Малколм Прайс - Аберистуит, любовь моя

• Название: Аберистуит, любовь моя
• Автор: Малколм Прайс
• Издательство: ЭКСМО
• Жанр: Иронический детектив
• Год: 2005

Аберистуит – настоящий город грехов. Подпольная сеть торговли попонками для чайников, притоны с глазированными яблоками, лавка розыгрышей с черным мылом и паровая железная дорога с настоящими привидениями, вертеп с мороженым, который содержит отставной философ, и Улитковый Лоток – к нему стекаются все неудачники… Друиды контролируют в городе все: Бронзини – мороженое, портных и парикмахерские, Ллуэллины – безумный гольф, яблоки и лото. Но мы-то знаем, кто контролирует самих Друидов, не так ли?

Не так. В городе, которым правят учитель валлийского языка и школьный физрук, кто-то убивает школьников, списавших сочинение о легендарной земле кельтов Кантрев-и-Гуаэлод, а кто-то еще строит на стадионе настоящий Ковчег. Частный детектив Луи Найт и его помощница Амба Полундра выходят на след ветерана Патагонской войны загадочной Гуэнно Гевары – они должны предотвратить апокалипсис…

Аберистуит, любовь моя… Вы бы ни за что не догадались, что кельты бывают такими.

---

– Неужели?

– Мозгли устроился на леденцовую фабрику – по субботам подрабатывал в исследовательском отделе. И заинтересовался старинной великой леденцовой проблемой – так называемой Теоремой де Куинси.[17] Там все очень сложно, но в общих чертах речь идет о попытках изменять надпись на леденцах, по мере углубления в толщу. То есть сначала написано «Блэкпул», а как полижешь немного, получается какой-нибудь Занзибар. Одна из недостижимых вершин леденцового искусства. И он разрешил загадку. С полпинка. Взял бумагу, ручку, логарифмические таблицы, сел и докумекал. Ну, тут его дирекция назначила главой исследовательской группы, а через неделю – пацан-то, не забывай, школьник, еще экзамены ни разу не сдавал, – через неделю он придумал, как надписи на компьютере набирать. Сэкономил кучу денег фабрике: в тот же день двадцать старых кадров с работы вылетели. Вся фабрика забастовала. Профсоюзы сказали: «Парня долой, или вы ни одного леденца на палочке в этом городе больше не сделаете». Ну и уволили мальчишку. А он им на прощанье подарочек устроил: сорок коробок леденцов с надписью «Аберистуит», а как слизнешь два раза, надпись меняется на «Я в этот леденец нассал».

Если вы пройдетесь на юг мимо Пирса и Оркестровой эстрады, окажетесь на Замковом повороте, где Набережная поворачивает, как на петлях, резко. Тут город приобретает совсем другой характер: открытая, продутая всеми ветрами полоска, бегущая к гавани, пронизана беспросветностью, и жизнь представляется там непрерывной борьбой с несущимися по ветру старыми газетами. Застроена она главным образом меблирашками, сдаваемыми внаем, да жалкими филиальчиками, которые отели, расположенные на главной Набережной, задействуют, когда заполнены под завязку. Из людей здесь можно увидать только пляжных бичей-«кладоискателей» и собаководов в парусящих плащах.

В этом-то аппендиксе, в пабе «Морской сухарь» у Гавани я и встретил мистера Джайлза.

– Утро доброе, мистер Джайлз!

Он ответил мне робким взглядом, словно стыдясь прошлой ночи:

– А, здрассьте. Все в порядке?

– Прекрасно, сами-то как?

– Ох, грех жаловаться, – произнес он стоически. Тоном, от которого у меня разрывалась сердце. Он был мягкий человек, долгие годы пестовал нежные побеги и сеянцы, но по жестокой прихоти судьбы осень жизни ему пришлось коротать служителем в школе Св. Луддита. Кому же на свете и жаловаться, как не ему?

Я поставил ему пинту и спросил о происшествии с Бронзини.

Он отпил большой глоток и начал тихий рассказ, глядя в кружку.

– Несколько недель назад миссис Морган вышла прогуляться со своим песиком Шансом на территорию школы. Вы же знаете, у нас там знак висит «Осторожно, собаки», но ведь не читают же, так? Видишь эти знаки каждый день, читаешь, но как следует не вчитываешься, понимаете, о чем я? Не улавливаешь тонкостей в словах. В общем, она пошла прогуляться со своим Шансом, а песик пропал. Сколько ни искала – нет как нет. Весь день ходила, кричала: «Шансик! Шансик! Шансик!» – а того и след простыл. Тут дело к ночи – пришлось закругляться. Ну, думает, ладно – прибежит. Да не тут-то было. На следующей неделе идет миссис Морган мимо школьных ворот, и тут Бронзини предлагает ей купить меховые перчатки. Сам, говорит, сделал. А она-то и рада поддержать в молодежи ростки предприимчивости и самостоятельности, особенно после всего, что про эту школу понаслушалась. Ну, купила эти перчатки. И сделаны-то на славу, и узорчик приятный, и что-то в нем знакомое – только не очень понятно что. В общем, говорят, пришла миссис Морган домой, бросила перчатки на журнальный столик у камина и пошла чай ставить. А вернулась – смотрит, Сава, мама Шанса, встала у столика, глаз с перчаток не сводит, скулит так жалобно и пол лапой скребет. Жуткое дело.

Я покачал головой – преступление меня ошеломило.

– Само собой, – добавил садовник. – У ребятишек своя версия насчет этих убийств.

– Да?

– Они думают, что это сделал учитель валлийского.

Глава 4

Думаю, мой многоюродный дедушка Ноэль был все же влюблен в ту женщину из джунглей, Гермиону Уилберфорс, хоть и не видел ее ни разу в жизни – ну, во всяком случае, если и видел, то через много лет после того, как в нее влюбился. Возможно ли такое? Откинувшись на спинку стула, я слушал запиленный диск-гигант «Мивануи в «Мулене», запись по трансляции». Миссис Ллант-рисант занесла пластинку утром. Сказала, что отыскала ее в гараже. Но, судя по конверту, пластинка нигде не пылилась. Такое типичное для миссис Ллантрисант вранье. Месяц за месяцем простаивая в пикете, ежевечерне обзывая прославленную клубную певицу прошмандовкой, она просто не могла признать, что, как и все, любит ее музыку. Я взглянул на портрет многоюродного прапрадедушки Ноэля, теперь, к сожалению, обезображенный тонкой трещинкой на стекле – наследием недавнего обыска. Эти друидские громилы не смогли бы его отделать таким образом, будь он жив, это уж точно. Судя по всему, с ним были шутки плохи. Таких, как он, хлебом не корми, дай выйти на сельской ярмарке на ринг против разъездного боксера. Когда друзья и родственники, а также ряд членов Общества изучения Борнео сочли его поход на выручку белой женщине, затерянной в джунглях, блажью романтического идиота, это лишь укрепило его решимость. И таким образом он 14 января 1868 года отправился из Аберистуита через Шрусбери в Сингапур. Пять лет спустя жена епископа выменяла на два медных котелка его путевые записки, которые, оказалось, пылились под светильником из черепов в углу общинной хижины.

Дальнейшие размышления над его судьбой были приостановлены появлением в конторе человека, словно вышедшего из фильмов об Аль Капоне:[18] двубортный костюм в тонкую темно-синюю полоску, свободные брюки с параллельными стрелками, шелковый галстук, мягкая «Федора» – это был Тутти-Фрутти, старший из сыновей Бронзини. За ним вошли два мускулистых прихвостня.

– Босс хочет поговорить с тобой, – без затей сообщил Тутти-Фрутти.

– Он желает записаться на прием?

Два прихвостня обошли стол, схватили меня за руки и приплюснули к спинке стула.

– Просто сиди и помалкивай.

Папа Бронзини вошел, тяжело опираясь на трость. Тутти-Фрутти принял с его плеч пальто и проводил к клиентскому стулу. Старик не спеша устроился, казалось, вовсе не обращая внимания, что его ждет полная комната народа. Ему такое давалось естественно. Расположившись поудобнее, он медленно поднял на меня глаза:

– Бон джорно.

– Боре да. Примите соболезнования по поводу вашего сына.

Он поднял руку, как бы показывая, что мои соболезнования подразумеваются.

– Это было большим ударом для всей семьи.

– Не сомневаюсь.

– Естественно, мы хотели бы знать, кто это совершил.

– Естественно.

Некоторое время никто не произносил ни слова. Папа Бронзини, казалось, обдумывал, как бы ему приступить к теме разговора.

– Вы извините мою дерзость – я слышал, вы недавно были гостем полицейского участка?

– Да, это верно.

– Могу я спросить, почему?

Настал мой через поразмыслить. Что мне следует ему сказать? Защита конфиденциальности клиента – основополагающее правило моей профессии. Конечно, в формальном смысле Мивануи не была моим клиентом, поскольку не платила мне, но это всего лишь формальность. В моральном смысле я обязан защищать ее интересы. Я также знал, что папа Бронзини – не дурак. У него имеются связи; возможно, он уже знает, за что меня забрал Ллинос.

– Вам трудно припомнить? – Вопрос был задан вежливо, но нетерпение прозвучало явственно.

– Я не могу вам сказать, – ответил я.

Громила слева от меня вытащил маленькую резиновую дубинку и ненавязчиво побаюкал ее на руках.

Папа Бронзини печально взглянул на меня:

– Я есть растерян слышать такое.

– Мне очень жаль, – сказал я. – Особенно мне жаль вашего мальчика; но Ллинос хотел меня видеть по другому делу.

– Так ли это? – спросил он просто. Снова повисло молчание. На этот раз с оттенком напряженности. – Вам следует понимать, мистер Найт, что никто никого ни в чем не обвиняет. Речь идет просто о сборе фактов. Вы сами отец – вы должны понять…

– Нет-нет.

Папа Бронзини, казалось, растерялся.

– Я не отец.

Он взял в руки фотографию Марти.

– Это не мой сын. Он был моим школьным приятелем; он погиб, когда мне было четырнадцать.

Бронзини поставил фотографию опять на стол с преувеличенным уважением.

– Должно быть, вы с ним были очень близки, если спустя столько лет вы храните его снимок.

– Полагаю, можно сказать и так. Хотя все гораздо сложнее. – Я не стал говорить ему, что Марти погиб, подняв мятеж на уроке физкультуры.

Бронзини воздел руку:

– Пускай так. Человек столь чувствительный, несомненно, поймет мои отцовские чувства. Мы говорим здесь о простой вежливости и порядочности…

– Я понимаю, мистер Бронзини, но я не могу открыть вам, почему меня хотел видеть Ллинос. Это вопрос чести. Как сицилиец вы, несомненно…