Борис Володин - Мендель

• Название: Мендель
• Автор: Борис Володин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1968

---

Оптика микроскопа, с которым тогда работал Мендель, мало что помогла рассмотреть в «ящике». Методика окраски клеток, которой обучал его Унгер, была еще куда как несовершенна. Ни Менделю, ни его учителю-цитологу Унгеру и никому из биологов в начале 60-х годов XIX века не было еще ведомо, что в клеточных ядрах накануне деления клетки выявляются хромосомы, то есть «окрашивающиеся тельца», что они удваиваются в числе, а удвоившись, расходятся к полюсам клетки и образуют два ядра двух будущих новых клеток. И тогда никто не знал, что половые клетки, клетки пыльцы растений, яйцеклетки сперматозоидов животных проходят особый путь формирования, при котором хромосомы не удваиваются, а лишь расходятся к разным полюсам клетки-предшественницы, и в каждой из двух половых клеток, из нее образованных, оказывается половинное, а точней — одинарное число хромосом. Лишь при их слиянии, при оплодотворении яйца набор сызнова становится полным, точнее — парным. Эти процессы были замечены только в конце 70-х годов, а изучены в деталях и того позднее…

И конечно, еще никем ни разу не было произнесено слово «ген», которым обозначают единицу наследственного вещества, ответственную за элементарное различие, и никто еще не отождествлял понятие «наследственное вещество» со словосокращением «ДНК», обозначающим удивительное вещество хромосом, дезоксирибонуклеиновую кислоту, в которой сочетаниями азотистых оснований записаны формулы белковых молекул и порядок их синтеза. Это будет изучено и понято уже столетие спустя. Даже само существование нуклеиновых кислот будет открыто лишь через несколько лет после написания «Опытов».

…Мендель не произнес слово «ген», он сказал: «наследственный задаток». Разница была лишь в терминах.

В «Опытах» была прослежена и понята схема передачи признаков по наследству. И Мендель, соблюдая научную традицию, на протяжении почти всех сорока семи страниц своего доклада говорил только об объекте своего эксперимента — только о горохе. Но ему уже было ясно, что открытые законы охватывают процессы наследственной передачи у всего живого.

«…только опыт может решить, вполне ли сходно ведут себя изменчивые гибриды других видов растений; однако следует предполагать, что в основных моментах не может быть принципиального различия, так как единство плана развития органической жизни стоит вне сомнения».

Всем, кто общался с Менделем в те восемь лет, его жизнь казалась удивительно прозаичной. Он давал уроки по утрам в реальной школе, ходил с учениками на экскурсии по окрестностям, раз в месяц заседал в Обществе естествоиспытателей, трижды выступил в этом обществе с докладами… о метеорологических наблюдениях.

Он командовал монастырской кухней, служил, когда приходила очередь, мессы, совершил полагавшееся функционеру Службы Спасения паломничество в Мариацелль, совершил вместе с прочими брюннскими состоятельными господами туристский вояж в Париж и Лондон на промышленную выставку, рассказал о впечатлениях, а до оных событий и после них работал в своем палисадничке, учил Линденталя секретам гибридологии и корпел в своей келье за письменным столом.

Восемь лет он держал себя в железной узде, ни единым намеком не выдавая никому, что его волнует, что его заботит. В этом можно увидеть элемент честолюбия, какое проявляется иногда у людей, не слышавших прежде слова желанного признания. Что ему сан каноника, аттестат «primum inter eminentium» теологической школы, звание доктора философии, к которому нужно было лишь протянуть руку! Он мечтал о другой славе и, видимо, хотел огорошить коллег по Брюннскому обществу естествоиспытателей сюрпризом, выложив на стол труд, который он сам считал неординарным.

Кажется, Наполеон говорил, что ум полководца должен быть равен его воле.

Воля Менделя поразительна.

О том, чем конкретно он занимался эти восемь лет, даже друзья узнали, лишь когда он сам пришел к убеждению, что все до последнего доказательства собраны, а все объяснения отточены.

Он решил огласить свой труд коллегам по Брюннскому обществу естествоиспытателей, и в этом тоже был расчет: во-первых, то были люди, хорошо его знавшие, и доброжелательно к нему относившиеся, и в принципе убежденные в том, что он достаточно эрудирован и достаточно серьезен в подходе к делу и вряд ли будет занимать их внимание чем-либо сомнительным. Ведь уже три года он обсуждал с ними разные проблемы — проблемы метеорологии, о которых докладывал сам, находки местных минералов и новые виды растений, обнаруженные в Брюннской округе, дарвиновские труды, вызвавшие в ту пору во всей Европе взрыв интереса к биологии.

И сам он относился к ним с большим уважением: то были высокообразованные естествоиспытатели, знавшие толк в эксперименте, умевшие оценить интересную мысль. Завадский в 1853-м все-таки удостоился кары за проявленное свободомыслие, а имена геолога Маковского и Ниссля дошли до наших дней вне связи с именем их коллеги — супплента.

Видимо, Мендель считал, что если его доклад будет понят в Брюнне, то теории, родившейся у него, удастся проложить себе путь и дальше. Так пусть же коллеги по обществу узнают первыми об одержанной им победе!

Сначала они, потом весь мир.

XI. «БРЮНН, 8 ФЕВРАЛЯ». «БРЮНН, 8 МАРТА»

Чем больше габсбургскую монархию трясло от волнений и восстаний то в польских владениях, то в итальянских вассальных королевствах, тем старательней монархия стремилась выглядеть процветающей, и потому всякая демонстрация развития наук и распространения просвещения считалась благим делом.

В один прекрасный день опальный эмеритальный профессор Лембергского университета Александр Завадский произнес перед коллегами, перед учениками-реалистами, их родителями и департаментскими чинами длившуюся более часа лекцию «О требованиях, предъявляемых к естественнонаучным исследованиям в настоящее время». Немного спустя в соответствующей канцелярии было сочтено целесообразным дозволить отпечатать означенную лекцию типографским способом и выпустить ее в свет, дабы благонамеренные мысли ее распространялись сколь можно шире. Именно поэтому автор имеет возможность привести некоторые выдержки из лекции, а читатель — возможность убедиться, что краснобайство вокруг науки в XIX веке уже практиковалось изрядно. Ботаник Завадский умел препарировать, описывать и классифицировать растения, но не об этом он говорил. Его идеи более общего плана выглядели так:

«…Мир столь великий, заполненный мириадами живых существ, — Небо, Земля, Море, населенные бесчисленными созданиями, пробудили, благоприятствуемые судоходством, умножить знаемое число форм животного и растительного мира, а пытливый Дух, приводя в порядок, сортируя и объединяя, нашел здесь в большей, чем где-либо, степени пищу для себя. Там же, где разум настаивал на застывших догмах, и там, где природные тела проявлялись не только внешне расщепленными, но и разделенными внутренне, — там под препарирующими Руками Дух Природы бежал, а сердце исследователя иссушалось. Лишь того назовем мы Мастером, кто стремится Разгадать Законы Природы, обладая ясностью ума и теплотой чувства…

…В известной степени природа во всех своих частях живая; чувственное и вещественное взаимосвязаны в Природе, которую следует прочувствовать, а не сконструировать в уме. Рационалист рассматривает явление для себя и познает его абсолютную сущность; зависимость же одухотворения свыше находит лишь кроткий жрец Природы, и лишь ему наука обязана тем расширением Знания, которое она черпает из так называемой натурфилософии…»

Общие фразы подобны омуту, который затягивает все глубже и глубже и слушающих и произносящих эти общие фразы. Речь Завадского была в известной степени «тронной», ибо он оказался самым маститым из ученых людей Оберреальшуле и всего Брюнна. Многочисленные печатные труды и высокие степени автоматически делали его местным научным вождем.

Однако к тому времени, как благовоспитанное внимание слушателей стало сдавать, профессор все-таки, хоть и с трудом, добрался и до основного вопроса лекции, на котором он, правда, не стал задерживаться слишком.

«…Но что же мы должны сказать о насущных принципах, которые в настоящее время лишь одни могут обеспечить науке ее ценность? Ведь сельское хозяйство, горное дело, промышленность и торговля, ведь медицина и другие науки будут как бранящиеся бабы стоять вокруг естествознания, злобно шипя: «Дай нам только то, что нам нужно!…»

Здесь Завадский принялся бегло перечислять проблемы минералогии, ботаники и зоологии, еще не тронутые, не освоенные, он говорил о тайнах, которые раскрывают микроскоп и эксперимент, но беда заключалась в том, что сам он всю жизнь занимался описательной ботаникой. Ни «Chrisanthemum Zawad-zkii», найденная Гербихом, ни «Herbichia abrotanifolia», открытая Завадским, не ложились в прикладные задачи, и потому, резким движением оправив бакенбарды, лектор был вынужден сделать новый пассаж, оправдывающий и его жизнь в науке: