Джон Голсуорси - Из сборника Форсайты, Пендайсы и другие

• Название: Из сборника Форсайты, Пендайсы и другие
• Автор: Джон Голсуорси
• Жанр: Проза

---

Однажды вечером, через месяц после разговора с миссис Руф, сидел я у себя в комнате и составлял списки на выдачу пенсий в нашей деревне - такая работа выпала на мою долю - и вдруг кто-то постучал в дверь. И как бы вы думали, кто стоял за дверью? Джим Бекетт!

- Вот не ожидал! Джим! Получил отпуск?

- Ах, мне надо повидать Бетти, Я еще туда не ходил, не посмел. Ну, как она? Скажите, сэр.

Бледный, покрытый пылью, словно после очень трудного странствования, мундир весь испачкан; отросшие рыжеватые волосы стоят торчком - несчастный паренек, вид у него был самый жалкий!

- Бетти здорова, Джим. Мать полагает, что время родов уже подходит.

- Я ночи не спал, все думал о ней, она ведь сама еще ребенок.

- А ты известил ее о своем приезде?

- Нет, я ничего не писал.

- Тогда будь осторожней. Волнение может повредить ей. У тебя есть где переночевать?

- Нет, сэр.

- Ну что же, можешь остаться здесь, если хочешь. Им все равно негде тебя поместить.

Он отступил на шаг.

- Благодарю вас, сэр, мне не хотелось бы причинять вам беспокойство.

- Никакого беспокойства, буду очень рад тебе, Джим. Расскажешь о своих приключениях.

Он покачал головой.

- Мне не хочется о них рассказывать, - хмуро сказал он. - Так вы думаете, что мне нельзя повидать ее сегодня вечером, сэр? Одному богу известно, какой путь я проделал ради этого!

- Что ж, попытайся. Только сначала поговори с ее матерью.

- Хорошо, сэр.

Он провел рукой по лбу. Лицо его было по-прежнему юным, но во взгляде появилось что-то новое: такое выражение бывает только у тех, кому уже пришлось смотреть в глаза смерти.

Он ушел, и в тот вечер я его больше не видел. Наверное, им удалось поместить и Джима в их крошечном домике. Он подоспел как раз вовремя: через два дня у Бетти родился сын. В тот же вечер, как только стемнело, Джим явился ко мне чрезвычайно взволнованный.

- Она молодчина, - сказал он, - но я, если бы знал, никогда бы так не поступил, сэр, никогда бы на это не пошел. Иногда и сам не понимаешь, что делаешь, разве когда уже слишком поздно.

Странно мне было слышать эти слова из уст молодого отца, и лишь позднее все стало понятным!

Бетти быстро поправлялась, через три недели она была уже на ногах.

Отпуск Джиму был дан, видно, очень уж продолжительный. Он все еще не уезжал, но разговаривать с ним мне почти не приходилось; правда, он, как всегда, относился ко мне дружелюбно, но мое присутствие его как будто стесняло, а о войне он не говорил ни слова.

Как-то вечером я, проходя, увидел его и Бетти, они стояли у чьего-то забора над самой рекой. Вечер выдался удивительно теплый. Это было в начале июля, когда битва на Сомме становилась все ожесточенней. Там был тогда сущий ад; а тут полная тишина, спокойно несла свои воды река, не шелестели ивы и осины, медленно гасло зарево заката, и эти два юных существа стояли обнявшись, головы их клонились одна к другой, ее темная, коротко остриженная, и золотистая голова Джима - волосы у него изрядно отросли за это время. Я прошел очень тихо, стараясь их не потревожить. Может быть, это последняя его ночь перед тем как он вернется опять в это пекло!

* *

*

Я не хотел соваться в чужие дела, но сомнения стали тревожить меня еще задолго до этой страшной ночи. Время было позднее, я уже приготовился ко сну, как вдруг кто-то забарабанил ко мне в окно. У моего дома в полной растерянности стояла Бетти.

- Ох, сэр, идемте скорей! Арестовали Джима! По дороге она мне рассказала:

- Понимаете, сэр, я опасалась, не вышло ли ошибки у Джима с отпуском: очень уж долго он здесь задержался. Я боялась, не нажить бы Джиму из-за этого неприятностей. Вот я и спросила у Билла Пейтмена (Билл Пейтмен был полицейский). А теперь они пришли и арестовали Джима за дезертирство. Ах, что я натворила, что я натворила!..

Джим стоял между двумя конвоирами перед домиком Руфов. Бетти упала к нему на грудь. Из дома доносился голос миссис Руф, спорившей с капралом, и плач ребенка. Все это было так ужасно и среди сонного покоя улицы, среди аромата свежескошенной травы, казалось еще ужаснее.

Я заговорил с Джимом. Он отвечал мне, не выпуская Бетти из объятий:

- Я просил отпуск, но мне отказали; Не мог я не приехать! Я не вынес бы неизвестности, понимаете, каково ей...

- Где теперь твой полк?

- На передовой.

- О господи!

В этот миг из дома вышел полицейский, и я отвел его в сторону.

- Он учился у меня в школе, капрал, - сказал я. - Бедный парнишка, ему только исполнилось шестнадцать лет, когда он пошел на войну. Понимаете, он и сейчас моложе призывного возраста, а тут еще у него жена, совсем девочка, и ребенок только что родился!

Полицейский кивнул головой, его изрытое морщинами, усатое лицо честного служаки нервно подергивалось.

- Знаю, сэр, - пробормотал он. - Знаю, это жестоко, но я обязан задержать его. Он должен отправиться обратно во Францию.

- Что это означает?

Он развел руками и уронил их, и это был очень выразительный и очень страшный жест.

- Дезертирство перед лицом противника, - хрипло прошептал он. - Дело плохо. Может, вы уведете отсюда его жену, сэр?

Но Джим сам разнял руки Бетти, склонился к ней и поцеловал ее волосы, лицо, а потом со стоном почти толкнул ее в мои объятия и решительно двинулся вперед. По обе его стороны шагали конвоиры. А я остался на этой темной, пахнущей сеном улице с вырывавшейся из моих рук убитой горем девочкой.

- О господи! Боже мой! Боже мой! - без конца повторяла Бетти.

Но что можно было сказать, что сделать?

IV

Весь остаток ночи, после того, как миссис Руф увела Бетти в дом, я сидел и писал. Излагал известные мне факты о Джиме Бекетте. Одну копию этого письма я направил в штаб его полка, а другую - капеллану этого полка во Франции. Через два дня я послал для верности новые копии вместе с копиями метрики, в которой указывался год рождения Джима. Это было все, что я мог сделать. Затем началось томительное ожидание, длившееся две недели. Бедняжка Бетти ходила как потерянная. Мысль о том, что беспокоясь о нем, она сама предала Джима в руки властей, сводила ее с ума. Вероятно, не будь ребенка, она окончательно лишилась бы рассудка или покончила с собой. А на Сомме все это время продолжались кровопролитные бои, и сотни тысяч женщин Англии, Франции, Германии жили в вечном страхе за своих мужчин. Но, пожалуй, никому из них не было так тяжко, как этой девочке. Ее несчастная мать то и дело приходила ко мне в школу узнать, нет ли известий.

- Уж лучше бы бедная моя доченька поскорее узнала правду, пусть даже самую худшую. Эта тревога ее совсем изведет.

Известий никаких не было, из штаба тоже ничего не отвечали. Судьба Джима решалась во Франции. Только тогда постиг я всю глубину ужаса, царившего повсюду. Эта маленькая жестокая трагедия была лишь ничтожной соломинкой в бушевавшем над миром урагане.

Но пришел день, когда я получил наконец известиеписьмо от капеллана. Догадавшись, что это за письмо, я сунул его в карман и пошел к реке, боясь его читать, пока не останусь один. Я присел, скорчившись, у стога сена и дрожащими пальцами извлек письмо из конверта. "Уважаемый сэр!

Юноша Джим Бекетт сегодня на заре расстрелян.

Мне горестно сообщать об этом вам и бедной его жене. Война - поистине жестокая вещь". Это я и сам знал. Бедный Джим! Бедная Бетти! Бедная, бедная Бетти! Я читал дальше. "Я сделал все, что мог; материалы, присланные вами, передал в военный трибунал, а также обратил внимание судей на его возраст. Но все отпуска отменены. На его просьбу ему ответили решительным отказом. Полк находился на передовой линии фронта, шли бои, и положение в этом секторе было чрезвычайно напряженным. При таких обстоятельствах личные мотивы в расчеты не принимаются - это непреложный закон. Может быть, так и должно быть, я не знаю. Но для меня все это очень мучительно, и судьи были сами чрезвычайно взволнованы. Бедный мальчик совсем растерялся. Он ничего не хотел говорить и как будто не понимал, что происходит; мне сказали, что после прочтения приговора он только повторял: "Моя бедная жена! Моя бедная жена!" - и больше ни слова. Он держался достойно до конца".

Держался достойно до конца! Он все еще стоит у меня перед глазами, бедный мальчик, поступавший всегда по первому побуждению сердца. Дезертирство, но уж никак не трусость, бог свидетель! Никто из тех, кому привелось хоть раз заглянуть в ясные голубые глаза Джима, никогда не поверил бы, что он мог быть трусом. Но глаза ему, наверное, завязали. Что ж! Пулей больше, пулей меньше, какое это имеет значение на всеобщей кровавой бойне? Подобно тому, как дождевая капля скользит по ивовому листу в реку и уносит его в море, так и этот мальчик вместе с миллионами других канул в вечность. Какая все же ирония судьбы, что пал от пули своих тот, кто пошел за них воевать на два года раньше, чем его призвали; что расстреляли мальчика, которого даже по закону не имели права послать на бойню еще целый месяц! Ирония судьбы, может быть, и в том, что он оставил на земле сына - как завещание этому беспощадному миру!