Савелий Леонов - Молодость

• Название: Молодость
• Автор: Савелий Леонов
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1959

«Молодость» — роман 50-х годов о Гражданской войне.

---

Когда местные жители узнали о приходе красных, они выбрались из погребов, прибежали из лесных отвершков и болотных тростников, послезали с чердаков и сеновалов. Воздух огласился раздирающими сердце воплями над трупами замученных. Красноармейцы приняли участие в похоронах, возложили на могилы павших мирных селян венки и дали салют из винтовок, поклявшись беспощадно мстить врагам народа.

Ночью подразделения заградительного отряда выставили на дорогах заставы с пулеметами и в избу к Терехову начали приводить задержанных. Это были однополчане, каждый из них имел отпускное удостоверение на два-три месяца, и они пробирались к себе домой — в Пензу или Калугу, в Тверь или Кострому…

— Почему идешь ночью? — спрашивал Терехов мордастого парня в расстегнутой, пропотевшей гимнастерке без ремня, переминавшегося с ноги на ногу.

— Жарко… днем-то.

— Ага, жарко. Где же твои вещи, шинель? Куда девал пояс?

— Бросил… торопился…

— Хорошо. Отведите его в соседний дом, — распоряжался Терехов.

До утра таких вот «отпускников» набралось несколько десятков. Одного даже нашли в самой деревне, запрятавшегося в громадную бочку с мукой. Оказалось, что Мамонтов, захватив пленных, расстрелял коммунистов и добровольцев, а красноармейцам — жителям центральных губерний—выдал отпуска, желая поощрить в советской армии дезертирство и в то же время снискать к себе доверие темных масс. Вероятно, белый генерал считал свою затею весьма тонкой и собирался не раз позабавиться этим. Однако его военная хитрость не удалась. Утром задержанные были сданы в трибунал.

Со станции, где находился штаб семенихинского полка, прискакал Степан. Вчера братья Жердевы едва успели обменяться несколькими словами — полк шел в наступление. Но сейчас Николка сидел на лавке рядом со Степаном и рассматривал большую эмалевую комиссарскую звезду на левом кармане его гимнастерки.

— Напугал ты меня, прямо скажу; напугал и обрадовал, — говорил Степан, улыбаясь мальчугану сквозь пелену трубочного дыма. — Разное полезло в голову, когда ты брякнулся мне на руки чуть живой… Сильно, стало быть, перетрухнул?

— Перетрухнешь! Казак с пикой гнался… — стыдясь за свое неудачное «геройство», оправдывался Николка

— А ты думал, на войне малину собирают? Тут смелость нужна. Ну, рассказывай про домашнее, — торопил Степан. — Давно из коммуны-то? Все ли живы? Огрехова, случаем, не видал?

Степан спросил о Федоре Огрехове неспроста. Недавно Семенихин поделился своей тревогой о судьбе ординарца, запаздывающего из отпуска. Степан пришел к выводу, что Огрехов покинул полк, боясь встретиться с ним.

«Обязательно придет он к Насте… Недаром был приемным отцом», — думал Степан, почему-то связывая с огреховским приходом в коммуну постоянное беспокойство за жену и детишек.

Отправляясь на фронт, Степан, конечно, понимал, что подвергает семью опасности. Его смертный враг был на свободе, а сейчас, в связи с приближением фронта и прорывом в тыл казачьих сотен Мамонтова, представлялись большие возможности для Ефима Бритяка. Эти думы терзали сердце Степана днем и ночью, даже в минуты схваток с белыми.

Терехов, желая попотчевать дорогого гостя вкусным завтраком, приказал купить курицу, достал из вещевого мешка заветную флягу с привинчивающейся пробкой и, хитровато усмехаясь, пригласил к столу:

— Прошу, Степан Тимофеевич, отведать нашего, как говорят, хлеба-соли. Не удалось нам с Николкой затесаться в твой полк, немало мы горевали. А вот и свиделись! И не раз еще встретимся, пока сбросим в Черное море белых! Выпьем, чтобы дома не журились.

Степан понюхал поданную ему чашку, поморщился,

— Где ты берешь спирт, Терехов?

— Где беру? — цыганские глаза командира заградительного отряда сузились. — Взял еще в тот раз, когда после царицынского ранения в госпитале отлеживался.

Сестричка налила. «Тебе, говорит, миленький, опять в огонь идти, пригодится». А я попал к вам в уезд с продотрядом и, видишь случая такого небыло… доберёг.

Друзья выпили по маленькой. Николка между тем разрезал вареную курицу, взял себе крыло и с увлечением принялся за дело.

— Куда же дьявол понес Мамонтова? — недоумевал Терехов. — Летит очертя голову. И сразиться с ним по-настоящему не пришлось! В Москву, что ли, надумал раньше других попасть?

Степан смотрел в сторону.

— Надумал контру поднять в тылу нашего фронта. Дескать, поднимались в прошлом году уезды, стрелял в Москве Трехсвятительский переулок, а теперь только услышат мужички казачий свист — сразу Россия Советской власти не досчитается.

— Тю-тю! Размечталась генеральская образина! Прохладить бы его свинцовым дождичком!

— На Мамонтова надо кавалерию пускать. Иначе он много бед натворит. Конечно, с восстанием ничего не получится, но на такое «геройство», как здесь, в деревне, он способен.

Потолковали еще о положении на фронте. Всех удручало, что начавшееся контрнаступление наших войск в районе Лиски явно выдыхалось., не дав ощутительных результатов. Видимо, Деникин, не сумев заставить Мамонтова выполнить свой приказ о разгроме Красной Армии с тыла, все же извлек пользу из рейда непослушного генерала, оттянувшего на себя боевые части и тем самым ослабившего силу контрудара.

С улицы донесся мерный топот солдатских ног. Сверкая штыками, перед окнами двигалась разморенная на жаре пехота. Ближе к избам, сторонясь от поднятой армейскими сапогами пыли, шел командир. Он был невысок ростом, с кривыми по-кавалерийски ногами и солидным животиком, несколько перевешивающим туловище вперед. На крупном лице его лежала печать утомления и скуки, а во всей фигуре было что-то вкрадчивое, хитровато-озорное.

— Время расстаться: полк выступил, — сказал Степан, глядя в окно. — Это наш первый батальон.

— И не нашлось у вас на первый батальон строевого командира? — удивился Терехов.

— Стало быть, в штабе фронта о Халепском иного мнения. На днях прислали для укрепления командных кадров.

— Из бывших офицеров, значит?

— Полный капитан. Занозистый такой: всех поучает, корчит из себя академика! Смотрю, нынче предлагает мне заменить политинформацию зубрежкой брошюры Троцкого о перманентной революции.

— Так! И что же ты, принял совет?

— Я сделал вид, будто не понял его, и говорю: «Почему вы, товарищ комбат, отращиваете животик? Ведь он военному человеку мешает!» Сморщился, покраснел от злости и отвечает вопросом на вопрос: «А каким же образом, товарищ комиссар, я от живота избавлюсь?» — «Самым обыкновенным образом, говорю, утром рассыпайте коробок спичек на пол и собирайте по одной, каждый раз сгибаясь и выпрямляясь… Настоящим строевиком будете!»

Все засмеялись.

— Эх, нашу бы силушку да в хорошие руки! — вздохнул Терехов.

— Что ты хочешь сказать? — спросил Степан, внимательно следя за игрой мускулов на смуглом лице собеседника. — Насчет военспецов сомневаешься?

— Разное бывает. Ясно, и военспецы — важный оселок, на котором можно навести нам свою остроту, а можно и затупить совсем. М-да… Слыхал? Троцкий здесь на трех поездах раскатывается! В одном едет, остальные для безопасности персоны спереди и сзади, набитые телохранителями. Тут же находится трибунал, чтобы по малейшему поводу чинить суд и расправу. Это называется у Троцкого: поднимать дух армии!

— Такими средствами можно воевать только против своих,

— Именно! В прошлогодних боях с красновскими казаками отличался у нас на царицынском фронте комбриг Пшеничный. Парень из ростовских мастеровых — душа с товарищами и огонь в делах. Глядим, потянули к ответу. За что? А, видишь ли, Пшеничный совершил «чудовищное преступление»: лично участвуя в атаке на решающем участке, опоздал явиться к поезду Троцкого. Тот придрался, вызвал ответный гнев комбрига и тут же сдал героя в трибунал.

— И трибунал осудил?

— Да уж не оправдал! У Троцкого везде подручные сидят. Пшеничный-то держался до последней минуты молодцом. Рыл вместе с бойцами яму и шутя приговаривал: «Мне, ребята, большую не надо. Мой отец был малоземельным — на трех осьминниках крутился, а сам я вовсе пролетарий. К чему теперь жадничать?»— И все поглядывал с надеждой на дорогу. После работы сказал: «Покурим, друзья, еще солнце высоко, а за смертью бежать недалеко… Сейчас каждая затяжка стоит жизни: может, ЦИК успеет помилование прислать на мою телеграмму». — Долго курили… Бойцы жалели комбрига, но ничего поделать не могли. Когда солнце закатилось, Пшеничный встал, глянул на темнеющую дорогу и подошел к яме. «Что ж, братцы, говорит, похоже, не дошла моя правда до Кремля. Давай кончать, а то затомил я вас…»

— Ну? — спросил Степан примолкшего товарища.

— Вот тебе и «ну». Только кончили — верховой подскакал с пакетом: ЦИК отменил расстрел.