Брэд Брекк - КОШМАР : МОМЕНТАЛЬНЫЕ СНИМКИ

• Название: КОШМАР : МОМЕНТАЛЬНЫЕ СНИМКИ
• Автор: Брэд Брекк
• Издательство: ООО "Издательство "Эксмо"
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-699-27879-4

Он воевал, он стрелял, и по нему стреляли; он видел, как полыхают джунгли, подожжённые напалмом, и как легко обрывается человеческая жизнь. Бред Брекк- американский солдат, воевавший во Вьетнаме, рассказывает о том, что он пережил. Если сначала война казалась ему романтическим приключением, то первый же бой обнажил её зловещий оскал, её грязную кровавую изнанку. Чужая земля, чужой уклад жизни, чужое небо над головой, а в итоге – чужая война. Она навсегда останется с теми, кто уцелел: как страшное молчание джунглей, багровые сплохи пламени, лица погибших товарищей, боль и отчаяние людей, втянутых в бессмысленную и беспощадную бойню…

---

Помолчав, она ответила.

– Не думаю, Брэд.

Я скривил губы, закрыл глаза и кивнул.

– Ладно…спасибо…Мне нужно было знать, так или иначе.

Ведь я уже был дельфином, который плыл
К Гавайским островам, пока не превратился
В ветер, надувающий парус-спинакер…
Так почему мне не быть самой любовью?

Обед кончился; я положил чаевые под тарелку, взял сумку, оплатил счёт, и мы вышли на улицу.

Что значит 'вчера' без 'сегодня'?
Уродство без красоты?
Ночь без дневного света?
'Здравствуй' без 'прощай'?
Мир без войны?
Жизнь без смерти?
Я без тебя?

Шарлотта не проронила ни слова, пока мы шли к машине. Ей было неуютно и хотелось поскорей уехать.

– Тебя подбросить до гостиницы, Брэд?

– Пройдусь пешком.

В этот момент, момент боли и пустоты я понял, что больше между нами ничего не будет, ни сегодня, ни завтра – никогда.

Всё кончено.

Прежде чем сесть в машину, она обернулась и в последний раз посмотрела в мои глаза и, кажется, поняла моё сердце. Она поцеловала меня в щёку и обняла.

– За всё хорошее, что было между нами, Брэд.

Я кивнул.

– Да, за всё хорошее…

Потом она надавила на газ и скрылась за углом. Исчезла. Вот и всё.

Я закинул мешок на плечо и пошёл в гостиницу.

Ладно, по крайней мере, она повзрослела. Стала женщиной. Шарлотта Пакетт, рост пять футов три дюйма, вес 120 фунтов, блондинка с голубыми глазами, гладкая, кровь с молоком, с зубами цвета слоновой кости. Она была тепла и привлекательна, как плюшевый медвежонок, и с её лица не сходила загадочная улыбка соседской девчонки, как у Дорис Дэй.

Унесённая ветром…

– Чёрт возьми, – сказал я себе, – чёрт побери, мать-перемать! Весь этот путь впустую.

За весь день ради неё я ничего не выпил. И что из этого получилось? Только проветрился. Мне нужно было выпить, и я собрался пропустить стаканчик. Потом другой. И ещё…

Я чувствовал себя муторно, подавленно, одиноко. Я зашёл в винный магазин за скотчем. В гостинице оплатил ещё одну ночь и поднялся в номер раздавить бутылку и познакомиться с белой горячкой.

Всякий раз, делая глоток, я думал о Шарлотте и ненавидел себя за это. Я пытался освободиться от воспоминаний о ней, но она упорно вставала перед моим взором. Торчал ли я в каком-нибудь баре в незнакомом городе, запах духов 'Табу' или известная песня из музыкального автомата вдруг напоминали о ней. Напивался ли я и уходил в ночь, мне всё равно не удавалось уйти от неё, потому что я был гораздо более предан ей, чем хотелось мне самому, как в той проклятой пьесе Теннесси Уильямса.

Теперь я приветствовал войну. Без Шарлотты возвращаться домой не имело смысла. Будущего не существовало. Ну так что ж! Я буду продолжать жить и напиваться без неё, и если что-то со мной там случится…

Кому, блин, какое дело?

О Боже, жалость к себе – такая острая боль. Лучше страдать от сердечного приступа, чем от тупого геморроя. Мне не нужна такая боль. Я ей покажу. Я покажу этой закоренелой девственной сучке! Я погибну, вот тогда она пожалеет. Я ей устрою. Наемся червяков и умру. Забрызгаю кровью всю драпировку в её новенькой машине. Вернусь домой в гробу, буду являться привидением и испорчу ей остаток дней. И она сойдёт в могилу старухой, у которой не нарушена девственность.

В любом случае, мне больше нравятся шлюхи, чем порядочные девушки. А выпивка – лучшая потаскуха из всех, ибо никогда не разочаровывает…

Стены гостиницы стали съезжаться. Надо выбираться отсюда. Пойти куда-нибудь. Куда угодно.

Я решил, что бар гостиницы может быть хорошим убежищем. Там не будет так одиноко, беззащитно и пусто.

О, Шарлотта, зачем ты отвернулась от меня? Зачем? Я по-прежнему тебя люблю. Я схожу по тебе с ума…

Ну ладно, у меня есть ещё друзья. Ты мне не нужна…

Всё-таки нужна.

Не отворачивайся от меня. Я не хочу оставаться один. Я люблю тебя…

Иногда мне кажется, что я знаю, что такое любовь. И я смотрю в твои глаза и знаю, что со мной всё будет в порядке. А, может быть, и не знаю, а, может быть, и не будет, никогда не будет…

Я заказал большую кружку пива и сел за столик в дальнем углу. Посетителей было немного. Налил себе стакан. Снял очки, чтобы ничего не видеть. Я никого не вижу – и меня никто не видит. Я устрица в зелёном. Невидимка. Сам себя не узнаю. Когда вижу своё отражение в стакане, не узнаю своего собственного лица. Оно меняет цвет, искажается, исчезает…

Алкоголь облегчает боль. Я пробую забыться. Не получается. С каждым глотком Шарлотта возвращается ко мне. Мне не нравится это кино. Это проклятый старый фильм из прошлых лет. Но выхода нет. Некуда бежать…

Я напиваюсь, и это притупляет боль. Алкоголь – хорошее лекарство. Я пью, следовательно, существую. Какой философ это сказал? А, неважно. Я с ним согласен.

Чёрт бы побрал этих католиков! В университете, твою мать, я гонялся за ними с палкой по барам, как оставшиеся в живых жертвы Холокоста охотились за нацистами в лагерях смерти. Мне нравилось спорить с ними о догматах, о непорочности Девы Марии и о других вопросах веры, например, сколько ангелов могут уместиться на острие иглы. Когда мы росли, мы жили в разных районах, ходили в разные школы и разные церкви, и, чёрт возьми, были разные…

Они всегда ели рыбу по пятницам, носили медали Святого Кристофера, на панели своих автомобилей помещали пластмассового Иисуса и должны были ходить в церковь, ибо в противном случае наверняка угодили бы в ад. По четвергам, вечером, у них бывал катехизис и всё такое правильное дерьмо. И я чуть было не женился на одной из них. А эти священники-извращенцы и злобные монашки, которые получают удовольствие, лупцуя линейками провинившихся?

Я налил себе ещё пива.

Я же, помимо всего прочего, верю в контроль над рождаемостью. Мне нравится секс, но я не хочу десяток детей. Не хочу ходить на мессу каждое воскресенье. Не верю, что Непорочная Дева была непорочна. Шесть месяцев они инструктировали меня насчёт Шарлотты – этой ерундой они хотели заткнуть мне глотку. Мне понравился ритуал, но не нравилась догма. Тогда я сказал 'к чертям собачьим!'. Если я не могу быть хорошим парнем, то вообще не буду никаким.

Я спросил священника о таинстве причастия. Вино символизирует кровь Иисуса, правильно?

Нет, сказал он, церковь подаёт настоящую кровь. Таким образом, у них должна быть кровь двухтысячелетней давности, а прихожане должны быть скопищем алчущих крови вампиров и дракул.

Я спросил его о гoстии в службе евхаристии. Ведь это не Его тело. Это символ Его тела, не так ли?

Нет, опять не то. Это настоящее тело. Посему у них, вероятно, есть в погребе-холодильнике мумифицированное тело Господне, как раз возле ризницы, и каждое воскресенье они вырезают из него кусок, чтобы накормить тявкающих плотоядных гиен христианства.

Однако я давным-давно перестал верить в волшебные действа. Почему бы мне не верить в то, во что я верю? Почему бы Шарлотте не оставить мне хотя бы это? У неё не было уважения к моей вере. Так почему я должен был уважать её веру?

Я опять накатил пива и пошёл отлить. Бармен мыл стаканы. Пьяный у стойки помешивал палочкой коктейль, заблудившись в своих мыслях.

Мы с Шарлоттой много целовались-миловались. Правда-правда. Я возбуждался и на кушетке её мамаши под одеялом снимал с неё одежду, ласкал её груди, а она стонала от удовольствия. Но потом она говорила 'хватит', вставала, пила воду, чтобы остыть, и корила меня.

Я всегда был во всём виноват. Святая и грешник. Она говорила, что я заставлял её грешить против 'Го-о-оспода'. Я – чёрт, брат Люцифера. Всё худшее в ней – от меня.

– О, – говорила она, – я тоже этого хочу, Брэд, но нам нужно подождать : оставим эту дребедень до свадьбы.

– Что? Дребедень? Ты называешь это дребеденью? Дребедень – это моя задница, Шарлотта Пакетт. А это – любовь. И секс необходим двоим, если они любят друг друга. Вот если бы мы были лесными оленями, тогда другое дело…

Мы никогда не проводили субботние вечера как нормальная пара. А это были мои единственные свободные вечера за неделю. Так нет же, в субботу вечером я стирал одежду в прачечной, а она шла на исповедь. После стирки я таскался по городку, курил у почты, считал машины, пил кофе и заигрывал с некрасивой официанткой в 'Солёном Псе', толстой дурочкой.

Это не моя была идея развлекаться по субботам.

Мы никогда не ходили в кино. Вместо этого она выстаивала длинную очередь на исповедь, чтобы рассказать пастору, что она человек, что она снова совершила тот же грех с тем же парнем в том же месте и в то же время… и что же ей, чёрт побери, со всем этим делать?

Её журили и заставляли прочесть 10 раз 'Богородице, дево, радуйся', ибо прикосновение к кому-либо, проявление физической привязанности к любимому человеку превращает нас в мерзких грешников.

Поаплодируем грешникам! Да здравствуют грешники всей земли!

Иногда, ожидая её на стоянке у церкви, я медленно распалялся, и когда она выходила от исповеди, треща чётками, и садилась в машину, я оборачивался и со смехом мял её грудь.