Дэвид Сосновски - Обращенные

• Название: Обращенные
• Автор: Дэвид Сосновски
• Издательство: АСТ, АСТ Москва, Хранитель
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2007
• ISBN: 5-17-038141-7, 5-9713-3838-2, 5-9762-1490-8

Вампиры — это, конечно, хорошо… Вампирские кланы — это еще лучше. И только один недостаток есть у принцев и принцесс ночи — не могут они иметь собственных детей! Впрочем, а на кой тогда нужно столь популярное в Америке усыновление?

Методы героев «королевы нью-орлеанских вампиров» устарели. Нынче в моде — одинокие отцы и приемные дети-азиаты!

Но вот ведь какая штука — согласно древнему «вампирскому кодексу», завампировать детей моложе восемнадцати лет считается уголовным преступлением.

А спасти девчонку-тинейджера, уверенную, что статус папы-вампира дарует ей полную безнаказанность, от множества опасностей и без предварительного «завампиривания» — ох, как непросто!

---

Стрип-клубы — одно из немногих мест, где Скороспелки не ведут себя как скороспелки. Вместо этого они улыбаются, делают попытки произвести впечатление, подлизаться к какой-нибудь из танцовщиц в смутной надежде пробудить в ней что-то вроде материнского инстинкта и приютить их на своей абсолютной пустой (хотя зачастую достаточно полной) груди. Они приходят с пачками банкнот размером больше них самих, и спускают все во время «танца на коленках»,[4] сжимают ляжку танцовщицы своими коротенькими ножками и подпрыгивают вверх-вниз, хлопая своей чахлой мужественностью по голому бедру — очень взрослый вариант игры в лошадки.

Я смотрю на этих озабоченных первоклашек, окружающих меня, и чувствую себя еще более подавленным, чем до того, как сюда вошел. Я ищу себя в одном из многочисленных зеркал над барной стойкой… и нахожу. Говорите, вампиры не отражаются в зеркале? Миф. Еще как отражаются. В зеркалах. В хроме. Особенно когда одиноки. Как я. Как сейчас.

Ну и рожа у меня… И с такой рожей я вынужден войти в вечность. Я всегда выгляжу немного грустным, немного утомленным, немного… как бы это сказать… жеваным и помятым. Тот тип лица, который, как мне сказали, женщины находят неотразимым. Думаю, это оттого, что я кажусь умудренным опытом. Как будто я и в самом деле был многократно помят, выжат досуха, но выжил. Это мои глаза, в них все дело. Обычные глаза вампира — полностью черные, под цвет моих коротко стриженных волос и моего настроения. А особенность состоит в том, что глаза у меня немного навыкате, как будто я страдаю гиперфункцией щитовидки, и они с трудом удерживаются в глазницах. Глаза того, кто слушает, сочувствует, принимает близко к сердцу каждую маленькую трагедию, случившуюся по другую сторону освещенного свечами стола. В остальном мое лицо — по-детски чистое, невинное, обманчиво безопасное… отличное лицо для вампира, которому требуется подкрасться поближе к своему ужину.

Прочие обладатели детских лиц — те, у кого ноги короче, чем у меня — становятся все более шумными. Я замечаю на соседнем столике бокалы, затуманенные конденсатом. Это еще одна отличительная черта вампирской версии стрип-клуба: здесь жарко. В то время как в прежние времена в клубах специально врубали кондиционеры, чтобы соски танцовщиц твердели, мы делаем нечто прямо противоположное. Мы хладнокровны — как ящерицы. И это означает, что наша кровь чуть горячее, чем воздух в помещении. Как у ящериц, которые греются на залитой солнцем скале, у нас есть только один способ разогреться — это разогреться в буквальном смысле слова. Именно поэтому секс для вампиров обычно начинается с душа или поворота ручки термостата. И вот почему холодными субботними ночами вокруг наших квартир так колышется воздух. Тепловые завесы и работающие на пределе мощности обогреватели делают воздух водянистым, и луна за этим маревом подергивается рябью, точно отражение в луже. Если стоять тихо, можно услышать стоны и вздохи, а иногда — восхищенное завывание или возгласы восторга, но это просто изящные мелизмы. Вот они, тепловые следы любви вампиров, мерцающие в холодном вечернем воздухе.

Как говорится, в любви и на войне все решает Фаренгейт.

Владельцам вампирских стрип-клубов не чужда деловая хватка, а поэтому они в полной мере используют преимущества, которые обеспечивает биология их клиентов. В течение всего вечера они в буквальном смысле подогревают клиентов, заставляя их выкладывать все больше и больше за танцы на коленях и кровь. Под конец помещение начинает напоминать сауну. Запотевают даже бокалы с теплой кровью. Трудно разглядеть значки на циферблатах цифровых часов. И каждый раз, когда какой-нибудь колченогий манчкин, спотыкаясь, добирается до входной двери, водоворот жаркого марева сопровождает его исчезновение.

И вот еще что. Бармены.

Вернее, их отсутствие. Я до сих пор не могу привыкнуть к тому, что в вампир-барах фактически нет ни баров, ни барменов — в отличие от стрип-баров, гей-баров, спортивных, модных, а также мужских, женских… список можно продолжать. Никто с вами не поболтает, никто не позаботится, чтобы вы вовремя промочили желудок, и никто не остановит вас, если вы хлебнете лишнего и вас станет слишком много. О, здесь есть вышибалы и видеокамеры, и кто-нибудь даже ощупает при входе вашу куртку, примет у вас чаевые, укажет, где ваш столик, если это не слишком очевидно. Но бара как такового здесь нет, равно как и чего-либо другого, претендующего на это звание. На самом деле, в этом просто нет надобности. Напиток тут подают только один — «домашнее вино», а самообслуживание позволяет существенно сократить расходы. Так, вместо барменов или официанток на каждом столике есть счетчик. Сам счетчик — штука довольно бесполезная: вряд ли вам интересно, много ли пролилось сквозь ваши потроха. Но он принимает монеты, чеки и кредитные карточки — как вам удобнее.

А теперь о том, как он работает.

Допустим, вы попытаетесь скормить ему двадцатку, которая вышла из обращения задолго до того, как начались все эти перемены. Просто вы только что обнаружили, что время позднее, и эта двадцатка — все, чем вы располагаете. Вы снова и снова пихаете ее в щель, но автомат упорно выплевывает ее обратно, и крошечная рожица Эндрю Джексона мрачно ухмыляется, глядя на вас. Вы расправляете свою двадцатку, разгибаете уголки, переворачиваете — но ответом вам служит только механическое «фр-р-р», которое означает «а вот фиг тебе».

Остальные посетители начинают поворачиваться в вашу сторону, их коротенькие ножки покачиваются в нескольких дюймах от пола. Они смотрят на вас своими вороньими глазками, похожими на шарики из черного мрамора. Они смотрят на вас, как на проигравшего. Они не знают, что для вас это Ночь Последней Соломинки. Они не знают, что вы — один из тех, кто несет ответственность за то, чем они стали, за то, чем стал этот мир.

Еще одна попытка. Фр-р-р.

Пожалуйста. Мать твою. Черт подери. Дерьмо…

В итоге вы сидите в стрип-клубе для вампиров, окруженный молчаливыми скороспелками, и орете на машину, которой нет дела до ваших аргументов. Полуголые женщины на сцене перестали танцевать, смотрят на вас, и их взгляды говорят: «безнадежно» или «игра не стоит свеч». Потом из ниоткуда приходит мысль. Вы ловите себя на том, что вспоминаете Пола Ньюмана в «Хладнокровном Люке». Нет, не в той сцене, где ему не удается наладить общение, а в самом начале, где он крушит счетчики на стоянке — с чего, собственно, и начались все неприятности.[5] И тогда вас посещает мысль. Мысль, которая заставляет вас улыбнуться самому себе. Мысль, которая заставляет вас прийти к следующему выводу.

Человек должен сделать то, что должен сделать человек.

Только после того, как несколько предметов в непосредственной близости от вас оказываются уничтожены, и непосредственной причиной тому оказываетесь вы сами, до вас доходит — возможно, с некоторым опозданием: либидо — не единственная вещь, уровень которой повышается вместе с температурой.

Меня просят удалиться.

Мне помогают прежде, чем я успеваю выполнить эту просьбу самостоятельно.

Этой ночью я дал миру последний шанс спасти мою жизнь. И меня выпроваживает вышибала, который был бы сейчас пылью, если бы не я и мои доброжелательные братья. Меня — Мартина Ковальски, вампира, эсквайра, члена-учредителя ОДВ, одного из создателей этого мира, блин… меня просят удалиться.

Хорошо.

Хорошо, мать вашу за ногу. И не только вашу.

После того, как я выхожу, и облако пара вокруг меня рассеивается, я замечаю, что идет дождь. Это — одна из тех вещей, которая осталась неизменной, думаю я. Все так же идет дождь. Снег. Торнадо…

Швейцар приводит мою машину в чувство. Дворники уже работают. Он смотрит на меня так, словно я — один из парней, которые хлопнули у него под ухом пробкой полторы минуты назад, во время его первого «танца на коленках». Он позволяет ключам скользнуть в мою ладонь, чтобы избежать любого случайного соприкосновения. Он покидает салон, отдергивая руки, исполненный глубоких раздумий о том, чего коснулся он, а чего я. Он оценивает меня. Я вижу это по тому, насколько он приподнимает губу, насколько позволяет себе показать кончики клыков… Меня оценивает некто, чей вклад в дело вечности будет, вероятно, минимальным.

Великолепно. Чудно. Джимми-Гребаный денди.

Я заставляю мотор взреветь. Эта спортивная машина — миниатюрная и, разумеется, кроваво-красная — стоит больше, чем вся жизнь этого лакея, учитывая все чаевые и то, что он будет жить вечно. Уходя, я включил печку на полную мощность, чтобы поддерживать себя в нужном настроении. Она все еще работает, и настроение все еще сохраняется, но сейчас мне нужно что-то еще. Я позволяю оборотам немного упасть, пока звук двигателя не меняется до хриплого мурлыканья, потом снова жму на газ, решая выяснить, насколько быстро я могу тронуться с места. Покинув стоянку, словно летучая мышь (что поделать, клише), я устремляюсь вниз по переулку, вылетаю на тротуар… колеса буксуют… меня заносит… скрип, скрежет, визг… Я подвергаю опасности сограждан, стоп-сигналы воспринимаются мною как двусмысленное подмигивание, я успеваю нарушить все правила движения прежде, чем достигаю ближайшего переулка, где всего две полосы движения и никаких фонарей.