Савелий Леонов - Молодость

• Название: Молодость
• Автор: Савелий Леонов
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1959

«Молодость» — роман 50-х годов о Гражданской войне.

---

«Прав оказался Степан…» — мелькнула последняя мысль и угасла в недружном залпе.

Но военком продолжал стоять. Он стоял и после второго и после третьего залпов. Изорванная пулями гимнастерка смокла, почернела. Лишь белели в тихом сумраке седые виски, и левый открытый глаз с ненавистью смотрел, будто говоря:

«Предатели! Трусы!»

— Ох, господи, — прошептал Волчок, испуганно озираясь.

Страх заставил толпу отшатнуться. Попятилась шеренга унтеров.

Гагарин взбеленился:

— Кого боитесь?

Солидный, в меру медлительный, он подскочил на носках, как юнкер. Выстрелил четыре раза в упор, в сердце комиссара. Браунинг дрогнул у него в руке… С тем же выражением беспредельной ненависти Быстрое глядел на полковника.

Тогда Клепиков зашел сбоку и понял все. Военком держался окоченевшей рукой за березу, которая сейчас напоминала сестру милосердия в белом халате… Клепиков ударил револьвером по руке, и тело большевика повалилось на землю. Краешек синей луны прощально блеснул в остывшем глазу.

— Освободите мне двуколки и дайте надежных людей, — торопил Ефим. — Понимаете, я должен быть в городе раньше, чем там узнают о разгроме отряда!

Он сам отбирал унтеров. Ему помогали советами Клепиков и Гагарин. Здесь стояли и братья, Ванька и Петрак. Ефим не взял ни того, ни другого. Заметив Франца, подумал: «Этого можно. Видать, храбрый и ничего в наших делах не соображает».

Францу дали винтовку. Ефим шагнул к повозкам.

— Поехали!

Застучали копыта, скрипнули под тяжестью унтеров колеса. Ночь, полная тревоги и безызвестности, становилась темней.

Глава сорок четвертая

Когда Павел Октябрев уезжал из Петрограда, ему казалось, что самое трудное позади. Рабочие люди держали в руках собственную судьбу.

Но, очутившись в Черноземье, где хозяйничали эсеры и меньшевики — последыши Керенского, он ясно понял: испытание только начинается. Враги народа спешили использовать голод и военную разруху, чтобы задушить ростки новой жизни.

Зорко всматривался Октябрев в свой уездный город — холодную колыбель его детства и безжалостную мачеху юности. Отсюда он, рано осиротев, начал трудовой путь скитальца. Вон пекарня, которая снабжала булочные и кондитерские товаром из адамовской крупчатки. Там Павел вместе с другими бездомными малышами раскатывал бублики, спал на кулях под крысиную возню…

«Если мы устоим, не будет в мире таких сирот и такой жалкой доли», — думал Октябрев.

Избранный председателем исполкома, он повел дело с настойчивостью и отвагой. Давал бой противникам Советской власти, расчищал дорогу новым декретам, искал поддержки у простых людей. Однако силы зла и несправедливости готовили ответный удар. По дальним селам и деревням, в степном захолустье зрела лютость обиженного помещика и кулака. Участились случаи вооруженного сопротивления продотрядам, убийства комиссаров. И вот поднялись мутные волны мятежа, хлынули, затопляя первые вехи революции.

В ночь гибели военкома неспокойно было у Октябрева на душе. Он имел сведения, что и в самом городе группируются враждебные элементы. Бывшие фабриканты, чиновники и купцы устраивают тайные сборища, а переодетые офицеры расклеивают в публичных местах списки большевиков, приговоренных террористами к смерти.

Октябрев переходил от заставы к заставе, беседовал с войсками и все больше убеждался, что защищать эти открытые всем ветрам кварталы будет очень тяжело. Гарнизон малочислен, лучшие части отправлены на фронт.

Он старался как можно правильнее распределить людей и огневые средства. На особо важных участках стали ответственные руководители уезда. Охрану моста через Низовку возглавил Селитрин, у вокзала строил баррикады Долгих, крутой берег Сосны и переправу к Беломестной держали чекисты Сафонова. Но еще много оставалось сквозных дворов и пустырей, садов и огородов, куда могли проникнуть банды.

«Нет, Клепикова надб разбить там, в уезде, — повторял про себя Октябрев, мысленно напутствуя отряд военкома Быстрова. — Разбить, пока нет у кулаков единого плана, единой мощи. Яблочный спас, намеченный для совместных действий мятежников, не за горами».

Он шел сквозь синий сумрак ночи, моряк с «Авроры», не знавший усталости и покоя. В слободах уже гасили огни. Лишь в центре города светило электричество.

Поднимаясь от Низовки в гору, Октябрев свернул к зданию оружейного склада. Этот склад представлял, конечно, первоочередную цель врага… Потому-то решено было сделать его неприступным. На площади военные и штатские рыли окопы. Высокие брустверы белели свежей глиной, пахло сыростью потревоженных глубин.

Октябрев спрыгнул в траншею. Сбросил бушлат, оставшись в полосатой матросской тельняшке. Взял лопату… В напряженном безмолвии слышался хруст крепкого дерна, скрежет железа, ударившегося о камень.

А в то же время с окраины, плутая по глухим переулкам, на площадь вышел еще один человек. Он пробирался крадучись, приникая то к стене дома, то к дереву или забору. Возле склада притаился за фонарным столбом, долго смотрел на работающих людей, на защитное полукольцо окопов, упиравшееся краями в берег реки. Когда на каланче пробило двенадцать, он тихо двинулся к центру города.

— Стой! — окликнули сзади.

Человек вздрогнул… Сделал два лишних шага, будто в рассеянности, и остановился. Луна заливала янтарным светом его скромную, почти монашескую одежду и благообразную бороду.

— Выведи, Христа ради, на дорогу… Слепенький я, — не оглядываясь, сказал старик.

— Куриная слепота?

— Нет, золотко… Бог наказал, родовая.

— И что только бог делает с тобой, Адамов? Недавно прозрел, а вот уже снова ослеп. Издевается всемогущий над грешником.

Адамов, сгорбившись, молчал. Он узнал Октябрева. Да, это был тот самый Пашка, сын Рукавицына, добром которого он завладел по залоговой… И на заводе Пашка работал, и матросом служил, а теперь он, Октябрев, мог сделать с ним все, что угодно.

«Влип! — ужаснулся: Адамов, негодуя на себя за непростительную оплошность. — Нечего сказать, ударили по голове да по хвосту… Спаси и помилуй!

Он потянул из-за пазухи письмо Клепикова, чтобы незаметно уничтожить. Но Октябрев тотчас придвинулся.

— Давай сюда!

Октябрев знал, что хитрый и злобный Адамов является душой мятежа. Несомненно, это ночное путешествие «слепенького» затеяно неспроста, и письмо должно пролить свет на заговорщическую тайну.

— Ну, идем, святой человек, выведу на дорогу…

Передав задержанного чекистам, Октябрев направился в исполком. Суровый и озабоченный, склонился у себя в кабинете над планом города и уезда. Он хорошо изучил этот план, но сейчас опять тревожила какая-то неясность… Условные линии, кружочки оживали в его глазах — он видел за ними поля и леса Черноземья, видел людей, разделенных вековой нуждой, страхом и ненавистью. Что же осталось непредусмотренным?

В дверь постучали. Вошла молодая женщина, строгая и красивая, с тяжелым узлом светлых волос на голове. Она шла неторопливо, и вся фигура ее дышала решимостью.

— Я с поручением… Нас там, у склада, сотни две. Окопы готовы. А красноармейцы — на заставах…

Она говорила спокойно и мягко, как бы проверяя собственную правоту. Смотрела прямо в осунувшееся, не совсем здоровое лицо председателя.

— Выдайте нам винтовки.

И тут Октябрев вспомнил, что перед ним — жена Ефима Бритяка. Он прошелся по кабинету, следя за скупой речью Насти, и мысленно перекинулся туда, где недавно вместе с другими рыл траншею. Беженцы из уезда, мадьяры добровольцы, железнодорожники и фабричный люд… Почему они не могут склад охранять?

— Оружием владеете? — спросил Октябрев.

— Я участвовала в подавлении жердевского бунта… — Слышал. Вы открыли кулацкую засаду с пулеметом.

Он, помолчав, добавил:

— Кажется, вам пришлось работать в цирке?

— Очень давно… в детстве, — Настя покраснела, смущенная» осведомленностью председателя.

«Какие чудесные глаза, — подумал Октябрев, — добрые, откровенные. Эта женщина не обманет. Счастливец Ефим».

В раскрытое окно веяло свежестью глубокой ночи. На большаке, за Георгиевской слободой, грохотал запоздавший обоз. Под горой курилась белыми испарениями река…

Город спал. Только шаги патрулей нарушали тишину да на чердаках и колокольнях ворковали неугомонные голуби.

Вдруг по мостовой звонко защелкали конские подковы. Всадник осадил у подъезда лошадь и спрыгнул на землю. Слышно было, как он бежал наверх, перебирая ступени лестницы.

Октябрев, не понимая, в чем дело, но уже чувствуя опасность, быстро отворил дверь. — Павел Михалыч! Я от Быстрова… Мятежники идут на город! — долетел из коридора голос Степана.

Октябрев взял его руку; не выпуская, проговорил: