Газета День Литературы - Газета День Литературы # 68 (2002 4)

• Название: Газета День Литературы # 68 (2002 4)
• Автор: Газета День Литературы
• Жанр: Публицистика

---

Манипуляция "картинками" сегодня достигла чудовищных масштабов и может быть сравнима только с манипуляцией абстрактными идеями при советской власти. Помните, как программировали советского человека коммунизмом, империализмом, прочими "измами"? Переход количества в качество. Движение истории по спирали и обратно… Теперь всё иначе: эту самую спираль по телевизору вместе с прокладками показывают каждые пять минут. Спираль — прокладка — шампунь — террористический акт. Половой акт — снова террористический, снова половой, опять террористический, но зато с прокладкой. Иначе говоря, как раньше людей программировали через "измы", так теперь их программируют через специальный подбор "картинок". А суть та же: "картинки" эти так можно подобрать, что из них передовица газеты "Правда" получится. Два теракта в один день покажите с Путиным и тампаксом — и общество сразу прокладку сменит!

К сожалению, мышление человека протекает во многом на уровне образов. Доля абстрактного (логического) мышления и его способности корректировки мира текущих образов у нормальных людей очень незначительна. У тех, кто читает или занимается какой-то логической деятельностью, она в десятки раз больше. Большинство же людей — будем говорить откровенно — сидят часами перед телевизором, как пациенты в психбольницах: приходя вечером, они бездумно включают телевизор и смотрят его, сами не зная зачем.

Дело идёт к тому, что люди перестают читать, то есть вдумываться в происходящее. Механизм чтения, как я уже сказал, принципиально отличается от механизма просмотра видеопрограмм. Чтение — это усилие и выборочность. Для того чтобы читать, необходимо самому совершать усилие, пробегать страницы глазами, переворачивать их, обдумывать прочитанное. Телевидение всё это делает за вас: строчки бегут сами, кадры ненавязчиво сменяют друг друга. То есть можно сказать, что телевидение — это пассивное чтение, совершаемое за человека кем-то другим. Вам не нужно даже пережёвывать пищу духовную — вам её положат в рот уже в измельчённом виде, и вам останется только проглотить её. Правда, это может оказаться, пардон за выражение, и кусок дерьма, и яд, и снотворное, — что угодно. И вы это проглотите. Да, телевидение во много раз удобнее чтения, но за это удобство вам приходится платить большую цену…

Поскольку речь зашла об "агрессии изображений" и тотальном переходе человечества к визуальному способу восприятия информации, скажу ещё об одном. Визуальная информация — по крайней мере телевизионная её часть — не стремится к сохранению. Действует принцип: посмотрел — забыл. Спросите себя, остаётся ли что-нибудь в телерадиоархивах? Ну, например, сохранились ли записи программы "Время" десятилетней давности? Боюсь, что нет. Газеты сохранились, книги тоже (с рукописями, как известно, сложней: они будто бы горят). Но вот аудиовидеопродукция, к сожалению, сохраняется очень плохо: разве что выборочные кадры, которые потом монтируются то так, то эдак, как кому заблагорассудится. То есть возможностей для манипуляции изображениями больше, чем возможностей для манипуляции Текстом. Текст очень консервативен по своей природе: написанное пером, как известно, не вырубишь топором. (Автора — вырубишь, а то, что он написал — чёрта с два.) Я бы употребил здесь даже такую метафору: текст — это скульптура человеческой мысли, в то время как аудиовидеопродукция, по большей части, "рисование на песке". Помните, в песне группы "Наутилус Помпилиус" есть такие строчки: "крутит пальцем у виска, строит замки из песка". Вот эти информационные замки из песка и строит телевидение. Приходится признать, что массовость поглощения телерадиопродукции компенсируется ничтожным её сохранением…

Я вовсе не призываю вас вместо просмотра телепередач читать газеты. Способ подачи информации в газетах и журналах в последнее время стал, к сожалению, тоже очень "телеподобным". Большинство массовых развлекательных газет макетируют свои полосы таким образом, что их восприятие также становится похожим на просмотр телевидения: заголовки, фотографии, эротика, скандалы, политика, спорт. Человек, скользя глазами по полотнищам этих газет, программируется точно таким же образом, как и при просмотре телепередач. Любопытно, что большинство редакторов сознательно уничтожают в газетах любую публицистику, любую мысль, анализ, вообще логику.

Следует признать, что мы имеем дело с установлением в обществе целенаправленной системы оболванивания людей, осуществляемого различными способами, при участии разнообразных средств массовой информации. Делать с таким обществом можно что угодно: навязать ему любого президента, любую войну, любой массовый психоз. Это УПРАВЛЯЕМОЕ общество.

Леонид Бородин В АВГУСТЕ 68-ГО... (Из книги мемуаров)

В этом году в одном из московских издательств выходит книга воспоминаний Леонида Бородина. Предлагаем читателям отрывок воспоминаний об Андрее Синявском.

…Расскажу-ка я об одном вечере в зоне под номером 11 знаменитого и обильно утрамбованного человечьими костями Дубровлага, что в Мордовии посредь лесов и таинственных лесных объектов, куда случайно забредший грибник или охотник домой мог возвратиться через недельку молчальник молчальником.

Это было двадцатого августа шестьдесят восьмого года, как мы тогда считали, в день расстрела поэта Николая Гумилёва. Было воскресенье — день нерабочий, и в нерабочий этот день намечен был нами, конкретно кем — и не припомнить, вечер памяти расстрелянного русского поэта, которого то ли по незнанию, то ли по недоразумению зэки разных национальностей считали поэтом лагерным и, соответственно, своим. Таким культом почитания не пользовался ни один из действительно лагерных поэтов: ни Слуцкий, ни Берггольц, ни Мандельштам. По крайней мере в наши послесталинские времена. Удивительно ведь и другое: у Гумилёва нет ни одного стиха собственно о России, по крайней мере в том ключе, как это у Тютчева или Блока, у него вообще нет стихов о реальной жизни — вот уж, казалось бы, поэт-интер…

Но по порядку. Основной состав участников, конечно, мы, бывшие члены питерской организации. К нам восемнадцати присоединялись ещё по меньшей мере полтора десятка политзэков. Собирались мы сразу после ужина. По тогда ещё сохранившемуся ритуалу любое такое мероприятие начиналось тем, что мы — восемнадцать — вставали и исполняли наш гимн. Может быть, кто-то из других присутствующих не вставал, но я отчего-то этого не помню…

Месяцем раньше мы провели вечер Тютчева, и главным докладчиком по жизни и творчеству русского поэта был латышский поэт Кнут Скуинекс, тоже, соответственно, посаженный за участие в националистической организации. То есть мы поминали и чествовали людей, чьи имена — собственность мировой культуры, и поскольку не припомню никаких принципиальных разночтений в толковании роли и значения этих имён, смею утверждать о высочайшем уровне наших воскресных литературных бдений.

Вечер Гумилёва всё же запомнился особо. Воспитанный на пушкинской поэтической традиции, нет, никак не могу я объяснить самому себе особую, родственную, слёзовышибательную тягу к гумилёвским фантазиям и грёзам. Может быть, сны… Ими щедро одарила меня природа. Всегда считал, что проживаю две жизни, и ещё не известно, какая интереснее. Возможно, и он, Николай Гумилёв, тоже имел две жизни, только вторая определённо была интереснее и разнообразнее, и он не позволял утрами снам разрушаться — имел такую особую волю, и тогда рождались эти, увы! не православные строки:

И пока к пустоте или Раю

Необорный не бросит меня,

Я ещё один раз отпылаю

Упоительной жизнью огня!

Знать, что-то неискоренённо языческое трепещет в сознании, скорее в подсознании, не сопротивляясь, как я надеюсь, православному отношению к миру, и только слёзно вымаливает у идеологизированной души скромного права на существование.

Но в тот лагерный вечер я читал другие стихи.

Но отчего ж мы клонимся без сил?

Нам кажется, что кто-то нас забыл.

Нам ясен ужас древнего заклятья,

Когда случайно чья-нибудь рука

Две жёрдочки, две травки, два древка

Соединит на миг крестообразно.

И всё же главным сюрпризом гумилёвского вечера было в полном смысле явление Андрея Донатовича Синявского.

Признаюсь, я плохо относился к этому человеку. Он был для меня воплощением того типа эстета, какового столь безжалостно в полном смысле "раздел" Кьеркегор, а ранее его — Гегель. Может, кто помнит в "Лекциях об эстетике": "Перед нами человек, в котором всё возвышенное заняло неправильную позицию по отношению к себе и людям..." Недоброжелатели вроде меня называли Синявского (за глаза, разумеется) "людоедом" — в том смысле, что всякий человек бывал ему интересен только до той поры, пока интерес не иссякал. Тогда таковой интеллигентно "отшивался", попросту изгонялся из той узкой компании "интересных" людей, каковыми Синявский себя старался по возможности обставлять.