Игорь Дуэль - Тельняшка математика

• Название: Тельняшка математика
• Автор: Игорь Дуэль
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9691-0536-2

Игорь Дуэль – известный писатель и бывалый моряк. Прошел три океана, работал матросом, первым помощником капитана. И за те же годы – выпустил шестнадцать книг, работал в «Новом мире»… Конечно, вспоминается замечательный прозаик-мореход Виктор Конецкий с его корабельными байками. Но у Игоря Дуэля свой опыт и свой фарватер в литературе. Герой романа «Тельняшка математика» – талантливый ученый Юрий Булавин – стремится «жить не по лжи». Но реальность постоянно старается заставить его изменить этому принципу. Во время работы Юрия в научном институте его идею присваивает высокопоставленный делец от науки. Судьба заносит Булавина матросом на небольшое речное судно, и он снова сталкивается с цинизмом и ложью. Об испытаниях, выпавших на долю Юрия, о его поражениях и победах в работе и в любви рассказывает роман.

---

– Вот вечно вы спешите что-то отвергнуть. И не делаете выводов из своих заблуждений. Ведь и первая ваша реакция на ту задачу, из которой потом получился «болотный вариант», была негативной. «Мелочевка! Неперспективно!» Потом сами убедились.

Он никак не мог понять, что мы жили с ним в разных системах отсчета времени. Его время почти стояло – с тех пор, как я брался за ту задачу, для него прошли считанные дни, а то и часы. Мое же неслось стремительно, с того далекого дня я прожил целое столетие. Во всяком случае, мыслил я уже совершенно по-иному, чем тогда. Оттого сопоставление его показалось мне нелепым. Я начал было подбирать фразы, чтоб объяснить ему это, но тут в комнату заглянула Мария Николаевна и сказала с порога:

– Юрий Петрович, мне требуется мужская сила. Можно вас на минуточку?

Она провела меня в кухню и, плотно прикрыв дверь, зашептала:

– Я очень прошу вас – не спорьте с ним, согласитесь. Марк Ефимович расстроится, будет плохо с сердцем, а он еще очень слаб.

Она стояла передо мной, маленькая, жалкая, и скучное ее сморщенное личико имело отчаянно-скорбное выражение. Но сочувствия во мне Муся не вызвала. Мое давно скопившееся раздражение вдруг сразу перешло с Ренча на эту костлявую старушенцию. Ах, милый божий одуванчик! Что придумала! Хоть и в ученых числится. Ну и постановочка научной полемики!

– Мария Николаевна, – сказал я приглушенным голосом. – Представьте себе, что какой-нибудь прелат просит Коперника: «Откажитесь, пожалуйста, Николай, от гелиоцентрической системы. Ваша система так огорчила папу римского, что у него вот-вот начнется несварение желудка». Как по-вашему, что бы на это ответил Коперник?

– Не знаю, – пробормотала она беспомощно. Углы ее запавшего узкогубого ротика поползли вниз, сморщенное личико стало плаксивым и оттого еще более безобразным, чем раньше.

«Господи! – подумал я зло. – Ну и вкус у Ренча. Это ж додуматься надо – избрать себе такого монстра в подруги жизни!»

Она уже сняла очки, терла крошечные свои глазки платочком.

Мне вдруг стало стыдно своей жестокости, и, почувствовав вину перед Мусей, я, хоть это и было нелогично, торопливо пообещал ей согласиться с Ренчем.

– Ладно, Марк Ефимович, – тускло сказал я, когда вернулся в комнату. – Кажется, вы действительно предложили интересный метод. Попытаюсь проверить оба – и ваш, и свой.

Ренч воспринял мое покаяние с нескрываемым торжеством и пустился в длинные разглагольствования о громадном значении моей работы для всей мировой науки.

Я слушал Ренча вполуха, прикидывая в уме, сколько времени отнимет у меня доказательство бесперспективности его метода. Выходило с неделю. Конечно, не так уж много, а все же обидная потеря, напрасная жертва чужим капризам.

Выждав удобный момент, я галантно заметил, что, видимо, утомил хозяина, и торопливо попрощался, прилагая все усилия, чтобы скрыть испорченное настроение.

Выполнять свое обещание я не спешил. Взялся, как и намечал, за свой вариант и довольно быстро убедился в том, что он и есть единственный продуктивный. Словом, недели за три с очередным препятствием я справился. И лишь тогда принялся за совершенно уже бессмысленную работу – ниспровержение метода моего шефа. У Ренча я все это время не показывался – он дважды звонил, призывал к себе, но я под благовидными предлогами увиливал от визита. Пошел только тогда, когда закончил проработку обоих вариантов.

И вот как раз в то время, когда я, бранясь и чертыхаясь, ниспровергал идею Ренча, произошла одна встреча, заставившая меня несколько переменить планы на ближайшее будущее…

Как-то в субботу вечером раздался телефонный звонок, и мать, зайдя в мою комнату, сказала, что меня просит к телефону какой-то человек с сильным грузинским акцентом. Знакомых грузинов у меня не было, а зря отрываться не хотелось. Поэтому я буркнул:

– Скажи, что не туда попал, ему какой-нибудь другой Юра нужен.

– Нет, ему нужен ты. Он назвал полностью: Юрия Петровича Булавина.

Пришлось идти.

– Слушаю.

– Вы находитесь свой квартира? – не здороваясь, спросил аппарат.

Акцент был какой-то странный.

– Естественно, раз вы сюда звоните.

– И уходить нэ собираетесь?

– Нет. А кто это?

На том конце повесили трубку.

– Идиот! – выругался я в пустоту и, сказав матери, чтоб больше не звала меня к телефону, снова уселся за работу.

Через полчаса позвонили в дверь, и мать снова зашла ко мне. Она была испугана.

– Пришел этот грузин. Я боюсь открывать.

– Что за ерунда! – я двинулся к передней.

Мать шла сзади и уговаривала позвать милицию. Я крутанул замок и толкнул дверь сильно, со злостью. На площадке стоял, корчась от смеха, мой приятель Николай Маркин. Я тоже расхохотался. А мать, еще не понимая в чем дело, тревожно выглядывала через мое плечо.

– Ты чего дурака валяешь? – я ткнул Маркина кулаком в плечо.

– Осторожно! – взвизгнул Николай. – Бутылка!

И он бережно извлек из кармана поллитровку.

– Ну и шуточки у тебя, Николай, – сердито сказала мать.

– Извините, Ксения Евгеньевна, это он виноват, – отдышавшись, стал оправдываться Маркин. – Как ни позвоню, все занят. Говорю: пообщаемся, а он – давай на следующей неделе. Опять звоню – опять на следующей. Вот и приходится в ваш дом пробираться хитростью. Нэ харашо, генацвали, друзей забывать.

Я прикинул, что, действительно, не видел Николая уже несколько месяцев. Сказать, что я испытал от этого угрызения совести, было бы большим преувеличением. Как-то так вышло, что друзей у меня практически нет. В университете были, но теперь их разбросало по разным городам, и мы лишь изредка переписываемся, а новые почему-то не завелись. С Маркиным я учился на одном курсе, но за пять лет мы ни разу не поговорили толком, хотя Николай был личностью заметной. Однако внимание к себе он привлекал отнюдь не успехами в математике, скорее наоборот – полным отсутствием этих успехов. Про него говорили, что он неглуп и не без способностей, но принадлежит к той породе, про которую сложена поговорка: «Умная голова да дураку досталась». Это был парень довольно редкого на нашем факультете типа. Одевался по-пижонски, охотно участвовал в подготовке факультетских капустников, да и выступал в них с неизменным успехом, к тому же увлеченно занимался теннисом, входил даже в университетскую сборную.

Наша компания, которую прозвали «научной элитой», наблюдала за Маркиным не без некоторого любопытства, но всегда издали, называли его «хоббистом». Это словечко для нас звучало презрительно.

Николай, конечно, догадывался про такое отношение. Но, видимо, был им мало озабочен. Он умело выстраивал свои дела, следил за тем, чтобы сразу два экзамена в одну сессию не заваливать, и тем самым обезопасивал себя от угрозы исключения. С «элитой» он никогда не ссорился, наоборот, при случае готов был выказать свое к нам почтение: мол, прекрасные вы парни, заняты замечательными делами, и только сожалеть приходится, что этот путь не для меня.

Сошлись мы с Николаем уже в самом конце учебы – готовили дипломы у одного научного руководителя. И работу свою Маркин сотворил не без моей помощи. О том, как это все было, я расскажу позже. Сейчас лишь замечу, что после защиты Николай проникся ко мне пылкой любовью, объявил себя моим «вечным вассалом» только ради того, чтобы не расставаться со мной, выпросил распределение в наш институт, собирался идти к Ренчу, но, испугавшись его знаменитой проверки, от этой идеи отказался и вынужден был довольствоваться не столь знаменитой лабораторией, хотя и близкой к нам по профилю. Из-за того, что его лаборатория находится в основном здании института, виделись мы на работе редко, но Маркин время от времени заезжал ко мне. Из его рассказов у меня складывалось впечатление, что теперь он, наконец, всерьез занялся наукой и даже кое-чего достиг. А о его общественной деятельности – он стал председателем совета молодых специалистов – в институте отзывались весьма одобрительно даже закоренелые скептики, убежденные, что от всех этих советов никакого толку, одна показуха.

Я усадил Маркина на тахту, сунул ему в руки первую попавшуюся книгу и велел ждать, «пока поставлю точку». Он безропотно подчинился, словно настоящий вассал, открыл книгу на случайной странице и углубился в нее, будто сразу набрел на что-то необычайно интересное. Однако когда я освободился, чтение он бросил в ту же секунду.

Я взглянул на переплет книги. Это была основательная работа о трудных случаях английской грамматики.

– Занимательно? – спросил я, ткнув пальцем в книгу.

– Ничего, – отозвался Маркин весело. – Умное сочинение, хотя вообще-то я французский учил.

Мы оба расхохотались. И с этой секунды я уже больше не жалел, что пришлось бросить работу. Устал я изрядно, да и тошно было заниматься явно пустым делом, но сам бы оторваться не решился. А тут благовидный повод – гость пришел.