Андре Бретон - Магнитные поля

• Название: Магнитные поля
• Автор: Андре Бретон
• Издательство: ГИТИС
• Жанр: Поэзия
• Год: 1994

---

В час ночи проходят крейсеры. Это уже не та полосатая регата, что мы наблюдали в четверг. Я становлюсь регулярен, как часовое стёклышко. На земле стемнело, мы опасаемся извечно сталкивающихся стен. Разумеется, деление на месяцы искусственно. Отсчёт календаря совершают занавески. Два или три доходных дома, неотличимые от других зданий, посылают друг другу призывы. Мы без конца загадываем друг другу загадки, мнущиеся от любого пустяка, как шёлковая бумага. И нам не приходится ломать голову о милосердии или о чём-нибудь другом. В этих играх нам явно везёт. Мы притягиваем острые металлические опилки, чтобы доставить себе удовольствие.

Мы добились назначения во главе одной страховой компании нашей грёзы, это очаровательная злоумышленница. Мелкие времяпровождения, что поднимаются по ножкам наших сигарет, весьма посредственно развлекают нас. У меня ни гроша, чтобы положить его на газету перед нищим. Самым щедрым из сумерек я оставляю свою мебель великой эпохи. Это безразлично, потому что транспортные средства мне дарят лишь инстинктивную роскошь. Я страстно разыскиваю воздушные струи, что преображают небольшие городские площади для утилитарных целей. В Париже немало таких пыльных пригорков, успешно скрывающихся от дорожного движения. Ночной сторож вывешивает красно-жёлтый фонарь и часами разговаривает вслух сам с собой, но его осторожность не всегда приводит к ожидаемому результату.

Приготовления к живописным взрывам рудничного газа; а в это время модницы, потупив взор, уезжают в путешествие к центру земли. Им наговорили об ископаемых солнцах. Гигантские обрывки рукотворного пространства на полной скорости улетают к полюсу. Часы белых медведей показывают время бала. Идиотские воздушные снасти по пути превращаются в обезьян, сразу осознающих, что над ними посмеялись. Они распушают хвосты из калёной стали. Путеводной звездой им служит отторгнутый на эту высоту глаз похищенных ими женщин. В гроте свежо, и мы чувствуем, что пора уходить; к нам взывает красная вода, и твоя улыбка сильнее трещин, бегущих, словно вьюн, по твоему дому, о день, великолепный и нежный, как это потрясающе маленькое серсо. Наше любимое море не выносит таких тощих мужчин, как мы. Ему нужны слоны с женскими головами и крылатые львы. Клетка нараспашку, отель закрыт вторично – какая жара! На председательском месте мы видим весьма красивую львицу, она царапает на песке своего укротителя, иногда наклоняясь и облизывая его. Огромные фосфоресцирующие болота видят красивые сны, и крокодилы забирают обратно чемодан, сшитый из их кожи. Карьер самозабвенно млеет в объятиях старшего мастера. Тогда-то и возникает плотная пыль вагонеток, она прощает всё. При этом зрелище маленькие дети из школы оставляют свои ладошки в гербариях. Сегодня вечером они, подобно вам, в благоухании оптического букета – нежного заблуждения

В 80 дней

Тоска воскресных предместий и железнодорожные линии местного значения – тоскливая декорация. Экипированный во всё новое пассажир хранит в своих блистательных мозгах одну-единственную мысль; он бегло оглядывает свой дом с трубой и широкие аллеи, ведущие к мэрии. Но никогда раньше я не замечал в ладонях запоздалых путешественников такого холодного упрямства, подобного озёрам на морском берегу.

Отчётливо слышны его шаги; он топчет собственное сердце.

В тот миг стираются все значения: и крики портье, и даже потерянные взгляды домашних животных. Его руки неподвижны, он открывает глаза, и над его жизнью, принесённой в жертву, тихо восходит солнце.

Каждое движение приветствуют своим отлётом большие птицы.

Вокруг огородов всевозможные изгороди, и плодовые деревья, майские или октябрьские, которым ветер дозволяет отклоняться от курса. Что это за убогие дома, чьи ставни открываются только при ярком свете дня? Большие трубы и железные двери однообразных построек пропускают крики и гул машин. Надо ещё раз повернуться к ним спиной. Нас подкарауливают дома снизу. Там живут бывшие служащие колоний. В их глазах читается ужас перед тапирами, а голоса похожи на завывания осмелевших шакалов. Они впускают того мужчину, высокого роста и очень сгорбленного, а затем зовут к себе, угощают пряными блюдами и рассказывают небылицы.

В самом центре Африки есть озеро, заселённое насекомыми-самцами, умевшими делать только одно – умирать в конце дня.

А дальше – большое дерево, нависающее над соседними горами: пение птиц угрюмее цвета парусов.

Вы не знаете шахтёров, созидающих театры в пустынях. Сопровождающие их миссионеры совсем разучились разговаривать на родном языке.

На скрещения дорог приходят женщины за илистой водой, что выплёскивает холм цвета несчастливых ночей. Каждый вечер мы слышим тёмный звук, болезненно проходящий через наши усталые уши: это исхудавший путешественник присаживается на край оврага. Оранжевые дорожные мотки постепенно затихают. Напуганные покрывающей их тенью, они кружат плотными массами и садятся на его запылённые щёки. А он не видит ничего, кроме долгожданного деревенского тепла и сквозняка, который окончательно огрубит окоченелые ладони. Приближается ночь, и его глаза смыкаются. Сон, пылающий и терпкий: доблестный галоп забвений, вечно виноватое чудовище, молчаливые родники изношенных дней, несчастья премированных людей, дым ясных слов и затемнённых линий.

Кто сможет развеять эти непрерывно рождающиеся кошмары? Умолкают разочарованные мошки, единственный надёжный компаньон – груда камней на обочине дороги. Значит, никакой возможности узнать, какое преступление совершил этот мужчина, глубоко спящий под звуки звёздных песнопений. Сновидения заводят хоровод: одежды женщин с ободранной кожей, вздохи умирающих от голода птиц, вопли деревянных кораблей, глубины подводных бездн. Сквозь руки растений проскальзывает рыба с запачканными лохмами. Напуганный моллюск отчаянно взывает к спасителю в омывающих его водах. Лохматая рыба не знает жалости, и без устали режет поддерживающие её корни. Куда она плывёт – не ведает даже море: захороненные города, тепло задохнувшихся тел, предсмертные хрипы конькобежцев за жизнью, просаленные недуги бродячих животных, газ без цели, свет дней, опьянение бульваров, абстрактные облака западных небес, раскаты замирающего смеха, взгляд, распиливающий пополам, замурованный маринад, регистрация минеральных источников и паразитов, магазин грядущих страданий.

Однако в тот день солнце всё же поднялось: та чешуйчатая дорога вела к подводному граду. Было видно на много километров, как разноцветно переливаются сверкающие крыши. Вход закрывала золотая дверь. В застеклённом домике мужчина, увешанный мексиканскими медалями, расписывал на полотне параллельные уравнения, надиктованные прирученной бабочкой. Внезапно странник останавливается, и впервые за много месяцев заговаривает с мужчиной в медалях.

Они не обратили внимания на датского дога, разлёгшегося у печки. Он слушал. Если он лаял, мы знали – он повторяет за ними: «Последняя четверть луны 21-го, новолуние – 27-го. Солнце – восход 3 ч. 50, закат 7 ч. 56. 1875 – кошмарное наводнение, тысячи жертв. 1795 – создание бюро долгот, переправа через Березину. Реки бассейна Каспийского моря. Проклятья».

Торговцы вином на месте. Лучшие отели слишком надёжны, они утомляют. Окна, шире нашего взора, разрезают небо на одиночные купе. Ему дали комнату № 18. Одно окно открыто. Он наклоняется. Внизу тесный двор. Кухонные шумы и конторские запахи оспаривают друг у друга пространство. Он замечает искорёженные металлические предметы и абсурдные божества. Он обращает глаза на желобок в центре, что разрывал милые ему сплетения. Отблеск абстрактных величий и учёных болей, судорога мучений – новинка, дешёвая распродажа мыльных ручьёв. Тень купалась в превосходном аромате, притягивая тысячи тонких привкусов. Это были плотные круги, разодранные клочья. С миллиметрового расстояния видны нескончаемые аватары микробов. В стиле промытых криков и прирученных видений. Яростно и беспорядочно падали короткие дымы. Один только ветер мог бы абсорбировать этот оживший торф, эти парализованные комбинации. Дикие бега, мосты медлительностей, мгновенные отупения соединялись и перемешивались с голубыми песками модернизированных удовольствий, сенсационными жертвами, лёгким набором наилучших возбуждающих средств. Там слышались тяжёлые песнопения захиревших алтарей, молитвы торговцев, тоска боровов, вечные агонии библиотекарей.

Никто не хотел постучать в дверь № 18.

На губы странника опускается покойная улыбка гробовщика. Он смотрит вокруг – медленным обводящим взглядом скрупулёзного судебного исполнителя. Однако он не замечает ничего, кроме зеркала на шкафу, занимавшего единственный тёмный угол в комнате. Оно было сплошь в бесцветных дырах. Целую ночь он не в силах оторваться от этого зеркала, оно укрепляет его самые горькие мысли. В его голове поселились мускулистые насекомые, пролетавшие зараз через все меандры мозговых полушарий. Симпатичные уксусные кузнечики. Он ищет тот регулярно исчезающий красный цвет. Продолговатый цвет того огня бледнел и превращался в светлую кровь, что, смешиваясь с неизвестной жёлтой кислотой, текла в его венах. Взрыв громкого смеха сотрясает мужчину, стоящего с закрытыми глазами перед зеркалом. Бледность его слишком экстравагантна, и даже жабы завопили бы от страха при виде лица белее воздуха.