Эндрю Дэвидсон - Горгулья

• Название: Горгулья
• Автор: Эндрю Дэвидсон
• Издательство: АСТ, АСТ Москва
• Жанр: Триллер
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-056555-9, 978-5-403-01549-3

Семьсот лет назад при загадочных обстоятельствах погиб молодой наемник, похитивший из уединенного монастыря красавицу монахиню…

Средневековая легенда? Нет. Реальное преступление, которое самым причудливым образом переплетается с событиями дня сегодняшнего.

Знаменитого актера, снимающегося в эротических фильмах, настигает странное видение: люди в средневековой одежде пускают в него горящие стрелы. От неожиданности и ужаса он теряет управление машиной — и едва не гибнет в автокатастрофе. Вскоре в больницу к нему приходит таинственная женщина — Марианн Энджел, и она утверждает, что является… реинкарнацией той самой монахини.

Марианн уверяет — он умрет, если не узнает, что же все-таки произошло тогда, семьсот лет назад…

Так начинается одна из самых загадочных книг последнего десятилетия, полная иллюзий, намеков, и кодов.

Уникальная книга, которую читателю предстоит декодировать, как сложную и увлекательную шифровку…

---

Я пробовал, но сам ничего не чувствовал; ощущения (точнее, отсутствие таковых) совсем сбивали меня с толку. Я уже не понимал, где кончается мое тело.

Доктор Нэн Эдвардс, главный лечащий врач и заведующая ожоговым отделением, объяснила, что регулярно проводила операции, пока я был в коме: удаляла ожоговые струпы и накладывала различные замены. Вдобавок к гомотрансплантатам (кускам кожи от человеческих трупов) мне пересадили аутотрансплантаты, кожу с нетронутых частей моего тела, и свиные гетерографты, кожу от свиней.

Поневоле задумаешься, как лечить евреев или мусульман.

— Все время на волосок, легкие были очень сильно повреждены. Нам приходилось постоянно увеличивать подачу кислорода, а это всегда плохой признак, — рассказывала доктор Эдвардс. — А вы все равно выкарабкались. Должно быть, впереди вас ждет что-то очень хорошее.

Ну и дура. Я не боролся за жизнь, не соображал, что нахожусь в коме, и уж точно не стремился из нее «выкарабкаться». Ни разу за все эти дни в темноте я не испытал порыва вернуться в мир.

Доктор Эдвардс произнесла:

— Если бы не новые достижения в лечении ожогов из-за войны во Вьетнаме… — И замолкла на полуслове, будто хотела, чтобы я сам додумал ее фразу и осознал, в какое счастливое время мне довелось жить.

Как же мне не хватало голоса! Я бы ей объяснил, какая жалость, что теперь не четырнадцатый век — тогда бы у меня уж точно не было надежды.

Я начал карьеру порноактера, подвизаясь в частых гетеросексуальных половых актах с многочисленными партнершами, и эрекция меня никогда не подводила. Только, пожалуйста, не надо считать меня одноклеточным созданием — артист во мне всегда стремился к новым свершениям. Я сознательно тренировался и разнообразил свой репертуар до куннилингуса, анилингуса, полового акта втроем, вчетвером и группового секса. Гомосексуальные связи были не для меня, хотя я всегда изрядно восхищался мужчинами, способными и на то и на другое. Садомазо я особенно не интересовался, хотя и снялся в паре фильмов с легким намеком на бондаж. Не привлекали меня и фильмы с педофильской направленностью. Жуткое дело… хотя, признаюсь, от Гумберта Гумберта мне смешно. Скотоложество я ни под каким видом не допускал и ни в одном уголке своей психики не мог обнаружить склонности испражняться на человека, не говоря уже о том, чтоб испражнялись на меня.

И если вам угодно считать меня снобом, поскольку я не участвовал в съемках секса с животными, — что ж, пускай; значит, я сноб.

Я лежал в кровати, отчетливо сознавая, что дышу. По сравнению с тем, как я дышал до аварии, ощущение было… как же получше описать? «Трудное» не вполне подходит. «Сдавленное» лучше; надеюсь, вам понятно, о чем я. Сдавленное дыхание объяснялось отчасти лицевыми травмами, отчасти трубками в горле, отчасти маской из бинтов. Иной раз было впечатление, будто самый воздух боится входить в мое тело.

Я пытался заглянуть под повязки, гадал, что от меня осталось. Врожденный шрам, всю жизнь располагавшийся у меня над сердцем, больше не был одинок. Честно говоря, я уже с трудом определял, где он, — так уютно шрам гнездился в заскорузлом месиве остальных шрамов на груди. Каждый день по моей палате шныряли вереницы медсестер, врачей и физиотерапевтов, потчевали меня своими мазями и притираниями, массировали красные, как будто вулканические, оползни кожи.

— Пассивную растяжку, — сообщали они, — делать чрезвычайно важно.

«Пассивную растяжку, — думал я, — делать дико больно».

Я беспрестанно звал сестер и умолял дать мне еще морфия, чтобы пресытить змею, но в ответ получал только: «Еще не пора». Я требовал, молил, торговался и плакал; они уверяли (черт бы их побрал!), что пекутся о моих же интересах. Слишком большие дозы лекарств не дадут моим внутренним органам работать как следует. Слишком большие дозы лекарств способны вызвать зависимость. От слишком больших доз лекарств будет, непонятно почему, только хуже.

Внутри меня жила змея. Я был прикован к кровати-скелету. Война во Вьетнаме, очевидно, случилась ради моего блага. Мне отчекрыжили несколько пальцев на руках и ногах, а недавно сообщили «радостную» весть: хотя врачи и смогут сделать фаллопластику, иными словами, изваять новый пенис из тканей с бедра или предплечья, эрекции уж больше никогда не будет.

«И каким же это образом, — изумлялся я, — может стать хуже от лишней дозы морфия?»

Устав слушать мое нытье, сестры позвали врача. Голубой халат, который он носил поверх одежды для защиты от обожженных пациентов, был слишком тесен, и при ходьбе явственно слышалось, как шуршат вельветовые брюки. У него был лысеющий череп; за козлиной бородкой он не ухаживал и отпустил ее, видимо, лишь с целью отвлечь внимание от двойного подбородка. Пухлые щеки говорили, что этот человек добывает пропитание исключительно в автоматах с чипсами. В животном мире ему бы соответствовал бурундук с больными гландами. Доктор протянул мне лапу, точно лучший друг.

— Я Грегор Гнатюк.

— Нет, спасибо.

Грегор широко осклабился.

— Даже не попробуете?

Я ответил: пишите что угодно в своих бумажках, и мы притворимся, будто попытались. Я бы с ним вообще-то поразвлекся — сказал бы, что слишком долго кормился грудью и скучаю по мамочке, или что меня похитили инопланетные пришельцы, — но горло не способно было произвести так много слов разом. Все же мне удалось дать доктору понять, как мало интересуют меня лечебные процедуры, которые он считает возможными.

Грегор уселся и приладил свой планшет на коленках, точно школьник, пытающийся скрыть эрекцию. Принялся уверять меня, что всего лишь хочет помочь, а потом даже пальцами стал махать, закавычивая в воздухе отсутствие намерений «лезть мне в душу». Наверное, в детстве его все время били дворовые хулиганы.

Напоследок мне удалось выдавить пару слов:

— Еще морфия!

Грегор отказался дать еще таблеток; я предложил ему убраться. Он возразил: дескать, я могу не говорить, если не хочу, однако он все равно поделится со мной некоторыми способами творческой визуализации, помогающими справиться с болью. Я близко принял его предложение и творчески визуализировал, как он выходит вон из палаты.

— Закройте глаза и представьте место, в которое хотели бы попасть, — начал Грегор. — Вспомните или загадайте, куда хотите поехать… Любое место, где вам хорошо.

Боже праведный!

Доктор Эдвардс предупредила: когда я в первый раз в сознании испытаю хирургическую обработку ран, мне будет так больно, что даже морфий не спасет, даже увеличенная доза. Но я услышал только про «увеличенную дозу» и невольно улыбнулся, хотя под бинтами было все равно не видно.

Увеличенная доза начала действовать как раз перед тем, как меня повезли на процедуру, и я парил в прекрасном опьянении. Тут из коридора донеслись шаги Эдвардс в удобных и практичных туфлях, а потом появилась и она сама.

Доктор Эдвардс выглядела по всем меркам заурядно. Не красавица и не уродина, она сумела бы изобразить на лице нечто приятное, хотя едва ли стала бы заморачиваться. Волосы ее могли бы быть попышнее, расчесывай она их по утрам, но доктор лишь затягивала волосы в хвост — вероятно, из практических соображений, поскольку вряд ли следует допускать попадание случайного волоска на ожоги пациентов. Она была полновата и, как видно, в определенный момент попросту перестала считать калории. Казалось, она вжилась в свою обыкновенность, приняла ее или же решила, что не стоит слишком привлекать внимание пациентов к своей внешности, что в ожоговом отделении это, пожалуй, покажется оскорбительным.

Доктор Эдвардс кивнула пришедшему с ней санитару, румяному толстяку с крепкими мышцами, и вместе они переместили меня с кровати на носилки. Я взвизгнул точно резаный поросенок, в секунду осознав, насколько тело мое свыклось с неподвижностью.

Ожоговое отделение часто располагают в самом дальнем крыле больницы, ведь здешние пациенты слишком подвержены инфекциям и им не следует контактировать с остальными больными. Хотя, пожалуй, важнее другое обстоятельство: отдаленность ожогового отделения позволяет минимизировать вероятность для посетителей столкнуться со свежеподжаренным на вертеле человеком. Я отметил также, что процедурный кабинет находится в самом дальнем конце этого дальнего крыла. А к завершению сеанса осознал, зачем это сделано: чтобы остальные пациенты не слышали воплей.

Санитар переложил меня на наклонный стальной стол, гладкая поверхность которого была смочена теплой водой с лекарственным раствором. Доктор Эдвардс сняла бинты, обнажив кровавую плоть. Повязки полетели в металлическое ведро, и оно отозвалось глухим эхом. Эдвардс меня мыла, а сама кривила губы, болезненно подрагивала кончиками пальцев. Вода стала розовой.