Всеволод Бенигсен - Русский диптих

• Название: Русский диптих
• Автор: Всеволод Бенигсен
• Издательство: "Знамя"
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010

Всеволод Бенигсен родился в Москве в 1973 году. Некоторое время жил в США и Германии. В 1996 году закончил сценарно-киноведческий факультет ВГИКа. Автор нескольких пьес и сценариев. В 2009 году его роман "ГенАцид" ("Знамя" № 7, изд-во "Время") вошел в длинные списки крупных литературных премий и был удостоен премии журнала "Знамя".

---

Статья называлась «И снова о пзхфчщ». Само название говорило о том, что автор готовит психику читателя к серьезному испытанию. И первым же абзацем подтверждал эти опасения.

«Нас часто пугают тем, что пзхфчщ не может быть ркшвь без необходимой оцайц. Однако зщышл неуклонно гкгкол. И весь советский вшошыл следит за этим дыдыщ с растущей хазылз».

Далее шла белиберда в том же духе. Естественно, в финале статьи (явно для подстраховки) была полностью приведена знаменитая цитата Сталина. Статья произвела настоящий фурор. Оказалось, что слова… заменимы. Или, как любил говаривать сам «отец народов», «у нас незаменимых нет». И все, что ранее выражалось трескучей, но малопонятной риторикой, могло легко быть выражено посредством не менее малопонятного, но зато откровенного в своей бессмысленности набора букв. От перемены мест слагаемых (а также, видимо, букв) конечный результат советского лексикона не менялся.

После этой статьи растерянность властей предержащих перешла в настоящий испуг. Сталин по-прежнему болел, а ситуация выходила из-под контроля. Маленков созвал экстренное совещание, куда вызвал главреда «Правды» Шепилова. Как говорится, на ковер.

– Что это значит? – затряс перед носом редактора газетой Маленков. – Вы отдаете себе отчет вообще или нет?! Что за контрреволюционная вылазка?

– Что за обструкционизм?! – возмутился Хрущев.

– Абстракционизм, – меланхолично поправил его Берия, который только и ждал сигнала для новых репрессий.

– Спасибо, запомню, – огрызнулся Хрущев.

– Да, товарищ Шепилов, – заметил мудрый Каганович, – это уже, знаете ли, как говорится, что называется, всякому пределу есть свой предел.

Однако, как ни странно, на Шепилова весь этот шум не произвел ровным счетом никакого впечатления. Он сухо сказал, что в статье лишь развиваются некоторые идеи товарища Сталина.

– Какие, в жопу, идеи?! – завопил, теряя терпение, а с ним и человеческий облик, Маленков.

– Идеи о пзфхчщ, – с подчеркнутым достоинством ответил Шепилов. – И потом, если вы мне сможете сказать, в какой конкретно части статьи вы не согласны с автором или считаете, что он извратил идеи товарища Сталина, пожалуйста, скажите.

– Издеваэтся, сука, – усмехнулся Берия, поправив пенсне.

В наступившей тишине это меткое замечание повисло в воздухе, ибо ничего более конкретного предъявить Шепилову было просто невозможно. Не всерьез же доказывать, что фраза «весь советский вшошыл следит за этим дыдыщ с растущей хазылз» несет в себе антисоветскую агитацию. Ибо там, где нет никакого смысла, годится любой смысл. А любой смысл ускользает от ответственности, как ловкий вор на суде. Можно доказать двусмысленность, но бессмысленность??? Это все равно что пытаться загнать в русло реки океан.

Впервые все члены президиума почувствовали себя нашкодившими двоечниками. Только теперь они поняли, что без Сталина они – никто и ничто. Сталин, конечно, сразу бы разобрался что к чему. Он и не из таких ситуаций выбирался. А что могут они? Ничего. Им доверили руль, а они завели машину в кювет и теперь воют, как бабы на похоронах. О, как им хотелось, чтобы быстрей пришел Сталин и высек их. Пожурил. Погрозил пальчиком. Усмехнулся в усы своей мудрой улыбкой. Все что угодно, но дал четкие указания, что делать! «Ленин доверил нам страну, а мы ее просрали», – сказал Сталин, узнав, что Германия начала войну против СССР. Теперь впору было бы вспомнить эти слова, заменив Ленина на Сталина. Правда, в отличие от Ленина, Сталин был еще жив, но слишком болен, чтобы принимать участие в управлении страной.

Берия вяло предложил расстрелять Шепилова, но всем было понятно, что это уже ничего не изменит. Да и опять же – а как отреагирует на это Сталин, когда придет в себя?

В общем, Шепилова отправили обратно. А сами сели думать.

* * *

Вечером пришел Штормовой.

– Ну, что? – спросил он, входя в квартиру и снимая пальто.

– Отпустили, – смущенно-виновато-радостно ответил Левенбук.

– Жениться тебе надо.

Этот неожиданный вывод заставил Левенбука растерянно замолчать. Совет жениться звучал в данном контексте дико – как будто Штормовой хотел сказать: вот женился бы, тогда бы не отпустили.

– А что это изменит? – выдавил Левенбук после паузы.

– Ничего, – как будто удивившись наивности вопроса Левенбука, ответил Штормовой.

Левенбук хотел спросить, зачем же ему тогда жениться, но стало лень.

– Ну, это я так, к слову, – сказал Штормовой, проходя на кухню. – А что спрашивали?

– Да, как и предполагал, все по поводу Гуревича и компании.

– Ну, ты им все рассказал?

– А куда было деваться?

– Ну и правильно. Я тебе давно говорил, зря ты с ними якшаешься.

– Что значит «якшаюсь»?! – возмутился Левенбук. – Я с ними общаюсь! Они – мои друзья!

– Какие же они друзья, если ты на них показания дал?

Левенбука эта постановка вопроса смутила, потому что Штормовой употребил слово «дружба» в каком-то его древнем, давно умершем значении. Сейчас «дружба» значила кучу разных вещей и только в последнюю очередь готовность умереть за друга в застенках Лубянки.

– Да шучу я, шучу, – успокоил Левенбука Штормовой, ставя на стол принесенную с собой бутылку водки. – Все всем и так понятно. А я и не сомневался, что тебя отпустит. Когда ты мне позвонил, я даже не удивился.

– С чего это? – хмыкнул Левенбук: ему была неприятна уверенность Штормового. Задним умом, как говорится, все крепки.

– Ну, тебя по поводу «пзхфчщ» дергали?

– Ну да.

– А я тебе сразу сказал, галочку поставят и отпустят.

– Так это, может, после меня так и будет, – усмехнулся Левенбук. – Это ж я следователю и посоветовал так поступать. Он-то сам не знал, что с этим «пзхфчщ» делать.

– Хвалю! Значит, двинул мою идею в массы.

– Ага. Только я теперь первый «пзхфчщ».

– Это плохо, – покачал головой Штормовой и разлил водку по рюмкам.

– Почему? – насторожился Левенбук.

– Первый – он всегда вроде животного для эксперимента. На нем проверяют реакцию. Сейчас тебя отпустили. Потом посмотрят, что будет. Потом решат сослать и тоже посмотрят. А потом расстреляют и снова сядут смотреть.

– Может быть, – вздохнул Левенбук, начиная чувствовать себя подопытной крысой, которую пометили невидимым раствором и отпустили в привычную среду обитания. – Но у меня, знаешь ли, как-то выбор был невелик.

– Тогда выпьем за твое чудесное возвращение и за «пзхфчщ», которым ты, возможно, спас многие жизни. В том числе и этих придурков, Гуревича и прочих.

– Чего это они «придурки»? – снова обиделся Левенбук и демонстративно поставил рюмку на место.

– Да потому что. Ты у Гуревича что-нибудь читал?

– Читал, конечно.

– У него в каждой повести один персонаж обязательно усатый.

– Ну и что?

– Это как посмотреть, – прищурился Штормовой. – Он как будто нарочно эту деталь подчеркивает: «усмехнулся в усы», «погладил усы», «фыркнул в усы». А главное, что все эти персонажи у него отрицательные. А у нас усатым может быть только один человек. Понимаешь, куда твой Гуревич клонит?

Левенбук понимал, но не был уверен, что Гуревич это делает намеренно.

«Теперь и усы уже не просто усы», – печально подумал он.

– Ему сто раз говорили «выкиньте вы эти усы», а он на принцип пошел. Ну, пошел и пошел. Туда ему и дорога. В мир принципов и вечной мерзлоты.

Штормовой звякнул своей рюмкой об рюмку Левенбука и выпил.

– В мир принципов и вечной мерзлоты, где я уже не я, а ты не ты, – сказал он после паузы и рассмеялся, радуясь мудрому экспромту.

– А что ж теперь со всеми нами будет? – спросил Левенбук и опрокинул свою порцию.

– Которые «пзхфчщ»? Я думаю, ничего хорошего.

– То есть?

– То есть ничего хорошего и ничего плохого. Вообще ничего. Что в наше время означает хорошо.

Изящный изгиб логики, в которой «хорошо» и «плохо» сливались в единое «ничего», давая в результате «хорошо», порадовал Левенбука, и он разлил водку по опустевшим рюмкам.

– Значит, за «ничего»?

– За «ничего», – согласился Штормовой.

* * *

Не успел не верящий своему счастью Левенбук покинуть казематы Лубянки, как на стол заместителю Берии уже легло левенбуковское предложение по решению вопроса с «пзхфчщ». Конечно, фамилия Левенбука в документе не упоминалась – всю ответственность на себя взял Колокольцев. Очень волновался, переживал, но понимал, что узел надо рубить. На следующий день Колокольцева вызвали наверх и… объявили благодарность. За инициативу на местах.

Предложение пришлось начальству по душе. Действительно (подумало оно), а почему бы не провести кампанию против космополитов мягко, то есть с возможностью отыграть все назад, если что не так. Наломать дров, как говорится, всегда успеется. Или, как писал Горький, в жизни всегда есть место подвигу. Но главное – это то, что вариант с простой пометкой «пзхфчщ» ни к чему не обязывал и не мог вызвать никаких нежелательных волнений. Да и западная пресса воя не подымет – с чего? Пзхфчщ – это вам, господа буржуи, не расстрел, не репрессии, а так… пзхфчщ и все. Поди пойми. Берия нехотя (под давлением Маленкова и прочих членов Презиума ЦК) проект одобрил. И уже через пару дней все отделения подчиненных ему карательных органов получили новую директиву – в рамках борьбы с безродным космополитизмом всех неблагонадежных космополитов из еврейской творческой и научной интеллигенции поставить на учет «пзхфчщ». Однако, как ни старались эмгэбэшники представить новую кампанию в невинном свете, кое-какие «сучки и задоринки» по ходу проведения операции все же возникли. Большинство, получив повестку, покорно шло в местные отделения милиции и ставило свою подпись на загадочном документе под названием «пзхфчщ». Но были и такие, которые уже ничему и никому не верили. Они считали, что тот, кто подписывается, подписывает себе смертный приговор. Или соглашается на выселение куда-нибудь в район Биробиджана. Так ленинградский хирург Вайсберг, получив повестку, наотрез отказался куда-то идти. К нему, как и полагалось по инструкции, за подписью явились доблестные чекисты в компании с местным участковым. Они стали названивать в дверь, требуя от хозяина не валять дурака, а поставить подпись в принесенном ими документе. В ответ на звонки тихий хирург, прошедший всю войну и спасший не одну сотню советских бойцов, достал немецкий трофейный автомат марки «Шмайсер» и открыл огонь на поражение. Первой же очередью он прошил входную дверь и ранил одного из сотрудников органов. Чекисты, видимо, не ожидали подобного отпора и потому быстро ретировались за поддержкой. Приехавшее подкрепление открыло встречный огонь, разнеся квартиру Вайсберга в щепки. Самого Вайсберга арестовали и уже безо всякого «пзчфчщ» сослали в Сибирь. Эта история произвела неприятный отзвук в интеллигентской среде. Особо пугливые посчитали, что «пзчфчщ» подразумевает разгром квартиры, арест и ссылку. Чтобы предотвратить нежелательные эксцессы, чекисты пометили «пзчфчщ» детского поэта Губмана и тут же дали ему Сталинскую премию. Интеллигенция впала в ступор, не зная, что дальше делать – бояться или не бояться. Оказалось, что загадочное «пзчфчщ» может обернуться как ссылкой, так и Сталинской премией. Решили, что это вроде какой-то дьявольской лотереи: пан или пропал. Так или иначе, постепенно с «пзхфчщ» смирились. Тем более что арестов по статье «пзчфчщ» пока не было, и даже получившие «черную метку» Федоров-Гуревич со товарищи продолжали спокойно трудиться на благо Родины, и не в тундре с кайлом в руке, а в теплых домашних кабинетах. Это очень смущало начальство всех уровней, которое теперь потеряло всякие ориентиры, не зная, как поступать с попавшими в список. В любое другое время таких «списантов» уволили бы без объяснения причин. Выгнали бы из партии, лишили бы членства в Союзе писателей, понизили в должности. Но после случая с Губманом стало боязно. Пропесочишь такого на собрании, а он на следующий день премию получит. Так тебя самого обвинят в политической близорукости. Интеллигенция же, мгновенно уловив своим шестым чувством неуверенность начальства, стала смелеть. Дошло до того, что профессор физики Левин-Левинсон, руководитель экспериментальной лаборатории, пришел к руководству НИИ и потребовал, чтобы ему срочно расширили штат и увеличили государственную дотацию. На удивленный вопрос: «С чего это вдруг?», Левин-Левинсон заявил, что у него бо́льшая часть сотрудников находятся в списке «пзчфчщ».