Пьер Лоти - Рамунчо

• Название: Рамунчо
• Автор: Пьер Лоти
• Издательство: Ладомир
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1997
• ISBN: 5-86218-322-1

Романы П. Лоти с их красивыми и неприкаянными героями, смертельной любовью, путешествиями в дальние экзотические страны давно стали мировой классикой.

Исполненная особого настроения, словно окутанная дымкой проза члена Французской академии не оставит равнодушным даже самого искушенного читателя.

---

Это просто irrintzina, торжествующий крик басков, дошедший из глубины веков до наших дней, который является одной из удивительных особенностей этого народа, чье происхождение окутано глубокой тайной. Он напоминает воинственный клич краснокожих в лесах Южной Америки. Но среди ночного безмолвия Старого света этот вопль, словно вырвавшийся не из человеческой, а из обезьяньей глотки, потрясает первобытным ужасом.

Этот крик звучит на праздниках, так перекликаются вечером путники в горах, так возвещают о каком-нибудь радостном событии или неожиданной удаче на охоте или на рыбалке.

И вот контрабандисты забавляются этой древней игрой; они кричат, радуясь благополучному завершению похода, кричат просто из физической потребности вознаградить себя за вынужденное долгое молчание.

Только Рамунчо молчит, печально глядя вдаль. Эти первобытные вопли, которые он, конечно, слышал и раньше, леденят ему душу; они снова погружают его в тревожные и неясные мечтания, из которых он не находит выхода.

И потом, этим вечером он вновь почувствовал, как слаба и ненадежна поддержка его единственного друга Аррошкоа, в котором он хотел бы быть уверенным, как в родном брате. Конечно, его блистательные победы в лапте вернут ему благосклонность друга, но малейшая оплошность, пустяк могут в любую минуту все погубить. И тогда ему кажется, что почва уходит у него из-под ног, а надежда тает и исчезает, словно бесплотная химера.[27]

9

Вечер 31 декабря. Праздник святого Сильвестра. Как это часто бывает в стране басков, небо весь день было затянуто мрачными тучами, которые, впрочем, идут и этим суровым горам, и грозно шумящему морю там, внизу, в глубине Бискайского залива.[28]

На закате этого последнего дня года, когда люди собираются у очага, где весело потрескивают поленья, когда так сладостно укрыться в доме от непогоды, Рамунчо и его мать, уже собравшиеся сесть ужинать, услышали легкий стук в дверь.

Сначала этот ночной путешественник показался им незнакомым. Только когда он назвал себя (Хосе Бидгаррэ из Аспарица), они узнали матроса, который несколько лет назад отправился в плавание к берегам Южной Америки.

– Ну так вот, – сказал он, усевшись на предложенный ему стул, – меня просили кое-что передать вам. Как-то раз, это было в Розарио в Уругвае, когда я разговаривал в порту с другими эмигрантами-басками, какой-то мужчина лет пятидесяти, услышав, что я говорю об Эчезаре, подошел ко мне.

– А вы сами-то оттуда, из Эчезара? – спросил он.

– Нет, я из Аспарица, но это же совсем рядом.

Тогда он стал расспрашивать меня обо всей вашей семье. Я ответил:

– Старики умерли, старший брат попался на контрабанде и убит карабинерами, второй сгинул где-то в Южной Америке. Остались только Франкита и ее сын Рамунчо, красивый парень, ему сейчас, должно быть, лет восемнадцать.

Он задумчиво меня слушал.

– Ну что ж, – сказал он наконец, – когда вы туда вернетесь, передайте им привет от Игнацио.

Франкита, вся дрожа, встала, еще более бледная, чем обычно. Игнацио, самый отчаянный из всей семьи, ее брат, пропавший без вести десять лет назад!

– Каким он стал? Как выглядел? Как был одет? Он выглядел счастливым или был в лохмотьях?

– О, он еще очень недурен, хотя волосы уже седые, а судя по костюму, он человек зажиточный, на поясе у него золотая цепочка.

Вот и все, что мог сообщить этот простодушный и грубоватый матрос, принесший весточку от изгнанника. И возможно, до самой смерти Франкита так ничего больше и не узнает об этом словно бы и не существующем, призрачном брате.

Выпив стакан сидра, этот странный вестник снова двинулся в путь, направляясь к своей родной деревне высоко в горах. Не обменявшись ни словом, мать и сын сели за стол. Франкита задумчиво молчала, но в глазах у нее блестели слезы. Рамунчо по-своему тоже был взволнован при мысли о дядюшке, отправившемся на поиски приключений в дальние края.

Когда Рамунчо подрос и стал удирать с уроков, чтобы отправиться в горы с контрабандистами, Франкита обычно ворчливо говорила ему:

– Весь в дядюшку Игнацио, из тебя никогда ничего путного не выйдет.

И действительно, он был в дядюшку, его манило к себе все далекое, неизведанное, опасное.

И если она в этот вечер не заговаривала с сыном о полученном известии, то лишь потому, что догадывалась о его мечтах об Америке и боялась его ответов. Впрочем, у крестьян, у простых людей глубокие внутренние драмы разыгрываются без слов, без объяснений, о них можно лишь догадываться по вскользь брошенным фразам или упорному молчанию.

Но когда уже заканчивался ужин, около дома послышались молодые голоса, весело распевавшие под звуки барабана: это деревенские парни пришли за Рамунчо. По обычаю, в ночь святого Сильвестра молодежь с музыкой гуляет по деревне, заходит в каждый дом, чтобы выпить стаканчик сидра и спеть какую-нибудь старинную песню.

И Рамунчо, забыв об Уругвае и о таинственном дядюшке, весело отправился с приятелями распевать на темных деревенских улицах, радуясь, что он сможет хоть на минуту войти в дом Дечарри и увидеть Грациозу.

10

Наступил переменчивый месяц март и принес с собой опьянение весны, радостное для молодых и печальное для тех, чья жизнь клонится к закату.

Дни удлинились, и Грациоза снова стала выходить по вечерам посидеть на каменной скамье перед домом.

О, эти сделанные в давние времена старые каменные скамьи, где так хорошо мечтается теплыми вечерами, где звучит вечно банальная и вечно новая болтовня влюбленных!

Дом Грациозы очень старый, как и большинство домов в стране басков, где воздействие времени кажется менее разрушительным, чем в других местах. В нем два этажа, высокая крыша с широкой стрехой,[29] толстые, как в крепости, стены, которые каждое лето белят известью, очень маленькие окна с каменными наличниками и зелеными ставнями. На гранитной плите над дверью – выпуклая надпись, сложные, длинные слова, совершенно непонятные для француза. Надпись гласила: «Да благословит Пресвятая Дева это жилище, построенное в году от Рождества Христова 1630 Пьером Дечарри, церковным сторожем, и его женой Дамасой Ирибарн, из деревни Истариц». Палисадник, шириной в два метра, был окружен низенькой стеной, отделявшей дом от дороги, но позволявшей видеть прохожих. Прекрасный олеандр осенял своей пышной кроной каменную скамью. А еще в саду росли юкка,[30] пальма и огромные кусты гортензий, которые в этом теплом и влажном крае, где небо нередко бывает затянуто тучами, достигают гигантских размеров. А за домом к заброшенной дороге спускался фруктовый сад, окруженный полуразрушенной оградой, через которую так Легко перебираться влюбленным.

Как лучезарны были этой весной рассветы и как безмятежны розово-серые сумерки!

В лунные ночи, когда голубые лучи заливали окрестности, когда в туманных расселинах Пиренеев и в глубоких долинах было светло как днем, Ичуа и его люди бездействовали. Но вот они миновали, лунный диск пошел на убыль, и, едва он превратился в скромный узенький серпик, контрабандный промысел возобновился. С наступлением хорошей погоды он становился восхитительным занятием. Ремесло одиноких мечтателей, где наивные и не заслуживающие слишком сурового осуждения души контрабандистов невольно трепещут, созерцая величественную картину усеянного звездами ночного неба. Так моряки, несущие ночную вахту в океане, как в давние времена пастухи древней Халдеи,[31] невольно склоняются перед величием Вселенной.

Эти теплые черные ночи, пришедшие на смену мартовскому полнолунию, были раем для влюбленных. Темно было около домов, под сводами деревьев и на заросшей тропинке за садом Дечарри, где никогда не бывало ни души.

Грациоза все чаще выходила посидеть на каменной скамье перед домом, откуда она, как и каждый год, наблюдала за карнавальным шествием. Каждую весну группы юношей и девушек, одинаково одетых в розовое или белое, ходят от одной приграничной деревни к другой, танцуя фанданго под щелканье кастаньет.

Она часто допоздна сидела на своей любимой скамье под уже зацветающим олеандром, а порой, когда мать уже спала, она, словно маленькая проказница, вылезала в окно, чтобы еще немного подышать ночной свежестью. Рамунчо знал это, и все чаще мысль о каменной скамье тревожила его сон.

11

Ясным апрельским утром Рамунчо и Грациоза шли вдвоем по дороге, ведущей к церкви. Девушка с каким-то особенным полусерьезным, полунасмешливым видом поглядывала на своего друга, которого вела в церковь для покаяния.

Могилы в церковной ограде и увитые розами стены вновь покрывались цветами. Над пристанищем мертвых опять пробуждалась жизнь. Через дверь первого этажа они вместе вошли в пустую церковь, где старая служительница в черной мантилье смахивала пыль с алтаря.

Подав Рамунчо святой воды и осенив себя крестным знамением, Грациоза повела его по гулким надгробным плитам к странному образу, висящему в темном углу под хорами для мужчин. Эта картина, от которой веяло каким-то древним мистицизмом, изображала Христа с закрытыми глазами, окровавленным лбом, страдальческим и безжизненным выражением; казалось, что голова у него отрезана, отделена от тела и поставлена на серое полотно. А внизу текст длинной «Литании[32] перед ликом Спасителя», составленной, как всем известно, для кающихся богохульников. Накануне Рамунчо, на что-то рассердившись, отвратительно ругался: из его уст лился поток немыслимых слов, где смешивались самые святые понятия и дьявольские рога и нечто еще более омерзительное. Вот почему Грациоза решила, что ему совершенно необходимо покаяться.