Виктор Тельпугов - Все по местам!

• Название: Все по местам!
• Автор: Виктор Тельпугов
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: О войне
• Год: 1971

Имя Виктора Тельпугова хорошо известно читателям всех возрастов. Одна из главных тем писателя — тема подвига советского человека в борьбе с фашизмом. Событиям Великой Отечественной войны посвящен ряд ранее печатавшихся рассказов В. Тельпугова и его недавняя повесть «Парашютисты». Книга «Все по местам!», открывающаяся новой повестью и содержащая цикл рассказов, тоже о героях фронта, о летчиках, воздушных пехотинцах, а также о самоотверженном труде рабочих, ковавших оружие для победы. В книге много автобиографического, как, впрочем, в значительной мере автобиографично все, что пишет В. Тельпугов о войне. Писатель прошел по многим военным дорогам. Был десантником, вместе со своими однополчанами дрался с гитлеровцами в лесах и болотах Белоруссии. Работал на авиационном заводе. Именно поэтому так впечатляющи, так достоверны его рассказы и повести, такой живой отклик находят они в сердцах людей.

---

Невеселые мысли Слободкина увели бы его далеко, если бы на выручку не пришла сама бригада.

— Эй! Ты пятую ищешь? — сердито окликнул его чумазый парень в телогрейке, промасленной до такой степени, что она казалась кожаной.

— Пятую.

— Я — пятая. Где тебя столько времени черти носят? Тебе мастер что сказал?

— Шестерни полетели…

— Полетели, полетели, — передразнил его чумазый, — ты уж не подумал ли, что улетели они совсем? Вот, полюбуйся, я сам их снял, пока ремонта твоего дождался.

У ног Слободкина прямо на земляном полу лежали три щербатые шестерни — у каждой не было и половины целых зубьев.

— Твоя работа? — в свою очередь рассердился Слободкин.

— А я-то тут при чем? — развел руками парень.

— Если бы уход за шестернями был, они бы еще сто лет прослужили. Так где же твоя бригада?

— Ты что, глуховат малость? Сказал же тебе — я и есть пятая.

— Ах, вот оно что… — понял, наконец, Слободкин. И большое у тебя хозяйство?

— Для одного человека вот так хватает! Испытываю автоматы на вибраторах. Ну, давай, давай, ремонтируй, некогда мне.

Чумазый исчез так же неожиданно, как появился. Слободкин опять остался наедине с невеселыми мыслями. Они, как поломанные шестерни, поворачивались медленно, со скрежетом, одним скрошившимся зубом ломая другой. Вот получил задание, нашел пятую бригаду, выяснил размеры аварии. Приступай к делу, да побыстрей, не теряй ни минуты. Все верно, и все наперекосяк: какой бы он ни был плохой, но все-таки токарь, а мастер подбросил ему работенку чисто слесарную. И как это легко и просто у него получилось: придется наращивать зубья! Конечно, придется. Куда теперь денешься? Но слесарного инструмента под рукой нет, и вообще Слободкин отродясь не починил сам ни одной шестерни. Видел только, как другие это делали. Правда, вспомнил сейчас все, до малейших подробностей. И как надо спилить остатки выкрошившихся зубьев, и как просверлить отверстия для крепления новых, и как резьбу метчиками нарезать… И еще вспомнил Слободкин, что он солдат, что в любом, самом трудном деле он должен, обязан даже найти выход. Сообразить и доложить! — учил его старшина Брага. И соображал, и докладывал.

…Поздно вечером, свалившись без сил на койку в промерзшей конторе, Слободкин не мог даже как следует вспомнить, где и как отыскал он метчики, сверла, напильник, в каких тисках по очереди зажал все три шестерни и всем трем не только вставил новые зубы, но и спилил их ровно, точно, аккуратно. Он делал все это с каким-то дьявольским наслаждением, словно доказывал не Баденкову, Каганову, пятой бригаде, а самому себе, может быть, в первую очередь: руки его кое-что умеют, голова на плечи не только для этой дурацкой чалмы посажена.

Прошедший в тревогах и хлопотах день был знаменателен для Слободкина и тем, что принес ему знакомство еще с одним человеком в шинели, Прокофием Зимовцом. С первой же минуты они поняли, что судьба свела их вместе совсем не случайно. Известно, солдаты сходятся быстро и по каким-то особым, необъяснимым законам. Уже по тому, как Зимовец отсыпал из тощего кисета махорку для нового знакомого, тот почувствовал, что перед ним человек не только добрый, но и сам немало протопавший по солдатским путям-дорогам.

— Десантник? — спросил Зимовец.

— Откуда знаешь?

Круглое, веснушчатое лицо Зимовца покрылось оборочками едва заметной улыбки.

— Да об этом уже весь цех говорит. Кого только тут нет! Теперь еще и воздушная пехота будет. Трудно тебе придется здесь — приварок не тот. Ты к десантным разносолам привык — у нас сырое тесто взамен хлеба и то не каждый день. Как — сырое?

— Очень просто. То дров нет, то муки. То и того и другого сразу. Сегодня как раз такой денек выпал. Мы их знаешь как зовем, такие дни?

— Ну?

— Разгрузочными.

— Зачем?

— Чтобы не так тошно было терпеть до следующего. Посмеемся, вроде легче станет.

— Был у меня в роте дружок Кузя. Тоже все острил насчет разгрузочного да разгрызочного.

— Разгрызочного?

— Придумали вместе с ним, когда в окружении сырую картошку грызли. И еще грибы.

— Тоже сырые?

— Ага.

— Понятно.

— И тебе, чувствую, довелось?

— Спрашиваешь!..

Восстанавливая сейчас в памяти этот разговор, Слободкин подумал о Кузе. Где он теперь? Что с ним? Вернулся в роту? Или попал в другую, первую встречную, маршевую? Или напоследок и к нему придрались доктора и упекли в какую-нибудь дыру, вроде этой? Слободкин никак не мог сравнить своего теперешнего положения с тем недавним, хотя тоже не героическим, но все-таки воинским. Тут, в одиночестве, он мог себе в этом признаться откровенно и честно. Конечно, никаких подвигов он лично не совершил. И Кузя, пожалуй, тоже. Но немца все же били? Били! И еще как! А теперь? Тыловик, нестроевик и еще много ик, от которых, как задумаешься, нервная икота начинается. Или это от стужи?

Слободкин пробовал получше закутаться шинелью, но холод подбирался к нему со всех сторон, особенно через разрез на спине, который никак не удавалось запахнуть, и он снова и снова ругал себя за то, что выбрал кавалерийскую.

Но все мрачные мысли вскоре вытеснила одна, не угасавшая в нем ни на минуту, только искусственно отодвигаемая в сторону, словно какой-то предмет тревожная, неотступная мысль об Ине. Что случилось с ней в первый день войны? Что произошло потом? Жива ли? Здорова ли? Как отыскать ее на этой земле, где все сдвинулось со своих обычных мест — и люди, и заводы, и даже целые города? И все продолжает еще двигаться, вращаться по какому-то непонятному, заколдованному кругу — без остановки, без передышки. И скорость круговерти все возрастает, ветер все сильнее свистит в ушах. Все сильнее, все отчетливей…

Слободкин начинал прислушиваться к вою ветра за окном, к ветру сумасшедшего вращения, и два звука слились в один — грозный пронзительный, заглушающий все остальные. Через некоторое время в нестерпимый вой ворвались сперва неясные, отдаленные, потом все более отчетливые лающие звуки зениток это уже не плод воображения, а самая настоящая реальность.

Слободкин вскочил с постели, подошел к задраенному картонными ставнями окну, в узком просвете увидел исполосованное прожекторами небо.

Что творится, Инкин, поглядела бы, что творится! Слободкин давно привык беседовать с Иной, как будто она была возле него. Он всегда ощущал ее рядом.

В дверь стукнули. Слободкин вздрогнул от неожиданности.

— Эй! Хлопец, ты жив тут?..

Нового знакомого он узнал и в темноте: могучие плечи коменданта едва протиснулись в узкую дверь конторы.

— Вам тоже не спится? — спросил Слободкин как можно более ровным голосом.

— Некогда, веришь? Я к тебе зараз по дилу. Комендант протянул Слободкину какой-то предмет, в котором тот на ощупь сразу узнал пилотку.

— Вот спасибо! Большое спасибо! — смущенно воскликнул Слободкин, и, чтобы хоть чем-то отблагодарить коменданта, добавил на чистом украинском: — Вид всего щирого сердца!

— Благодарить потом будешь. Ты кажи, хороша? — Устименко нахлобучил пилотку сперва на свою голову. — Гарнесенько! А ну, дай твою чуприну.

Слободкину пилотка оказалась великовата, но он сделал вид, что ни один головной убор за всю жизнь не сидел на нем так, как этот.

— А мени сдается, велыка. А?

— Нет, нет, хороша. Смотрите.

— Ну, ладно. Теперь ты хоть на солдата похож. А ну, давай зараз побачимо, шо на воле творится.

Они распахнули дверь и вышли. Не то ветром, не то взрывной волной пилотку тут же сорвало с головы Слободкина. Он кинулся за ней в сугроб.

Устименко сокрушенно и в то же время как-то очень по-деловому пробасил:

— Велыка.

Над ними где-то совсем близко провыла бомба. Слободкин незаметно поднес руки к вискам — чтоб еще раз не сдуло пилотку. Устименко повторил:

— Велыка, велыка…

— Нет, нет, нисколько. Это вам показалось.

— Ты про пилотку?

— Про пилотку.

— А я про фугаску. Скильки кило? Слободкин сказал не очень уверенно:

— Пятьдесят…

— Пид сотню! — поправил его Устименко. — И не далэко впала.

— С полкилометра, — прикинул Слободкин.

— Точно. Засекли они нас, хлопец. Кажну ничь, кажну ничь ходят, як к себи до дому.

— Значит, ночной смене больше всего достается?

— Всим хватае.

В этот момент два прожектора поймали в крест немецкий бомбардировщик, шедший на большой высоте, и повели его, не отпуская. К их двум белым лезвиям прибавились другие. Сойдясь в один ослепительный пучок, они заставили самолет заметаться, и летчик сбросил, видимо сразу весь свой груз за Волгой через несколько секунд прокатилась длинная серия взрывов.

Зенитки захлопали с новой силой. Казалось, вся стена вокруг комбината была огромным полигоном, заставленным орудиями, беспрестанно изрыгавшими гром и огонь, огонь и гром.