Газета День Литературы - Газета День Литературы # 79 (2003 3)

• Название: Газета День Литературы # 79 (2003 3)
• Автор: Газета День Литературы
• Жанр: Публицистика

---

И есть ли вообще — Я? Или я всего лишь одушевленная органическая оболочка-функция… Ребенок, школьник, студент, муж, отец, а затем ученый, а потом служащий СБ Банка "Русская бездна", а еще погорелец-бомж и вдруг чаянный гость какого-то дальнего мифического родственника — сумасшедшего доморощенного мультимиллионера… И даже в палачи-давильщики однажды был зачислен — да вовремя пробудился! Если только в точности пробудился…

Но, прежде всего я — первосвидетель, член новоявленного не зарегистрированного изотерического Ордена каких-то посточевидцев…

Одним словом, меня давно пора списать на иголки, как говорят бывалые мореманы про любимый пожилой пароход, который …

Или все-таки стоит еще пожить, посозерцать сей подлунный мир в его минуты роковые… А ради чего? Ради какой такой заоблачной цели? Ради сохранения (на какой-то, в сущности, ничтожный прожиточный срок) собственной тленной оболочки, сохранность которой мне более-менее гарантируют какие-то человекообразные существа, запершие меня в этом глухом каменном чулане и потчующие в определенное время суток вегетарианской баландой…

Или я все-таки невольный носитель некой сверхважной информации — то есть я, всего лишь, удобный сосуд, в котором до времени хранят некий скоропортящийся, но весьма прибыльный (для кого-то!) полуфабрикат, потребность в котором может возникнуть в любое время… А чтоб "сосуд" не чувствовал (не прочувствовал, не догадался) своей изначально ничтожной утилитарной роли, — зарящиеся на "полуфабрикат" премудрые деятели затеяли игру в некую тайную пресекретную сектантскую организацию с вполне модным продвинутым лейблом — Орден посточевидцев, в котором заседают жрецы, прошедшие сугубо оккультную инициацию-посвящение…

И я — один из них, сверпосвященных…

И, однако же, я все равно всегда worn-out worm (изношенный червяк), бренную нежную плоть которого позволено раздавить (в любое время дня и ночи) ординарному рылообразному существу, наделенному незрячей равнодушной силой и всегда же безбожной властью, — вроде этого двухметрового упыря, бдительно прикорнувшего в притемненном углу, в безобразно залоснившемся, кожисто истрескавшемся (некогда чиновно приватном) кресле…

На мне чьи-то обноски: видимо еще в советскую пору пришедшие в негодность (признанное негодным к строевой) солдатское галифе, обветшалые китайские кеды на красной стоптанной резине, тельняшка, которая до меня, скорее всего, использовалась в качестве половой тряпки… Причем под нестроевыми штанами я ничего не обнаружил — даже архаичных армейских кальсон. В общем, нормальная полевая обмундировка заложника. Заложника чьих-то идиотских интересов…

А может, я все-таки льщу себе? Может, я уже давно кому-то продан в рабство, куда-нибудь в благословенную кавказскую Иркирийскую республику, от которой прозападные российские парламентарии все еще жаждут каких-то цивилизованных деяний…

Но людей или организацию, которые бы захотели передать за меня приличный выкуп, — нет таких в природе, это я точно знаю. И жена бывшая — это уж точно, и бровью не шевельнула, если бы к ней пристали с подобным меркантильным предложением…

Так, а если не пороть горячку, если нормально успокоиться и попытаться окончательно выйти из этого нелепого сновидения… Володя, ну посуди сам, ну взвесь все! Все, что на протяжении этих чудовищно растянутых месяцев творится с тобою, — это нормальный человеческий сон… Перепил, пережрал чего-нибудь на ночь, вот и чудят — мучают, влачатся порядочные сновидческие причитания, которые всевидящий слепец Гомер характеризовал весьма метафорически насмешливо: сердечных тревог укротители…

Неужели в настоящей своей жизни ты можешь представить себя прикованным к полугнилой трубе, в какой-то бетонной занюханной щели, а в трех шагах сытно посапывает в дряхлом кресле дегенеративная горилла в образе псевдорусского богатыря-амбала, умеющего так славно зловеще тянуть свое незатейливое воспитательное простосердечное "а-а будешь…"

А для того, чтобы по взаправдашнему пробудиться и выбраться, наконец, из этого престранного пуруша-иллюзиона, нужно некоторое уважение к заявленной ситуации, — то есть к своему подавленному дневному Я, которое на психоаналитическом сленге зовется — подсознанием, а еще — пейсмекерским куражом серого мозгового вещества…

Мысли, или их подобие, клубились, завихряясь, стелясь по дну памяти точно апрельская запоздало прощальная поземка, — чего мне сейчас не достает, так именно обыкновенного куражливого проступка… Володька, дорогуша, ведь тебе же не впервой выпутываться из подобных громоздящихся нелепостей! Призови эту сопящую ископаемую тварь из его мерзкого гнезда и надень на его инфантильный пустотелый стриженый "бубен" личную свою парашу, чтоб знал, что никто его здесь не трусит, чтоб… Чтоб этот чудовищный человекообразный выползень — обмундированное в камуфляж воплощение двух основных животных инстинктов — полового и питательного — во всей их безмерной ненасытности, — осознал своим квазимозговым эндосмосом, что не прикованный приморенный пленник есть ничтожный червь… Потому что лишь человек способен чувствовать жизнь во всех ее ниспосланных провидением проявления — лучезарных и бодрящих, как утренняя хладная бриллиантовая россыпь росы на соцветиях его цветника сельского, дачного, запущенного, проросшего диким чертополохом…

… Мне буквально слизнуть хочется эти врачующие, смачно алеющие текучие зерна, прикопленные за ночь в лепестках, — прихватить жадным языком вместе с пыльцой нектара и сделаться пчелой, свободной рыжей жужелицей-труженицей, той, что уже жужжит деловито и серьезно за моим дачным окошком… А моя еще не умытая физиономия дачного лодыря и лежебоки уже в предвкушении утренней колхозной летней зари расплылась себе в этакой самодовольной неге, сознавая себя, свою впечатлительную душу за нечто несиюминутное, но сиюминутно ждущее такой прозаической для тутошних жителей сельской зари… Чудесное июньское утро деревни Гореловка колхоза имени 60-летия СССР… Натуральные, не из газет, советские селяне просыпаются по своим устоявшимся искони деревенским законам, малопонятным моему слуху и взору еще мутноватому из непромытого еще с прошлого года дачного окошка… Утренних, самых хрипло горластых петухов, разумеется, я не удосужился прослушать… Нет! Ага, вот и задорное возвещение нового светлоокого дня… Один, второй… Ей богу, не меньше пяти разгорланились на всю пробуждающуюся округу.

Му-у! Умм-у!.. Это мое горожанское настороженное ухо принимает сигналы местных буренок, наверняка выгоняемых на утрешний пастуший моцион… Да-а, милые деревенские пеструшки… Я хоть и наездник дачный, но осведомленность имею о вашем утреннем парном продукте. Хотя, к сожалению, от сего неразбавленного презента меня несколько, так сказать… В общем, не держится ваш диетический продукт в желудке молодца-горожанина. По надобности тотчас же спешу. Да и вкус у вашего пользительного продукта весьма специфический. И поэтому нормальное неконцентрированное молоко для кофе закупаю в тутошнем сельпо. Я взглянул на отрывной листок наполовину похудевшего календаря — 22 июня 1981 год. Достопамятная советская дата…

Буколическое дачное видение вдруг так же растаяло, как и выткалось из жидко-желтоватой подвальной видимости, видимо, вновь возвратившись в одну из бессмысленных бесконечных кладовок памяти…

… В момент истаивания дачно-лубочной эфирной акварели одновременно же забрезжила изрядно потешная, прежде никогда мною лично не испробованная физиологическая мизансцена-мысль, преобразовать которую в натуралистическую действительность я вознамерился почти тотчас же, в момент истаивания дачно-лубочной эфирной акварели…

… Никогда не предполагал, что летальное удушение малообразованного оппонента, который, естественно, воспротивлялся моему законному желанию всеми возможными и доступными средствами своего нехилого организма, будет настолько мерзки нудно, что после претворения в жизнь вожделенной мечты мою душу облапит такая промозглая липкая апатия, высвободиться из которой у меня уже более не достанет никаких физических и моральных сил…

Оказывается, убивать немифических и несновидческих сожителей — это такая тяжкая, неэстетическая и неблагодарная для души работа, после которой открывается дверь в совершенно иную действительность, в которую нужно снова вживаться, осваиваться в ней, осознавая себя убийцей, грешником…

Лично для меня вхождение в следующую жизнь началось весьма буднично — мне предстояло каким-то образом освободиться от наручных украшений, один зацеп которых держал меня на постоянной рабской привязи… Я все еще хватал ртом пропитанный духовитыми испражнениями воздух подземельного затвора, ворочал еще теплую влажно тяжеленную тушу стражника-жлоба, пытаясь одной, онемевшей от переусердственных усилий, рукой отыскать ключи-отмычки… И, ворочая эту груду отменных мышц, костей и прочей остывающей, булькающей полостной требухи, я, кажется, впервые принял к сведению, что жизнь человеческая крепится, в сущности, на таких хрупких подставах-козлах, порушить которые, оказывается при надлежащем (сверхотчаянном) желании способна любая человеческая же воля…