Петр Боборыкин - Василий Тёркин

• Название: Василий Тёркин
• Автор: Петр Боборыкин
• Жанр: Русская классическая проза

"Василий Теркин" - попытка нарисовать нового человека деревни, вышедшего в люди благодаря собственным усилиям и сумевшего сочетать деловитый практицизм с преданностью идеалам.

---

- Хорошо, - ответил он и тотчас не повернул назад, а взбежал к себе, подошел к зеркалу и поправил щеткой волосы.

Ему хотелось поглядеть себе в лицо - нет ли в нем явного расстройства. Он желал войти к ней вполне овладев собою. Лицо было серьезное, немного жесткое, без особенной бледности или румянца. Он остался им доволен и медленно спустился по ступенькам лесенки.

Серафима ходила по спальне в своем батистовом пеньюаре и с фуляром на голове. В комнате стоял дорожный сундук с отомкнутой крышкой.

- Василий Иваныч, - встретила она его окликом, где он заслышал совсем ему незнакомые звуки, - вы меня вчера запереть хотели... как чумную собачонку... Что ж! Вы можете и теперь это сделать. Я в ваших руках. Извольте, коли угодно, посылать за урядником, а то так ехать с доносом к судебному следователю... Чего же со мной деликатничать? Произвела покушение на жизнь такого драгоценного существа, как предмет вашего преклонения...

Лицо ее за ночь пожелтело, глаза впали и медленно двигались в орбитах. Она дышала ровно.

- Серафима Ефимовна, - ответил он ей в тон и остался за кроватью, ближе к двери, - все это лишнее, что вы сейчас сказали... Ваше безумное дело при вас останется. Когда нет в душе никакой задержки...

Одним скачком она очутилась около него, и опять порывистое дыхание - предвестник новой бури - пахнуло ему в лицо.

- Без нравоучений!.. Я за тобой послала вот зачем: не хочу я дня оставаться здесь. Доноси на меня, вяжи, коли хочешь, - наши с тобой счеты кончены...

И так же порывисто она подбежала к столу, вынула из ящика пакет и бросила на стол, где лежали разные дамские вещи.

- Вот Калерькины деньги, не надо мне... Сколько истрачено из них - мы вместе с тобой тратили... И вексель твой тут же. Теперь тебе нечего выдавать документ, можешь беспрепятственно пользоваться. Небось! Она с тебя взыскивать не будет! Дело известное, кто в альфонсы поступает...

Он не дал ей договорить, схватил за руку и, задыхаясь от внезапного наплыва гнева, отшвырнул от стола.

Еще один миг - и он не совладал бы с собою и стал бы душить ее: до такой степени пронизала его ярость.

- Подлая, подлая женщина! - с трудом разевая рот, выговорил он и весь трясся. - Ты посмела?..

- Что посмела? Альфонсом тебя назвать?.. А то кто же ты?

- Ты же меня подтолкнула... И ты же!..

Он не находил слов. Такая "тварь" не заслуживала ничего, кроме самых мужицких побоев. И чего он деликатничал? Сам не хотел рук марать? И этого она не оценит.

- Ежели ты сейчас не замолчишь, - крикнул он, я тебя заставлю!

В одно мгновение Серафима подставила свое лицо

- Бей!.. Бей!.. Чего же ждать от тебя, мужицкого подкидыша...

Она могла обозвать его одним из тех прозвищ, что бросали ему в детстве! В глазах у него помутилось... Но рука не поднялась. Ударить он не мог. Эта женщина упала в его глазах так низко, что чувство отвращения покрыло все остальное.

- Рук о тебя марать... не стоит, - выговорил он то, что ему подумалось две минуты перед тем. - Не ты уходишь от меня, а я тебя гоню, - слышишь - гоню, и счастлив твой Бог, что я тебя действительно не передал в руки прокурорской власти! Таких надо запирать, как бесноватых!.. Чтоб сегодня же духу твоего не было здесь.

Все это вылетело у него стремительно, и пять минут спустя он уже не помнил того, что сказал. Одно его смутно пугало: как бы не дойти опять до высшего припадка гнева и такой же злобы, какая у нее была к Калерии, и не задушить ее руками тут же, среди бела дня.

Он вышел, шатаясь. Голова кружилась, в груди была острая, колющая боль. И на воздухе, - он попал на крыльцо, - он долго не мог отдышаться и прийти в себя.

XXII

В господских комнатах дачи все было безмолвно. Пятый день пошел, как Серафима уехала и взяла с собою Степаниду. Ее вещи отвезли на подводе.

Со вчерашнего дня карлик Чурилин поджидает возвращения "барина". Теркин заночевал в посаде и должен вернуться после обеда. "Барышня" в Мироновке. Она тоже раньше вечера не угодит домой.

Чурилин теперь один заведует всем. Кухарка у себя на кухне, в особом флигельке. Он даже и постель стелет Калерии Порфирьевне. Сегодня он стола не накрывал к обеду; к шести часам он начал все готовить к чаю, с холодной закуской, на террасе, беспрестанно переходя туда из буфета и обратно. Ему привольно. Нет над ним недружелюбного глаза Серафимы Ефимовны. Дождалась она того, что ее "спустили". Он про себя перебирает все, что случилось на даче, но не болтает ни с кем. Кухарка, должно быть, проведала что-нибудь от Степаниды и начала его расспрашивать. Он ни нес зарычал:

- Бабьи пересуды! Ничего я не знаю!.. И ты не судачь!

Кухарка, женщина простая и боязливая, стала его бояться. Он теперь первое лицо в доме, и барин его любит.

Чурилин в радостном возбуждении так и катается по комнатам; потный лоб у него блестит, и пылающие пухлые щеки вздрагивают.

От душевного возбуждения он не устоял - выпил тайком рюмку водки из барского буфета. Он это и прежде делал, но в глубокой тайне... Своей "головы" он сам боялся. За ним водилось, когда он жил в цирюльне, "редко да метко" заложить за галстук, и тогда нет его буйнее: на всех лезет, в глазах у него все красное... На нож полезет, как ни что! И связать его не сразу удастся.

Он поставил на стол бутылку с хересом и графинчик водки, отошел от стола шага на два, полюбовался, как у него все хорошо стоит, и его потянуло выпить рюмку... Не поддался он искушению... Несколько раз возвращался на террасу с чем-нибудь... Но все уже приготовлено... Самовар поставлен на крыльце кухни.

- Подлость! - вслух выговорил Чурилин, зажмурил глаза и укатил с балкона.

Василий Иваныч его так "уважает" и полное ему доверие оказывает, а он будет водку воровски пить, да еще "нарежется", когда теперь-то и следует ему "оправдать" себя в глазах такого чудесного барина.

Он привязался к Теркину, как собака. Прогони его сейчас - он не выдержит, запьет, может, и руки на себя наложит. Всей душой стоял он за барина в истории с Серафимой Ефимовной. Кругом она виновата, и будь он сам на месте Василия Иваныча, он связал бы ее и выдал начальству... "Разве можно спущать такое дело бабе? - спрашивает он себя уже который раз с той ночи и отвечает неизменно: - Спущать не следует".

Вместо того чтобы повиниться и вымолить себе прощение, она - на-ко, поди! - начала какие "колена выкидывать"! И уехала-то "с форсом", к Калерии Порфирьевне не пошла, не просила у нее прощения, а та разливалась-плакала, - он видел в дверь, как та за нее же убивалась.

Он припрятал кинжал, который барин вырвал в ту минуту из рук Серафимы Ефимовны, и у него было такое чувство, точно он, именно он, Чурилин, имеет против нее самую главную улику и может всегда уличить ее. Барин про кинжал так и не спросил, а на лезвии кровь запеклась, кровь барышни.

"Барышня" наполняла его маленькое существо умилением. Он ее считал "угодницей". С детства он был очень богомолен и даже склонен к старой вере. Она для него была святее всякой "монашки" или простой "чернички".

Ему хотелось проникнуть в то, что теперь происходит или может произойти "промеж" Василия Иваныча и Калерии Порфирьевны. За барина он ручался: к своей недавней "сударке" он больше не вернется... Шалишь! Положим, она собою "краля", да он к ней охладел. Еще бы - после такого с ее стороны "невежества". Этакая шалая баба и его как раз зарежет. Удивительно, как еще она и на него самого не покусилась.

Чего бы лучше вот такую девушку, как Калерия Порфирьевна, взять в "супруги"?

Карлик замечал, что у барина к ней большое влечение. От его детских круглых глаз не укрылось ни одно выражение лица Теркина, когда он говорил с Калерией, брал ее руку, встречал и провожал ее... Только он не мог ответить за барина, какое влечение имеет он к ней: "по плоти" или "по духу".

Она сама Христовой невестой смотрит, и не к замужеству ее тянет. Однако почему бы ей и не стоять пред аналоем с таким молодцом и душевным человеком, как Василий Иваныч? Если бы он, Чурилин, мог этому способствовать, - сейчас бы он их окрутил, да не вокруг "ракитова куста", как было дело у барина с Серафимой Ефимовной, а как следует в закон вступить.

Волновался он и насчет того, как барышня сама себя чувствует и понимает здесь, на даче... Ей, должно быть, жутко. Она ведь барину совсем чужая. Из-за нее случилось такое дело. И выходит, на посторонний взгляд, точно она сама этого только дожидалась и желает его довести до точки, влюбить в себя и госпожой Теркиной очутиться.

"Не таковская!" - задорно повторял про себя Чурилин, и если б кто из прислуги, кухарка или кучер, сказали при нем что-нибудь в этом роде, он драться полезет.

"Нет, не таковская!" И ему приятно было ручаться за нее, верить, что Калерия Порфирьевна не чета той, "бесноватой".

Но коли она не имеет никаких видов на барина, здесь ей из-за чего же заживаться? Выходит не совсем как бы ладно. Она - девушка посторонняя, а барин - молодой, да еще красивый мужчина. Ежели ее что удерживает - так мироновские больные ребятишки и жалость к Василию Иванычу. Не желает она его оставить в большом расстройстве. В Мироновке двое, никак, умерло из ребятишек; поди, затянется... А она не таковская, чтобы бросить или испугаться. И все одна. Из посада доктор приезжал; однако не остался там ночевать, прислал фельдшера, да и тот, - Чурилин это слышал, как Калерия Порфирьевна сокрушалась, - норовит, как бы ему "стречка задать".