Георгий Ключарев - Конец "Зимней грозы"

• Название: Конец "Зимней грозы"
• Автор: Георгий Ключарев
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: О войне
• Год: 1983

Автор — участник Великой Отечественной войны. Его повесть об однополчанах-танкистах, о тех, кто доблестно сражался под Сталинградом на внешнем кольце окружения армии фельдмаршала Паулюса, кто стоял насмерть и не пропустил к Волге войска фельдмаршала Манштейна, пытавшихся вырвать из окружения 6-ю фашистскую армию, бесславно закончившую свой путь у стен Сталинграда.

---

Сквозь колокольный звон и гул в гигантской, тяжело набухшей голове, усиливаясь, пробивался вой гудевшего пламени. Он смазал вспыхивающие звуки отдаленного боя, затихавшие в нависшей над стылой степью ночной тени. Нестерпимо палило и жгло пламя, и, полубессознательно отползая в лужах растаявшего снега, Кочергин видел, как высоко кружились и рассеивались в померкшем воздухе багрово-черные хлопья. Остро пахло горелой краской, резиной, маслом. И он с наслаждением, жадно вдыхал этот запах…

* * *

Ординарец Диасамидзе свалил землю со сколоченного из досок стола и не без плохо скрываемой гордости поставил на него припасенную банку тушенки, положив сверху осьмушку черствого ржаного хлеба. Быков вытащил из-за голенища сапога ложку и протер ее пальцами, но, посмотрев на Судоргина и Диасамидзе, первым ковырнуть мерзлое мясо не решился. У Диасамидзе из-за неразумного, как он считал, упорства медиков, настаивавших на его эвакуации, и последовавшей в результате перепалки, горела и кружилась голова, и он, пристраивая на стол забинтованную руку, медлил, с неприязнью смотря на еду. В этот момент, отвернув плащ-палатку, шторившую входной проем, в КП ступил представитель штаба корпуса, сопровождаемый автоматчиком. Манерно выгнув пальцы, офицер приложил руку к шапке и, рывком опустив вниз, по всей форме доложил, что товарища подполковника ожидает генерал и что к нему одновременно поедут командиры частей, наиболее отличившиеся в происходящих боях. «Виллисы»

ждут.

По всему облику, форме доклада, по особо торжественному тону чеканящего слова офицера, по многозначительному выражению его осунувшегося, бледного и вместе с тем чисто выбритого, решительного лица нетрудно было понять, что произошло что-то из ряда вон выходящее. Диасамидзе отодвинул банку и медленно поднялся. Резкие пляшущие тени от скудного пламени коптящего фитиля, зажатого в сплющенной горловине снарядной гильзы, делали огромными его запавшие глаза и придавали иконописно-мученическое выражение заросшему черной щетиной, смуглому лицу с выпирающими скулами. Здоровой рукой он осторожно поправил шинель на правом плече и негромко приказал поспешно поднявшемуся Быкову остаться за командира полка. Потом, укрепляя ушанку на забинтованной голове, повернулся к замполиту, который тщательно выравнивал свою кубанку. Представитель корпуса, быстро переведя взгляд с кубанки на висевшую на перевязи руку Диасамидзе, добавил, что, если ранения не позволяют товарищу подполковнику следовать по вызову, в крайнем случае к генералу может быть командирован кто-то другой из командования полка. Превозмогая себя, Диасамидзе, пропустив вперед Судоргина, молча направился к выходу, сутулясь, стягивая потуже шинель.

: — Ишь вызвездило, и ветер сник! — ни к кому не обращаясь, заметил хрустевший сзади снегом представитель штаба корпуса, видимо обескураженный безучастием подполковника. — Забирает морозец-то!

Его голос прозвучал неожиданно громко. Поселок казался вымершим. Ниоткуда не слышалось ни звука, ни шороха, только кое-где, потрескивая, догорали редкие костры пожаров. Подошли к пофыркивающим «виллисам». В первом, высвобождая место, быстро подвинулся, притронувшись рукой в перчатке к ушанке и глядя немигающими черными глазами на белевшие бинты Диасамидзе, маленький полноватый подполковник с усиками. Отметив про себя, что он, видно, кавказец, и не припоминая его, Диасамидзе, усаживаясь, кивнул.

Подошел еще «виллис», и колонна медленно тронулась в сторону восточной окраины. Впереди и сзади ехали автоматчики. Объезжая воронки и расползшиеся вокруг сожженных машин острова бугристой обугленной земли, «виллисы» двигались вверх по пологому склону, и вскоре впереди засветились стены мазанок поселка Заготскот. Машины быстро опустели, и командиры столпились у узкой двери, охраняемой автоматчиками. Перед Диасамидзе расступились. Он шагнул в жаркую духоту небольшой, ярко освещенной керосиновыми лампами комнаты, заполненной множеством людей, и оказался у стола с картами. За столом в центре стояли три генерала.

— Входите, входите, товарищи командиры! — нетерпеливо повысил голос плечистый генерал-лейтенант с седыми висками, стоявший в центре стола. — Заждались вас. Все командиры частей нам хорошо известны, оперативные сводки за истекший день представлены. Никаких рапортов.

Общее движение быстро стихло. В спертом воздухе остро чувствовались запахи разогревавшихся грязных шинелей, несвежего белья и госпиталя. Кругом белели бинты. Хмурые, сосредоточенные лица с резкими тенями на впалых, заросших щеках были обращены к генерал-лейтенанту, заместителю командующего фронтом Захарову, как догадался Диасамидзе, физически ощущавший напряженную тишину, наступившую в комнате.

— Мы пригласили вас, товарищи командиры, — ударил в уши высокий голос генерала, — всего на несколько минут по чрезвычайному поводу! Спасибо, нашлось для этого поблизости, вот у полковника Бурдова, подходящее помещение. На имя генерал-майора Вольского получена телеграмма Верховного Главнокомандующего! Прочтите, пожалуйста, текст, Василий Тимофеевич. А вы, товарищи командиры и политработники, запомните его или запишите!

Вольский ровным и внятным, с хрипотцой, голосом прочитал: Горжусь вашей упорной борьбой! Ни шагу назад! Отличившихся бойцов и командиров представить к правительственной награде. И. Сталин.

После секундной тишины раздался общий гул, шум, движение. Генерал-лейтенант поднял руку.

— Поздравляю вас от лица командования Сталинградским фронтом, товарищи командиры! В беспримерных даже в этой, не имевшей равных в истории нашей Родины, великой освободительной войне боях вы заслужили благодарность Верховного Главнокомандующего! Советский народ на многих фронтах героически ведет тяжелейшую борьбу с немецко-фашистскими захватчиками, борьбу не на жизнь, а на смерть. На многих фронтах! Поэтому я считаю излишним разъяснять вам исключительное значение поздравительной телеграммы товарища Сталина… Необходимо, чтобы ее текст сегодня же, сейчас же стал известен каждому бойцу, сержанту, командиру, политработнику! В каждой роте, батарее, во всех подразделениях частей, преграждающих фашистам подступы к Мышкове, побеждающих их в неравной борьбе, срывающих гитлеровский план деблокирования войск, окруженных в Сталинграде!..

В паузе послышалось чье-то тяжелое, с усилием, дыхание.

— И наши солдаты, заслужившие сегодня своей самоотверженной борьбой благодарность Верховного Главнокомандующего, завтра сотворят новые чудеса! Берите пример с лучших, товарищи! Каждый должен драться, как солдаты, движимые личным примером подполковника Диасамидзе, как танкисты мастера фланговых ударов подполковника Асланова! Выйдите вперед, герои! Вы, сыны солнечного Закавказья, заслужили восхищение ваших товарищей по оружию!

Смущенный Диасамидзе оказался у стола рядом с невысоким смуглым танкистом с узкой полоской усиков над верхней губой и негустыми темными волосами, зачесанными слева на пробор, на лысеющую голову. Шлем Асланов мял в руках. Оба, переглянувшись, вытянулись и отчеканили:

— Служим Советскому Союзу!

— Командиры частей! Составьте наградные листы для представления отличившихся к правительственным наградам. О вас, герои, — посмотрел на Асланова и Диасамидзе Захаров, — мы позаботимся сами!..

— Карапетян! — притрагиваясь перчаткой к ушанке, дружески улыбаясь, представился у выхода давешний подполковник с красными петлицами. — Согрел нас генерал! — усаживался он в «виллис» рядом с Диасамидзе. — Несдобровать теперь немцам!

— И палковнику Бурдову спасибо, тоже сагрел! — устало ответил тот, наслаждаясь приятным теплом, разлившимся по телу. — Нада и мне что-то саабразит на своем капэ. Вроде его печка…

Когда стемнело, Кочергин, Зенкевич и Лубенок какими-то сверхчеловеческими усилиями натянули гусеницу и погнали «восьмую» в поселок. Скоро они были в Верхне-Кумском…

Пристроив ноги на теплом радиаторе, Кочергин прислонился к башне танка и, откинув голову, всматривался в мерцающую бесконечность. Он не впервые пытался и не мог постичь, что звездный мир был и будет таким всегда. Может быть, для них самих когда-нибудь станут незначительными и малопонятными тревоги и заботы, гнетущие сейчас своей непомерной тяжестью. Их сменят новые сиюминутные тревоги, которые в каждом человеке подчас заслоняют все пережитое. А это прекрасное, блистающее звездным салютом небо? Оно все так же будет чаровать людей своей безразличной красотой? Мама… Она, может быть, не спит… Но, конечно, не видит это небо сквозь плотно зашторенные окна. Что она думает о нас, детях, чем занята? Верно, мастерит непослушными замерзшими руками миниатюры на сюжеты русских сказок? Долго смотрит на свою работу отсутствующими, повлажневшими глазами. Они у нее всегда задумчивые, грустные и… покорные, кольнуло его. Все, даже талант художницы, презрела в себе ради детей, нет, ради семьи, а вернее — мужа. Может, истинная, самая большая любовь именно в самоотвержении? Разве мама не пример этому? Говорят: не ревнует — не любит! А ведь ревнивцы просто принимают за любовь свой эгоизм. Они, себялюбцы, не способны любить самоотверженно: «Любить себя — роман на всю жизнь!..» Оскар Уайльд. Мама всегда помышляла только о счастье отца. Поймет ли он это когда-нибудь?