Савелий Дудаков - Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России

• Название: Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России
• Автор: Савелий Дудаков
• Жанр: Публицистика
• Год: 2000

---

По словам Короленко, "Соловьев очень горячо, даже страстно относился к этому литературному предприятию, стараясь соединить под заявлением видные имена литературы и науки, независимо от некоторых различий во взглядах по другим вопросам. На его краткую формулу должны были прежде всего отозваться люди, для которых религиозная и национальная терпимость составляет органическую часть общего строя убеждений" 131. В петиции есть одно провидческое место – о безнравственности антисемитизма и по существу – и как явления, "крайне опасного для будущности России". Но правители великой страны были слепы и глухи…

Добавим, что Владимир Сергеевич прекрасно сознавал, что недостаточно сбора подписей для решения вопроса, более того, он также прекрасно понимал, что русская интеллигенция не всегда последовательна, а зачастую просто труслива.

Именно об этом он писал Гецу: «Вы видите, что мое перо всегда готово к защите бедствующего Израиля, но то, что Вы пишете о моих "друзьях", фантастично. Один из названных Вами, пожалуй, в устной беседе и заявит гуманные взгляды, но, наверно, ни одного слова в пользу евреев не напишет и не напечатает, а другой (не хочу говорить, кто именно) почти серьезно доказывал, что всех евреев нужно подвергнуть известной операции, которая раз навсегда отнимет у них способность к размножению! Вот Вам и коллективное заявление в пользу евреев»132. Да, своих героев в романе "Перевал" писатель Боборыкин не выдумывал. Но все равно Соловьев в том же письме проводил мысль, что несмотря ни на что нужно решительно выступать против антисемитизма, ибо в конце концов эти протесты будут противовесом юдофобским "неиствовствам". Кстати, именно это письмо к Гецу содержит конспект статьи "Грехи России"; грехами России Соловьев считал три: еврейский вопрос, обрусение Польши и отсутствие религиозной свободы. Письмо к Гецу было вызвано тем, что статью Соловьева о еврейском вопросе "Московские Ведомости" отвергли, редакция этой газеты после смерти Каткова, по словам Соловьева, будет подражать покойному только "в дурном" и газета примкнет к юдофобам. Прогноз философа подтвердился: газета Грингмута и Тихомирова заняла достойное место в антиеврейской свистопляске. Здесь уместно напомнить о том, что Владимир Сергеевич ценил еврейскую журналистику. В одном из писем тому же Гецу он писал: "…я в последнее время имел случай убедиться, что в действующей русской интеллигенции самый честный элемент есть все-таки еврейский"133. Заметим, что М.Н. Каткова Соловьев не любил за имперские взгляды; зато с удовольствием цитировал Михаила Никифоровича по еврейскому вопросу.

Например, по вопросу благосостояния крестьян в черте оседлости, которое было неизмеримо выше, чем в "коренных" губерниях, где еврея-шинкаря днем с огнем не сыскать.

Вообще В. Соловьев неоднократно пытался перевести еврейский вопрос из области теоретической в область практическую, не останавливаясь при этом перед обращениями к сильным мира сего. Иногда он прибегал к удивительным аргументам, правда, вполне вписывающимся в его психологический образ. Так, в разговоре с С.Ю.

Витте он апеллировал к следующему: "…беды и несчастья различных государств находятся в некоторой зависимости от той степени озлобленности и несправедливости, которые эти государства проявляют к еврейству: преследование нации, на коей лежит перст Божий, не может не вызвать высшего возмездия".

Конечно, Витте разделял взгляды Соловьева на еврейский вопрос, но не в его силах было преодолеть сопротивление реакционеров134.

Весьма объективно к проблеме "Владимир Соловьев и еврейство" отнесся такой тонкий знаток человеческой натуры, как Яков Львович Тейтель (1850-1939).

Действительный статский советник, юрист, на закате жизни он создал воспоминания, где нашлось место и Вл. Соловьеву. Для Тейтеля он не юдофил, в юдофилии еврейский народ не нуждается, он требует беспристрастности. Главными чертами характера Владимира Сергеевича были обаяние и доброта: «В самый разгар циркуляров о "кухаркиных детях", в темное время процветания человеконенавистничества и ярого преследования евреев, является B.C. Соловьев.

Познакомился я с ним в Москве… Какое удовольствие и нравственное удовлетворение я получил от этого знакомства! Сама наружность B.C. была обаятельна. Чистая душа отражалась в его больших, детских и в то же время задумчивых глазах. B.C. считали "юдофилом". Он таковым не был (курсив мой. – С.

Д.). Мы, евреи, не желаем иметь юдофилов, мы только желаем, чтобы в нас видели людей со всеми достоинствами и недостатками, присущими каждому народу. Если B.C. был юдофилом, то разве потому, что признавал за еврейским народом известные исторические заслуги, что относился с глубоким уважением к духу еврейской религии, этой "праматери" христианства. B.C. в своей частной и общественной жизни был до такой степени чист, что самые ярые юдофобы не смели на него клеветать и именовать его "еврейским наймитом"… B.C. много со мной беседовал по еврейскому вопросу, по поводу преследования еврейских детей, стремившихся к знанию, удивлялся слепоте руководителей высшей политики. Как известно, B.C. на смертном одре молился Богу об облегчении участи евреев.

Преследования евреев всю жизнь удручали B.C. Соловьева – этого гостя с неба, пролетевшего метеором над русской землей»135.

Владимир Соловьев при всем своем филосемитизме пытался играть роль Arbiter elegantiae (Gaius Petronius Arbiter), о чем откровенно писал брату: «За мною здесь ухаживают, с одной стороны, "Новое время", а с другой – либералы, не говоря уже о евреях. Я веду тонкую политику и с теми, и с другими, и с третьими»136.

Недаром в статье о поэзии А.К. Толстого он с удовольствием цитирует: "Двух станов не боец…" Конечно, нельзя допустить мысли о неискренности, ибо в том же письме он констатирует факт разрыва с официальной сферой: "Зато с казенной Россией я потерял всякое соприкосновение. Дивлюсь только издалека ее мудрости".

Но его метания вызывали разные толки, скажем, у той же власти, которая была не склонна доброжелательно смотреть на одного из своих блудных сынов. В письме к своему учителю древнееврейского языка Файвелю Гецу Владимир Сергеевич писал: "Вы, вероятно, знаете, что я теперь претерпеваю прямо гонение. Всякое мое сочинение, не только новое, но и перепечатка старого, безусловно запрещается. Обер-прокурор синода П-в сказал одному моему приятелю, что всякая моя деятельность вредна для России и для православия и, следовательно, не может быть допущена. А для того, чтобы оправдать такое решение, выдумываются и распускаются про меня всякие небылицы. Сегодня я сделался иезуитом, а завтра, может быть, приму обрезание; нынче я служу папе и епископу Штроссмайеру, а завтра наверно буду служить Alliance Israilite и Ротшильдам… Наши государственные, церковные и литературные мошенники так нахальны, а публика так глупа, что всего можно ожидать…"137 Радлов в биографии Соловьева, чтобы подчеркнуть некоторую "надпартийность" философа, пишет, что либералы, среди прочего, не могли ему простить стихотворения на чудесное спасение императорской фамилии при крушении поезда в Борках. Зная христианский характер воззрений Соловьева, было бы странно, если бы он радовался, как другой поэт когда-то: "Твою погибель, смерть детей / С жестокой радостию вижу".

Вот малоизвестный факт. Выкрест Б. Бурдес по просьбе Соловьева привез ему из Парижа маленькую Тору с подписью главного парижского раввина об идентичности сувенира138. С этой книгой он не расставался до смерти. Здесь стоит сказать несколько слов по поводу Бориса Павловича Бурдеса (1862-1911), журналиста и переводчика. Фигура столь колоритная, что он был увековечен в романах И.

Ясинского и О. Дымова. Бурдес был хорошим лингвистом, знатоком богословия, занимался философией (перевел на русский язык книгу Канта "Грезы ясновидца"). С Владимиром Соловьевым вел бесконечные философские диспуты. Каким образом он крестился, трудно сказать, но все время мечтал вернуться в лоно иудаизма, однако сделать этого он не успел и был похоронен на Смоленском православном кладбище в Петербурге. Человек "с двойным дном": на цепочке его часов красовался брелок с портретом Теодора Герцля, а под жилеткой висел нательный крест. В углу квартиры стояла икона, а на столе лежали пожелтевший еврейский молитвенник и талес139.

Эта двойственность нравилась Соловьеву и, возможно, благодаря пропаганде Бурдеса Владимир Сергеевич отнесся к сионизму с интересом, но не принял его. Сионизм и Соловьев – это особая тема. Писатель В.А. Гольцев, с которым Соловьев дружил, отмечал, что они были солидарны в этом вопросе. Гольцев пишет: «Мне приходилось много раз беседовать о еврейском "вопросе" с дорогим для меня человеком, B.C.

Соловьевым. Тут мы вполне сходились. Меня, как русского, глубоко возмущает травля евреев в нашей печати (имена известны). Сионизм, по моему мнению, глубоко симпатичное движение, но я не уверен в его практическом осуществлении.