1954) – русский философ, социолог, государствовед и общественный деятель, магистр и доктор государственных наук (1918, оппоненты на защите – князь Е.Н. Трубецкой и П.И. Новгородцев), один из основателей Русского научного института в Берлине (1923), профессор (1918). В главных сочинениях: «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека» (1918), «Учение о человеке» (1918), «О сопротивлении злу силою» (1925), «Яд большевизма (1931) «Путь духовного обновления» (1935), «Творческая идея нашего будущего. Об основах духовного характера» (1937), «Наши задачи. Статьи 1948-1954» (1956), «О монархии и республике» (посмертная публикация 1979) и др., – разработал оригинальную онтологическую и гносеологическую концепцию, а также выдвинул ряд актуальных и интересных идей о природе, сущности и перспективах преодоления тоталитаризма. Рассматривая достижения и просчеты современного ему процесса познания в контексте его неизбежной обусловленности как состоянием культуры так и степенью ее общественного восприятия, И. усматривал главный порок Человека начала-середины 20 века во внутренней «расколотости», в противоречии между разумом, умом, рассудком и чувствами, душой, сердцем. По И., человек настоящего ощущает себя как особую вещь в ряду вещей. Как результат «созидательные творческие действия оцениваются и интерпретируются «материально, количественно, формально и технически». Отвергая протестантскую этику в ее наиболее материализованных, заземленных ипостасях, И. подчеркивал, что мышление без сердца не может не быть цинично, машинообразно и релятивно. «Человек, душевно расколотый и нецельный, есть несчастный человек. Если он воспринимает истину, то он не может решить, истина это или нет, ибо он не способен к целостной очевидности… Он теряет веру в то, что человеку вообще может быть дана тотальная очевидность. Он не желает признать ее и у других и встречает ее иронией и насмешкой». Индивидуальный и социальный опыт, по И., должны возродиться как интуиция, как видение сердцем. Полемизируя с графом Л.Н. Толстым, И. утверждал, что при не имении адекватных средств сопротивления злу человек не только имеет право, но и призван применять силу. Шесть арестов за пять лет жизни в ленинской России и (после насильственной высылки на «философском пароходе») пять лет преследований в гитлеровской Германии наложили также значительный отпечаток на социально-философские размышления И., придав им силу личного жизненного опыта. По мысли И., крупномасштабный опыт строительства социализма дает все основания утверждать, что это социальное устройство может существовать «только в форме всепроникающего и все-порабощающего тоталитарного режима». Понимая тоталитаризм как политический строй, «беспредельно расширивший свое вмешательство в жизнь граждан» и «включивший всю их деятельность в объем своего управления и принудительного регулирования», И. отмечал, что сущность тоталитаризма как левого («левого большевизма», социализма), так и правого («правого большевизима» национал-социализма) толка состоит не столько в особой форме государственного устройства, сколько во всеохватывающем объеме и организации управления всесторонне порабощенными людьми, осуществляемою при проведении «самой последовательной диктатуры, основанной на единстве власти, на единой исключительной партии, на монополии работодательства, на всепроникающем сыске, на взаимодоносительстве и на беспощадном терроре». По И., противоправный тоталитарный режим «есть рабовладельческая диктатура невиданного размера и всепроникающего захвата», которая держится на партийных указах, распоряжениях и инструкциях, а законы и государственные органы представляют собой «только показную оболочку партийной диктатуры». В тоталитарном обществе, спаянным страхом, инстинктом самосохранения и злодейством, граждане фактически лишаются всех прав, полномочий и свобод. Они существуют только как субъекты обязанностей, объекты распоряжений и рабочие машины. Их правовое сознание замещается «психическими механизмами – голода, страха, мук и унижения; а творческий труд – психо-физическим механизмом рабского надрывного напряжения». Согласно И., опыт всех европейских социалистических стран свидетельствует, что с победой социализма в них устанавливается монопольная собственность государства и исключительная инициатива единого чиновничьего центра, в которых и заключается суть данного общественного устройства. Установление же этой монополии ведет к монополии государственного работодательства и создает полную зависимость всех трудящихся от новой привилегированной касты партийных чиновников-угнетателей. Социалистическая действительность, по И., свидетельствует об антисоциальной сути социализма, который убивает свободу и творческую инициативу, уравнивает людей в нищете и зависимости, создает партийную касту, проповедует классовую ненависть, осуществляет «террористическое управление», создает рабство и выдает его за справедливый строй. Выход из левого тоталитаризма И. видел в отречении от социалистических иллюзий, которые привели к катастрофе, и в строительстве нового общественного строя, основанного на, частной инициативе, частной собственности, правовой свободе и «творческой социальности», включающей в себя свободу, справедливость и братство. Неизбывно размышляя о судьбе России, И. считал, что ей все равно придется сделать выбор между свободой и рабством, демократией и тоталитаризмом. Веря в лучшее будущее, он подчеркивал, что «безумию левого большевизма Россия должна противопоставить не безумие правого большевизма, а верную меру свободы; свободу веры, искания правды, труда и собственности». Значительная часть социально-философских и социологических соображений И. о будущем устройстве тоталитарных обществ носила характер либерального утопизма религиозного толка. Но в выборе направления движения и основных целях его он был прав, поскольку без обретения свободы преодоление тоталитарного отчуждения человека, его освобождение невозможно и немыслимо.

ИММАНЕНТНЫЙ

(лат. immanens – пребывающий внутри) – понятие, обозначающее свойство, внутренне присущее предмету, процессу или явлению; то, что пребывает в самом себе, не переходя в нечто чуждое, не трансцендируя. Метод исследования, определяемый исключительно самим его предметом, равно как и критика системы идей на основе ее собственных посылок являются И. У Канта И. – противоположено трансцендентному. В гносеологии Канта сфера законного (И.) применения разума ограничена миром явлений, данным в опыте.

ИНАКОСТЬ

(греч. heterores, лат. alterritas) – термин философии Платона («Тимей», «Парменид»), вошедший в категориально-понятийные комплексы ряда философских систем. Платон полагал принципиальную возможность и радикальную достижимость точного определения чего-то «одного», уникального, в отличие от другого. И. у неоплатоников отражала дуализм уже познанного и все еще-познаваемого в «Нусе»; у схоластов Божественное откровение выступало И. применительно «посюстороннему» миру; у Гегеля И. обозначалась категория противоречия как диалектического единства полярных начал и понятий.

ИНВЕКТИВА

(англ, invective – обличительная речь, брань) – культурный феномен социальной дискредитации субъекта посредством адресованного ему текста, а также устойчивый языковой оборот, воспринимающийся в той иной культурной традиции в качестве оскорбительного для своего адресата. Механизмом И., как правило, выступает моделирование ситуации нарушения культурных требований со стороны адресата И., выхода его индивидуального поступка за границы очерчиваемой конкретно-национальной культурой поведенческой нормы, – независимо от степени реальности и в целом реалистичности обвинения (усеченным вариантом И. является векторно направленная на адресата артикуляция терминов, обозначающих физиологические отправления или части тела, фиксированные в данной традиции в качестве непристойных). Соответственно этому, сила И. прямо пропорциональна силе культурного запрета на нарушение той или иной нормы; максимально инвективный смысл обретают, таким образом, вербальные конструкции, моделирующие табуированное поведение. Это обстоятельство обусловливает широкий спектр семантического варьирования И. в зависимости от наличия и аксиологической наполненности в конкретных культурах различных нормативных требований и запретов: для архаических культур, аксиологически акцентирующих ролевую состоятельность и трудовые навыки, характерны И., моделирующие формы поведения с низким адаптационным потенциалом (И. со значением «неумеха» у эскимосов или «безрукий» на Таити); для культур, акцентирующих пищевые запреты и предписания, типичными являются И., связанные с моделированием ситуаций поедания табуированной пищи, несъедобных предметов, экскрементов (например, И. «ты ешь зеленых китайских тараканов» на Самоа); для культур, жестко регламентирующих сексуальную жизнь, присущи И., моделирующие ненормативное поведение в данной сфере: инцестуозные И. (типа инвективно-го совета вступить в интимные отношения с собственной старшей сестрой или матерью в индийском механизме издевательского отказа жениху) и оскорбления, относящие инвертируемого субъекта к противоположному полу или предполагающие его перверсивность (адресованные мужчине синонимы лат. clitor на суахили; русская идиома, эвфемически замененная «оборотом на три буквы» и др.); в культурах, высоко ценящих чистоплотность, в качестве И. воспринимаются вербальные модели несоблюдения гигиенических тре-дований (И. со значением «грязный», «немытый» в немецкой и японской традициях, – ср. также выражения «грязные ругательства» в русском и dirty dozen («грязная дюжина») в аналогичном значении в английском языках); для культур, высоко ценящих родственные узы, максимальными являются И., ставящие адресата вне семейных связей (bastard в итальянской культуре, psa krev (песья кровь) в польской, «сукин сын» в русской); для культур с остро артикулированной религиозной, в частности – христианской, составляющей наиболее типичные И., выводящие своего адресата из сферы божественного покровительства (англ. God damn – «будь ты проклят Богом») или связывающие его с нечистой силой (русское «иди к черту») и т.п. Нарушение (выход за пределы культурной нормы) могут моделироваться в И. как в программно-технологическом, сценарном (И. со значением «неспособный» в большинстве архаических культур), так и в ценностном (например, «рогоносец"у большинства европейских народов) ее проявлениях. Иногда в качестве ненормативного и нарушающего культурный канон моделируется поведение самого инвектанта, если это ставит в унизительное положение адресата И. (см. угрозу утопить врага в semen в ряде кавказских культур). При переходе культурного запрета в разряд рудиментарных соответствующие И. утрачивают свой культурный статус, при смягчении запрета снижается их экспрессивность (см. стертую семантику современного общеевропейского «черт возьми» в сравнении с медиевальным: в средневековой Испании девушка, произнесшая эту И., считалась морально падшей; аналогично, многочисленные табу, связанные с животными, делали зоонимы мощными И. в архаичных культурах, однако в современной культуре И. типа «зеленая черепаха» у китайцев или «конь» у сербов теряют свою экспрессивность, – между тем, И. «свинья» или «собака» сохраняют свой статус в контексте мусульманской культуры). В экстремальном варианте частое употребление утратившей свой исходный смысл И. приводит к полной утрате ею инвективного значения («девальвации»), – в вербальной практике массового сознания такие И. выступают в качестве своего рода «денотирующих запятых» (Дж.Х. Джексон). С точки зрения своего адресования И. дифференцируются на: 1) направленные непосредственно на инвектируе-мого субъекта, т.е. моделирующие в качестве девиантного именно его поведение (все, приведенные выше); 2) ориентированные не на самого адресата И., а на тех его родственников, чей статус мыслится в соответствующей культуре как приоритетный: так, при доминировании статуса отца И. направляются именно на последнего (индийская и кавказские культуры), в культурах, где доминирует почитание матери – на нее (русский и китайский мат); направленность И. на жену оскорбляемого подразумевает его неспособность защитить женщину или сексуальную несостоятельность (культуры Азии); 3) адресованные максимально сакрализованно-му в той или иной традиции мифологическому субъекту (от поношений Зевса в античной до оскорбления Мадонны в католической культурах). – И. в данном случае выражает досаду на себя или судьбу (и семантически замещает наказание, как бы инициируя его со стороны означенного субъекта) или выражает вызов року (ср. немецкое Donnerwetter – буквально: «грозовая погода» – и русское «разрази меня гром»). Семантическим ядром И. является сам гипотетический факт нарушения нормативного запрета (вербальная модель которого в контексте соответствующей культуры обладает предельной экспрессивностью), выступающий на передний план по отношению к непосредственному содержанию И. В силу этого И. как культурный феномен практически не совпадает со своим денотативным смыслом, центрируясь вокруг смысла эмоционального: возможность адресации И. не требует ни малейшего реального соответствия поведения индивида предъявляемым ему в И. обвинениям (южно-европейские синонимы слова «гомосексуалист» или славянские синонимы слова «дурак», адресуемые оскорбляемым и просто неприятным инвектанту людям – вне какой бы то ни было зависимости от их сексуальных ориентации и умственных способностей). Кроме того, произнесение И, само по себе есть нарушение запрета, вербальная артикуляция табуированных реалий и действий, что погружает инвектанта в ситуацию, фактически аналогичную ситуации карнавала, позволяющей безнаказанно нарушать жесткие и безусловные в норматино-стандартной, штатной ситуации запреты (Бахтин): от прямого пренебрежения запретом на сквернословие до моделирования для себя табуированных и кощунственных действий. Катартический эффект, создаваемый ситуацией И. для инвектанта, рассматривается в философской и культурологической традиции как фактор предотвращения и снятия возможной агрессии: «тот, кто первым… обругал своего соплеменника вместо того, чтобы, не говоря худого слова, раскроить ему череп, тем самым заложил основы нашей цивилизации» (Дж.Х. Джексон). Отмечено, что в культурах, где мало инвективных идиом (как, например, в японской), оформляется мощный слой этикетных правил и формул вежливости (P.M. Адаме), а рост вандализма и беспричинных преступлений связываются со стиранием экспрессивности И. в современной культуре (В.И. Жельвис). Таким образом, И. рассматривается как один из механизмов замещения реальной агрессии вербальной моделью насилия. В философии культуры сложилась устойчивая традиция исследования И. в коммуникативном и общекультурном процессах (Дж.Х. Джексон, Р. Грэйвз, А.В. Рид, Х.Э. Росс, С.С. Фелдмен, К. Митчел-Кер-нан, К.Т. Кернан, Дж. Брюкмен, P.M. Адаме, В.И. Жельвис и др.)