Софья Шиль - История Мурочки

• Название: История Мурочки
• Автор: Софья Шиль
• Издательство: Типография Т-ва М. Д. Сытина
• Жанр: Детская проза
• Год: 1907

Хотя автором этой повести назван С. Орловский, на самом деле написала ее Софья Николаевна Шиль, педагог, поэтесса и писательница конца XIX — начала XX века. Сергей Орловский — ее псевдоним. У нее есть несколько рассказов и повестей для юношества, художественная биография Диккенса для детей. Ни одно произведение ее, насколько мне известно, не издавалось в наши дни. В большой повести «История Мурочки» (1907) она рассказывает о детстве и отрочестве девочки по имени Мура (Мария) Тропинина. Ее мать умерла, она живет в городе вместе с отцом и братьями — старшим, Димой, и младшим — Ником, как зовут его домашние. Мурочка очень любит свою няню, любит гулять с нею в церковном саду, слушать её сказки. С братом Дмитрием она часто ссорится. Тот ее дразнит и обижает.

В один прекрасный день всё мирное существование этой семьи меняется — приезжает сестра отца, тетя Варя. На взгляд детей, она всегда всем недовольна. Она меняет порядки в доме, няню отсылают обратно в деревню, а тетя нанимает детям одну гувернантку за другою, те не уживаются у детей, Мура и Дима изводят вновь пришедших воспитательниц…

---

Теперь, зимою, главное место их игр было все то же. На дворе, занесенном снегом, Николай Степанович выстроил к общему восхищению ледяную гору. Как только кончалось ученье в гимназии, у горы собиралась шумная толпа. Приходили свои, приходили и мало знакомые Диме гимназисты. Салазки так и мелькали вниз по горе и с шумом летели к забору; а потом мальчики опять карабкались вверх по лестнице и ждали своей очереди, шумели, кричали и смеялись.

Можно себе вообразить, как задирал нос Дима, представляя из себя счастливого владельца и ледяной горы. Когда в гимназии незнакомые мальчики просили позволения прийти покататься, он всегда давал согласие; но не из доброты, а просто потому, что ему приятно было похвастаться своей горой.

Каталась и Мурочка, катались и девицы из мезонина, приходила иногда Агнеса Петровна, и ее с торжеством скатывали вниз на самых лучших салазках.

И раз у этой горы разыгралась история, от которой Дима жестоко страдал всю зиму.

Пришел гимназист Соколов, сын очень бедных родителей, пришел с разрешения Димы. Но у него не было своих салазок. Двор был еще пуст. У горы, у подножия лестницы, стояли перевернутые кверху полозьями салазки Димы — большие и маленькие. Соколов постоял-постоял, да и решился. Взял маленькие санки, втащил их на лестницу и покатился. Щеки у него раскраснелись, глаза блестели от удовольствия, от быстрого бега салазок, от свежего морозного воздуха.

Потом пришел еще гимназист Трубачев, но уже со своими санками, и повалил народ.

Вот, наконец, и Дима. У него как раз в этот день вышла в гимназии неприятность: он ответил урок по книжке, спрятанной за спиною товарища. Учитель заметил и оставил Диму отвечать урок после классов. Пришлось твердить урок в большую перемену, а после ученья, когда все шумно одевались и спешили домой, пробыть в гимназии еще около четверти часа: пока учитель пришел, пока он спросил выученное, — время и пролетело, а между тем Дима горел нетерпеливым желанием поскорее попасть домой.

И вот, проходя через двор, он увидел, что на его горе уже давным-давно катаются счастливцы. Досада взяла его. Он побежал домой, поспешно бросил в кухне у Аннушки свои книги на табуретку и побежал к горе.

Мимо него с горы катил Соколов с веселым, беспечным видом. Дима вскипел беспричинным, злым раздражением.

Он бросился за ним, задыхаясь.

— Как ты смел!.. Как ты смел!.. без меня, без спросу!.. — кричал ему вслед Дима.

Но уже другой катился с горы, и за ним третий, а четвертый катился стоя, на коньках. Соколов уже стоял внизу, у конца ледяной дорожки, и смущенно смотрел на Диму. И другие гимназисты стояли и удивленно поглядывали него.

— Как ты смел! Разве я позволил тебе брать салазки?

— Я раньше всех… никого не было еще… Ну и подождал бы, не велика птица.

Тогда Трубачев сказал своим басом:

— Что это за новости? Всегда давал, а нынче вдруг нельзя!

Дима с бешенством обернулся к нему.

— Тебя кто спрашивает? Я здесь хозяин. Да послушай, Тропинин, ведь это несправедливо, — вмешался другой гимназист.

Но Дима не слушал его. Он налетел на растерявшегося, смущенного до слез Соколова.

— Не сметь брать без спросу! Слышишь? Выгоню!

— Глупый! — крикнул Трубачев. — Что с твоими салазками сделается? Дырку он в них просидел, что ли?

Кругом раздался дружный смех.

— И тебя выгоню! — кричал Дима.

Но в эту минуту чья-то сильная рука легла ему на плечо. Он обернулся. Перед ним стоял Дольников.

— Что тут за ссора? Всегда все, пользовались салазками без спросу. Ведь правда, господа?

— Правда, правда! — закричали кругом.

— Без спросу. И раз введено такое правило, то не может быть и речи о том, что Соколов виноват.

— Правило! Какое там правило?! Я — хозяин, что хочу, то и делаю. Хочу — даю, хочу — нет.

— Да ты чего вмешиваешься? Тебя кто просил? Заступники! Все против одного! Я знаю, все из зависти. Есть нечего, так все завидуют, рады меня унизить.

Но, сказав это, Дима сам испугался действия своих слов. Гриша отшатнулся, побледнел и опустил глаза. Кругом воцарилось молчание.

Дима стоял уже не как воевода, а как провинившийся школьник. Все ждали, что скажет Дольников.

Гриша поднял глаза, устремил их прямо в лицо Димы и с достоинством заговорил:

— Извините, Тропинин. Я не могу отвечать вам тем же. Вы корите нас нашей бедностью. На это мы можем только сказать: прощайте, богатый человек. Товарищи! Всем ясно, что с этого дня катанье здесь прекращается.

— Да что ты! — взмолился испуганный Дима. — Да разве я?.. Да послушайте меня!

— Мы не позволим оскорблять себя, — сказал другой гимназист.

— Пойдем-ка, брат, ко мне, — сказал Дольников бедному смущенному Соколову.

И все, молча, разошлись. Только Трубачев плюнул сторону и насмешливо проговорил басом. «Счастливо оставаться!..» И, уходя, захохотал с товарищем.

С этого памятного дня у ледяной горы царила зловещая тишина. Дима мог кататься хоть на двух салазках сразу, никто не отнимал их у него. И в гимназии он был точно отверженный среди бывших приятелей и чувствовал себя прескверно, хотя и храбрился и старался не показывать и виду. Потом понемногу все сгладилось и забылось, и опять стали ходить кататься с горы гимназисты, но уже прежнего увлеченья и беззаветной радости не было в этом катанье. Так же блестел и искрился снег, так же свеж был воздух, так же разгоралась на открытом, ясном небе ярко-розовая морозная заря и так же быстро летели вниз с горы салазки, а чего-то не было, что-то мешало, что-то стояло тенью у этой горы. Не жестокие ли слова?..

Соколов больше не приходил и Дольников тоже. Дима в своем отчаянии унизился до того, что ходил к Грише просить прощения, извинялся перед Соколовым в гимназии, но ничто не помогло. Гриша совершенно охладел к нему, говорил ему «вы» и «Тропинин» и, видимо, даже избегал встречаться с ним.

Но чем больше сторонился Гриша и явно пренебрегал его знакомством, тем жарче разгоралась в сердце Димы тайная потребность этой дружбы, преклонение перед нравственной силой бывшего товарища и страстное желание подражать ему, возвыситься до него.

XI Свадьба в доме

У Тропининых царило необыкновенное оживление: тетя Варя выходила замуж. Свадьба должна была состояться после Пасхи, на Красную Горку. Будущий муж Варвары Степановны, Алексей Алексеевич, был человек веселый, большой балагур и шутник, и очень полюбил детей.

Мурочка скоро привязалась к нему и всегда бежала к нему навстречу, как только заслышит его голос. Он всегда что-нибудь привозил детям: игрушек, книг, лакомств. Ник любил его главным образом за лакомства, а Мурочка — за его веселый нрав и немножко тоже за книги. Она теперь страстно полюбила чтение.

В доме было так шумно и весело, как никогда не бывало. Тетя Варя ходила сияющая от счастья, стала такая веселая и ласковая со всеми. Агнеса Петровна, которая за это время успела сердечно привязаться к семье Дольниковых, предложила тете Варе отдать шить все приданое в мезонин. Марья Васильевна очень обрадовалась такому хорошему заработку, и у них закипела работа. Часто Аня и Марья Васильевна сходили вниз и советовались с тетей Варей и Агнесой Петровной, какую сделать отделку, не переменить ли выкройку.

По воскресеньям собирались гости, пели и танцевали. Тетя Варя много раз приглашала Дольниковых, но Марья Васильевна благодарила и отказывалась: у неё не было хорошего платья. Елизавета Васильевна из последних своих денег сшила платья Ане и Леле, и обе молодые девушки вместе с братом явились однажды, смущенный и застенчивые.

Навстречу им выбежала Мурочка, довольная, веселая, звонко поцеловала их, товарищески пожала руку Грише и повела всех в гостиную. Но девицы так смутились в незнакомом обществе, что попросили тихонько Мурочку проводить их к Агнесе Петровне.

Мурочка и Агнеса Петровна занимали хорошенькую комнату, оклеенную розовыми обоями.

— Как у вас хорошо! — сказала Леля, оглядывая белые кровати, стол у окна, где занималась Мурочка, и рабочий столик Агнесы Петровны с зеркальцем над ним.

— Ну, сядем, сядем на диван, — сказала Мурочка. И они уселись рядышком на большом диване; и Мурочка стала рассказывать.

Она говорила, как любит Агнесу Петровну, как приятно у неё учиться, как хорошо сама она выучилась говорить по-немецки и теперь уже учится французскому языку.

— А тети Вари жалко, — сказала Мурочка. — Она строгая, я прежде ужасно боялась её. А теперь привыкла, и даже странно подумать, как мы будем жить без нее. Ведь она учила нас всех музыке. И поем мы с нею.

— Что же вы поете?

— Да хором все больше. Я ужасно люблю, например, «В темном лесе» или еще «Был у Христа Младенца сад»…

Леля погладила Мурочку по головке.