Макс Бременер - Тебе посвящается

• Название: Тебе посвящается
• Автор: Макс Бременер
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1970

---

Наталья Николаевна ничего не возразила, и он, решив, что этот вопрос исчерпан, заговорил о другом:

— Я вот вчера дочитал «Педагогическую поэму». Так там Макаренко на последней странице пишет: может быть, создадут скоро простую, деловую книжку — о коммунистическом воспитании. Вы, наверное, помните — как раз кончается этим. А что такое, Наталья Николаевна, коммунистическое воспитание?

Студентка усмехнулась, посмотрела на него с пытливым удивлением. И он смутился, гадая, сочла его теперь Наталья Николаевна позорно несведущим или, наоборот, сверх меры глубокомысленным.

— Возможно, у вас времени сейчас нет? — спросил Валерий.

— Что вы… — ответила она рассеянно. — Есть, конечно.

Они остановились на ступеньках, ведших к подъезду высокого кирпичного дома.

— Коммунистическое воспитание — это воспитание, правдой, — отчетливо, но как-то машинально проговорила Наталья Николаевна.

Ее заботило больше всего то, что как педагог она должна была сейчас порицать Валерия, который несколько минут назад при ней выругался, но не делает этого. Она не захотела «не заметить» слов Валерия, обращенных к хулиганам, — это было бы с ее стороны лицемерием. И она укорила его за них. Но его оправдание убедило ее. Новые укоры, казалось ей, были бы так же фальшивы, как вид, будто она «ничего не заметила». Выражений, которые приличествовали бы случаю и в то же время не резали бы уха, попросту не находилось. И вместе с тем было неудобно отпустить Валерия, оставив за ним последнее слово, хоть это слово ее и убедило.

Вот что беспокоило Наталью Николаевну, и прочно усвоенное в институтские годы определение коммунистического воспитания она привела, не отрываясь от этих своих размышлений.

Для Валерия услышанное прозвучало открытием.

Воспитание правдой! А в их школе? Твердят одно: мы всем пример, на нас равняются все! Как часто в их школе кичливо восклицают это!.. А какой же они пример? Взять Хмелика, взять Лаптева… Разве настаивать: мы пример — значит воспитывать правдой?!

Вот она, причина. Скорей бы открыть ее товарищам. Он вспомнил, что его пригласили на завтрашнее заседание комитета комсомола и совета дружины, на котором речь должна идти о подготовке к диспуту «Облик советского школьника». Значит, завтра он и выступит. А чтоб причина неблагополучия в школе, давшаяся в руки, не ускользнула, не испарилась таким же чудом, каким вдруг «поймалась», он все повторял про себя коротенькую завтрашнюю речь, точно теорему. Именно, как теорему, в которой нельзя упустить и малости, — иначе не докажется.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Валерий немало удивился бы, если б узнал, что в тот же вечер в гостях у Ксении Николаевны был… Костяшкин. Но еще более удивлен был приглашением в гости сам Костяшкин. Приглашение в милицию озадачило бы его гораздо меньше. Нетрудно было бы догадаться, что стало известно о каких-то его грехах, не слишком, впрочем, серьезных. Зачем его позвала к себе Ксения Николаевна, он понять не мог.

Костяшкин считал, что смыслит кое-что в жизни. Более того, он даже считал себя человеком опытным, искушенным и видящим все насквозь. Кроме того, он был уверен, что очень хитер.

Он знал, что если вызывают к директору, то будет нагоняй и надо обещать исправиться. Но сдержать обещание — необязательно: если он обманет, от него все равно не отступятся, из школы не исключат. Одуматься никогда не будет поздно. Он знал и то, что в милиции его могут только стыдить, потому что за мелкое хулиганство ребят не сажают. Пока стыдят, не надо перебивать, — так скорее отпустят.

Если мать проведает о чем-нибудь и потом на него напустится, то тут надо громко захныкать, — мать разжалобится, что он у нее такой нервный, и дело с концом.

Вот оттого, что он знал кое-какие вещи подобного рода, Костяшкин казался самому себе хитрым и бывалым.

Однако смекнуть, зачем его пригласила к себе Ксения Николаевна, ему никак не удавалось.

Костяшкин вошел в квартиру Ксении Николаевны, точно в западню, беспокойно и незаметно озираясь. Ксения Николаевна провела его в комнату и сказала:

— Подожди немного, я только за чайником схожу, — и неторопливо отправилась в кухню.

Она была в мягких домашних туфлях, и походка у нее тоже была домашняя — менее энергичная, чем в школе, более старческая, чуть шаркающая. Костяшкин слышал ее удаляющиеся шаги и с любопытством осматривался вокруг. У окна — маленький письменный стол с тяжелой стеклянной чернильницей. Посреди комнаты — круглый стол, накрытый плюшевой скатертью, и на нем морская раковина-пепельница. В простенке между окнами — несколько фотографий молодого парня. На одной он снят смеющимся, растрепанным, в надутой ветром рубашке — на берегу моря. На другой — идущим по дороге, с рюкзаком, альпенштоком, в соломенной шляпе. На третьей крупно снято лицо…

По-видимому, этот парень — сын, но живет в другом месте, потому что кровать здесь только одна.

Бывают такие комнаты: войдешь — и сразу почувствуешь, что тут с тобой не может произойти ничего дурного. И тревога Костяшкина совершенно рассеялась в тепле и тишине чужого жилья. Только скованность осталась. Когда вошла Ксения Николаевна, он поднялся со стула резким, нерассчитанным движением, точно рассеянный ученик в классе, проморгавший момент появления педагога.

«Он больше напоминает оболтуса, чем негодяя, ей-богу…» — подумала Ксения Николаевна. (В чем его подозревают, она знала от Гайдукова.)

— Чаю хочешь? — спросила она вслух.

Костяшкин помотал головой.

— Ну, тогда потом, — сказала Ксения Николазвна. — Я, понимаешь, сегодня вознамерилась по хозяйству всякие недоделки ликвидировать. — Она говорила так, точно он нагрянул к ней без предупреждения и теперь ей приходится его просить подождать немного. — Тут мелочи кое-какие, до которых руки не доходили; занавески повесить, то да се — минут на пятнадцать работы.

— Ладно, пожалуйста, — пробормотал Костяшкин, становясь в тупик.

Ксения Николаевна взяла карниз, стоявший в углу.

— Ты мне не поможешь немного? — спросила она.

— Я сам, давайте, — ответил Костяшкин.

Через минуту, стоя на высокой табуретке, он уже прибивал над окном карниз, а Ксения Николаевна наблюдала снизу, чтоб не получилось криво.

— Так, — сказала она, когда Костяшкин спрыгнул на пол. — Безусловно, у тебя это вышло лучше и быстрее, чем если б я взялась. Теперь, если не устал, пособи мне еще в одном.

— Отчего ж устал?..

— Ну, тогда попробуем вдвоем передвинуть немного этот платяной шкаф. Я только сперва вещи из него выну.

— Да зачем? — Костяшкин, примериваясь, оглядел шкаф, потом цепко обхватил его, прижавшись к дубовой дверце грудью и подбородком, и сделал несколько трудных мелких шажков. Шкаф, перемещаясь, оставлял на паркете блестящие вдавлины.

— Спасибо, — сказала Ксения Николаевна. — Я, признаться, не думала, что один человек в состоянии сдвинуть с места такую махину.

Костяшкин улыбнулся — довольно и глуповато. Он был не просто падок на похвалы — он поистине не мог без них. За что и от кою их получать, было для него второстепенно, чтоб не сказать — безразлично. Его никогда не хвалили за усердие в учении — слишком слабо он учился. И, может быть, больше всего привлекало его в озорной и по сути хулиганской компании то, что приятели охотно и громогласно хвалили его за ухарство. «Силён!» — кричали они, приветствуя какую-нибудь его выходку, и он блаженствовал.

— Теперь, я считаю, можно все-таки выпить чайку, а? — спросила Ксения Николаевна.

Костяшкин не возражал. После того как вбил в стену два гвоздя, передвинул гардероб и заслужил похвалу, он чувствовал себя гораздо свободнее.

Они пили чай с кизиловым вареньем, которое брали из розеток маленькими ложечками с витыми ручками.

— Кисло немного, зато с витаминами, — сказала Ксения Николаевна.

— Ага, — согласился Костяшкин.

Варенье было вкусное. Чай — душистый. Одна беда — рот расползался в ухмылку. Дело в том, что Костяшкин представил себе вдруг, какие рожи скорчили бы приятели — например, Шустиков, — увидя, как он попивает чаек с заслуженной учительницей и депутатом Ксенией Николаевной. Шустиков прямо ошалел бы, рот разинул… От этих мыслей становилось щекотно. Удерживать смех — почти невмоготу. И не думать о Шустикове он был тоже не в состоянии. От старания сохранить пристойное выражение лица Костяшкин буквально взмок.

В последнее время Шустиков занял особое место в жизни Костяшкина. Это был не просто приятель — помощник в беде, спутник в развлечениях, советчик. Нет, это был приятель-указчик. Костяшкин и не пытался с ним быть на равной ноге.

Никто не объяснял Костяшкину смысл жизни так коротко и просто, как новый приятель. По словам Шустикова, все умные люди были ловчилы. Например, его дядя, зубной техник, обжуливал клиентов так, что комар носу не подточит. На каждой золотой коронке он наживал полграмма, а то и грамм золота. У него была дача, обставленная мебелью красного дерева, и каждый год он ездил в Сочи. Дядя был восхитительный ловчила. Учителя, говорил Шустиков, также ловчилы. Они только стараются «зашибить деньгу». На остальное им наплевать. По крайней мере, умным. Сам Шустиков собирался «халтурить и не попадаться» и приманивал Костяшкина такой же будущностью.