Олесь Гончар - На косе

• Название: На косе
• Автор: Олесь Гончар
• Жанр: Русская классическая проза

---

"Неужели раздастся выстрел? -мучилась Ольга, глядя им вслед.- Неужели будет спущен курок? Все зависит от этого: будет выстрел или нет?"

Вся коса как бы насторожилась. Тишина стояла какаято неспокойная, хрупкая. И светлая беспредельность казалась хрупкой, как стекло...

"Все, все зависит от этого,- не давала ей покоя мысль.- Может, даже само будущее и ценность твоих идеалов, и все эти дьявольские взрывы, ужасы, о которых теперь столько пишут, говорят, думают,- всё какою-то тончайшей связью связано с его ружьем браконьера, с тем - будет выстрел или нет?"

Возглавленная Танцюрой ватага почти скрылась в овраге за кустарником, "молодец" твой, отдаляясь, все время лебезя перед Танцюрой, забыл даже оглянуться, пустынно стало на косе. Чернеет кучками камка, соль по ней вскипает. Ольга медленно побрела домой. Ей почему-то все время вспоминалась фраза, брошенная Танцюрой за обедом: "Пошлите за ним мои колеса..." То есть - машину пошлите.

И эти бессмысленные колеса теперь сверлили и сверлили ей мозг: "Пошлите за ним мои колеса..."

И вновь она видела угодливо-заискивающую суету егеря, снова чувствовала жгучий стыд за ту патоку в его голосе, которая так не шла к бравой фигуре этого вее ж таки молодца, красавца степняка. Что и говорить, не рыцарем чести и достоинства явился он перед ней. Совсем не таким ты его себе вымечтала, не таким представляла! Будто обокрал в чем-то тебя, горько, глубоко обидел...

И вдруг как удар по нервам - она вся вздрогнула.

И линия горизонта как будто вздрогнула: выстрел! Где-то там, в глубине косы, прозвучал выстрел.

К вечеру, когда компания вернулась к дому Прасковьи Федоровны, у Танцюры что-то большое белело под мышкой.

Лебедь-шипун белел.

Тяжеленный, с белым пухом, с обвисшими мертвыми крыльями, с безжизненными палками ног.

- Получайте, Прасковья Федоровна, на ужин,- с подчеркнутой веселостью, которая Ольге показалась напускной, обратился Танцюра к хозяйке.

Но та не приняла дара. Выпрямилась обиженно:

- Эта птица святая... У нас ее не едят.

Танцюра попытался было обратить все в шутку: "Ведь мы же с вами безбожники!"- и предложил лебедя жене другого сторожа, приехавшей с детьми и мужем погостить.

Но и она отказалась:

- Вам же сказали - птица святая. Нс едят такую у нас.- И прижала к себе детей.

Дети - две девочки и мальчик - только сопели, неприязненно поглядывая из-под материнской руки на протез Танцюры, упорно топтавшийся возле них.

Никто не захотел взять лебедя, отказались под тем или иным предлогом все. Кандидат наук даже напраслину на себя возвел, сказал, что он вегетарианец, хотя не далее как за обедом уплетал крольчатину. Уклонился от подарка и агроном, пошутив, что ему участковый милиционер штраф припечет, не поверит никаким оправданиям.

Один лишь егерь увивался вокруг Танцюры, утешал:

- Домой повезете, гостинец первый сорт будет...

Теперь Ольга уже просто возненавидела егеря, возненавидела и ту вспышку своего слепого чувства к нему и с ужасом подумала, что этот бесхребетник, прислужник мог стать избранником ее сердца.

Брошен был лебедь в машину, и ружье сверху на него было брошено небрежно, как ненужный хлам.

Вечером перед отъездом, уже усевшись в машину, Танцюра подозвал Ольгу:

- Осуждаешь? Жаль тебе этого черногуза?- спросил с недоброй усмешкой.План недовыполнишь или одним меньше окольцуешь?

Ольга молча кусала губы. Глаза стали маленькие, злые.

- Может, донести на меня хочешь?

- Этим не занимаюсь.

- А чего же надулась?

- Чего? Знать хочу: неужели вы так уверовали в право свое - бить? Право делать то, что запрещено другим? Почему вы считаете, что вам можно переступать закон?

- Все? Высказалась?

- Почему вы ведете себя так, как будто вы последний на этой земле? А ведь вы не последний! И после вас - будут!

Холодным стал его взгляд. И лицо в сумерках было серым, как пепел.

- А может, все мы последние? Или ты такая вот нашлась... Надеешься повторить цикл? Две жизни собираешься прожить?

- Вы циник. И ваши рассуждения - циничны. И отвратительна мне ваша философия браконьерства!

- Погоди, не умничай... Жаль тебе этого черногузика?- Он умышленно называл черногузом лебедя, видимо, чтоб презрительнее было.- На! Возьми!И поднял из полутьмы машины кипу того белого, тяжелого, прямо за шею поднял.- А то кролей поразводили, как в Австралии, норами все перерыли. Бери, бери, не сердись. Мясо у него сладкое.

Широкое скуластое лицо девушки горело от возмущения.

- Эта птица... Она и для меня святыня. А где ваши святыни? Или вы уже освободили от них вашу жизнь?

- Что ты знаешь о нашей жизни?- вздохнул Танцюра.- Откуда тебе знать, как она нам ребра ломала и как ныне ишачит наш брат... Кого еще так выматывает работа...

Другие на рыбалку, в театр, а мы до ночи... Хоть и с температурой... Хоть и ноют раны... До полета не дотянув, инфаркты хватаем!- И сердито стукнул дверцей.

До поздней ночи ходила Ольга по косе. Небо было в звездах, небосклон растаял, линия горизонта исчезла...

И впрямь, как на краю планеты. Дальше, за небосклоном, уже тьма и безвестность, и как бы на краю души человеческой стоишь, души, прежде столь изученной, ясной. А дальше что? На что годна? К чему устремится? Какие запасы добра и зла скрыты в ее арсеналах? И почему, оказавшись на грани зла, человек так легко и безболезненно эту грань переступает? "Абстрактно!- слышит она чье-то возражение,- глубокая философия на мелком месте!" Но это говорите вы, те, кто не видел сегодня его ружья, его самоуверенности и его решимости (как он тем протезом землю перед нею вывертывал, ввинчивал в нее каждый свой шаг, каждый свой притоп!).

Недели через две, опять проездом, оказалось здесь все то же общество. Танцюра, непривычно добрый какой-то, чрезмерно разговорчивый, хвалился бодрым голосом перед женами сторожей и словно бы еще перед кем-то:

- Жена чуть было из дому не выгнала с той добычей.

Только увидела моего черногуза - и в крик! Вот женщины, всюду одинаковы... Как будто с вами сговорилась:

"Зачем в квартиру несешь? Это же птица святая!" Даже соседи отказались. Еле помощнику своему навязал. Человек темный, принял за гуся...

Всем было неловко его слушать, но Танцюра как будто и но замечал общей неловкости, вновь и вновь возвращался к теме "черногуза", да что подстрелил он его почти случайно, да что он, горе-охотник, раскаивается теперь, навсегда зарекается бить... Суровые, прокаленные солнцем люди слушали его, понурившись слушали; а верят они ему или нет - трудно было по их замкнутости отгадать.