Вениамин Лебедев - По земле ходить не просто

• Название: По земле ходить не просто
• Автор: Вениамин Лебедев
• Издательство: Пермское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1964

Официальная часть выпускного вечера с речами и благими пожеланиями закончилась давно, а настоящее веселье, проникнутое грустью прощальных настроений, только начиналось. То на одном, то на другом конце огромного стола произносились тосты, вспыхивали и затухали недопетые песни.

Декан факультета с грустью смотрел на шумных студентов. Вот и еще один выпускной курс уходит из института. Много ушло их с тех пор, как он стал научным работником. И каждый раз так… Немножко грустно…

Как всегда на подобных вечерах, много говорилось о встрече через несколько лет. Неужели они не понимают, что это только слова? Наивные, и тем счастливые. Никогда им не собраться вместе, а если и встретятся двое-трое — не все будут рады друг другу. Не подозревают еще, что время и разные интересы охладят их нынешние горячие чувства, разовьют в иных такие черты, которые будут невыносимы для бывших товарищей. Встретятся и удивятся: как не могли раньше распознать этих людей.

А все-таки хорошие ребята!

---

Фаддей Кузьмич стоял за столом председателя и прикуривал от лампы. Сам председатель колхоза Степаненко примостился на конце длинной скамейки.

— Ты лучше расскажи, как вы революцию делали в Климковичах в девятьсот пятом году, — сказал Степаненко, смеясь.

— С Тошкой-то? — оживился Фаддей Кузьмич. — Можно. Только это в девятьсот восьмом, кажись, было. Мы тогда еще не были женатые… И вот идем как-то мы под утро. Скучно. Девчата, как на грех, ушли рано спать. Тошка мне и говорит: «Давай, Фадя, революцию делать». «Давай». Смотрю, Тошка забрался на здание волостного правления и сорвал вывеску. Это там, где сейчас школа. Кое-как перетащили ее через улицу и водрузили на кабак. А оттуда надо другую вывеску…

Утром на улице шум и гам. Мужики хохочут. Урядник Шаливайко от злости бородой трясет. Кто сделал?

Ну, конечно, все знают: кроме Тошки и его друга, никто на такое не отважится.

А мы с Тошкой похрапываем себе у них на сеновале. Оба без рубах: слышали, что так здоровее. Тошка тогда много читал. Вдруг — вжик! вжик! И ожгло нас как огнем. Завизжали спросонок, как поросята. Это Тошкин отец крестит нас сплеча ремённым кнутом. Тошка метнулся в пролом в соломенной крыше. Только голые пятки сверкнули — и в крапиву. А мне туда ходу нет — Тошкин отец опередил. Куда деваться? Бросился к дыре, в которую зимой сбрасывают скотине сено, да угодил прямо на свинью.

Но зато насолили же мы уряднику. Когда он ушел к попу на именины, собрались мы, такие революционеры, затащили в окно прямо в спальню Шаливайко большую свинью. Скоро крик страшный раздался:

— Караул! Студенты забрались с бомбой!

Сбежался народ: кто с топором, кто с вилами. Наконец врываются все к уряднику, и мы тут же, конечно. Впереди с револьвером и с шашкой наголо Шаливайко. — Фаддей Кузьмич привстал, изображая согнутую фигуру незадачливого урядника. — А там свинья.

— Интересно, жив этот Тошка? — спросил Сергей, подходя к столу.

— Это же ваш директор.

— Вон как!

— О, это человек! — ответил Фаддей Кузьмич…

Сергею нравилось заниматься с этими людьми, имевшими большой опыт в жизни. И сам он чувствовал, что занятия здесь у него проходят интересно, хорошо. Слушатели были как будто довольны.

Первый час беседовали по изученному материалу. Потом начались вопросы. Как всегда, они были самые разные, начиная с международного положения и кончая новейшими открытиями науки.

Сергей уже готовился рассказывать новый материал, но в это время в правление зашли два человека.

— Вам придется прекратить занятия, — сказал один из них, направляясь к столу. Это был инструктор райкома комсомола Гришин. — Вы, Заякин, освобождены от обязанностей пропагандиста.

— Почему?

— Мы не можем доверять изучение истории партий социально чуждым элементам.

— Это я социально чуждый элемент? Вы что, в самом деле? Кто же я, по-вашему?

— В райкоме узнаешь!

— Я должен узнавать в райкоме, кто я? — вспыхнул Сергей. — Однако, Гришин…

— Ты лучше расскажи, почему ты с Урала бежал. Думал, тебя здесь не найдут? Нашли, как видишь. Врагов народа, как бы они ни старались скрыться, везде найдут. А сейчас оставьте помещение. Здесь вам не место…

— Меня сюда, как вам известно, направили…

— Рассказывайте…

Сергей был совершенно подавлен. Но ему ничего не оставалось, как взять конспекты и уйти.

На улице он почувствовал, что дрожит, как в лихорадке. Он никак не мог понять, что происходит, но хорошо знал, чем может закончиться для него эта история, если уж называют его врагом народа.

Его вдруг охватила страшная тоска, безразличие и усталость. Дожить до такого… Он долго стоял возле школы, в грязи, подставляя открытую голову ветру со снегом. Опомнился только тогда, когда на лестнице правления послышались голоса. Чтобы не попадаться людям на глаза, Сергей свернул в переулок.

За речкой около магазинов он встретил Барановского и откровенно рассказал ему, как его выгнали с политучебы, как назвали его врагом народа.

— Я знаю об этом, Сергей Петрович. Обвиняют вас в том, что вы обманом пробрались в комсомол. Говорят, будто вы сын кулака… С Урала будто бежали, потому что оклеветали честных людей… Но я вам верю, Сергей Петрович. Вы же в комсомол вступили в той деревне, где родились. Там-то вы никого не смогли бы обмануть… Не верю я и в остальные обвинения. Но, думаю, разберутся…

Дверь дома открыла старуха няня. — Анна Григорьевна спит?

Хотелось сейчас же разбудить Аню, рассказать, в какую беду они попали.

— Поди-ка я знаю, где твоя жена, — раздраженно ответила няня-старушка, поворачиваясь к нему спиной. — Нету ее дома.

Аня не приходила долго. Значит, опять она у Кравцовых? Наверное, у Кравцовых. Где же еще? А там Карпов. Нужно бы сейчас же пойти туда, взять жену за руку и спросить, взглянув в глаза: «Что ты делаешь?» Нр Аня не из тех женщин, с которыми можно так разговаривать.

Что это? Ревность?

Как изменилась Аня после рождения сына. Расцвела зрелой женской красотой, но в то же время не стало в ней для Сергея прежней теплоты. Сергей чувствовал, что Аня разуверилась в нем, что видит в нем одни недостатки, что она перестала уважать его, что все больше и больше чуждается его.

Проснулся сын. Пришлось взять его на руки и, чтобы успокоить, ходить по комнате.

Когда Аня пришла, Сергей только что вышел из спальни.

— Ты бы хоть подумала о том, что у тебя ребенок, — сказал он, не в силах скрыть глухое раздражение.

— А вы что? Не могли без меня накормить и уложить? Сколько раз я говорила: перед сном надо напоить чаем.

— Где ты была до сих пор?

— Как тебе известно, я тоже работаю в школе. А после политучебы зашла к Марине Игнатьевне. Достала себе материал на пальто. Если уж муж не в состоянии прокормить и одеть жену, то самой приходится заботиться.

Аня теперь почти всегда противопоставляла себя мужу и сыну и поэтому говорила «вас», «вам».

— На что ты покупаешь? На что? — вскипел он. — Где у нас деньги, чтобы покупать у этих спекулянтов?

— Я сама зарабатываю.

— Не пальто тебе нужно, а Карпов! — закричал вдруг Сергей и, толкнув ногой дверь, вышел в кухню.

«Этого не надо было говорить. Этого не надо было говорить», — лихорадочно думал он, зачерпывая ковшом воду из бачка. Руки его дрожали, и ковш стучал по стенкам.

Аня сама пришла на кухню. Она закрыла за собой дверь и долго смотрела на него уничтожающим взглядом.

— Ты много выпил сегодня?

— Хватит! Я долго смотрел на ваши шашни! С меня довольно!

— Как ты смеешь!

Она окинула Сергея таким надменным взглядом, и такое, презрительное выражение было на ее лице, что Сергей пришел в бешенство. Возникло дикое желание ударить, растоптать ногами, но вместо этого он закричал осипшим. голосом:

— Ты думаешь, что я ничего не вижу? Я ничего не знаю? Мне, что ли, привозит Карпов заграничные чулки? Ради меня постоянно трется у Кравцовых?

* * *

Почти до самой середины декабря погода дурила: то становилось холодно, то начиналась оттепель со снегопадами и дождями, потом ударил мороз. Но не успела земля замерзнуть по-настоящему, как начались свирепые бураны. А тут уже подкрался Новый год…

Аня не вышла из кухни, чтобы встретить Сергея, вернувшегося из райкома комсомола. Она знала, что его оклеветали, ошельмовали, но равнодушно думала об этом: сам виноват, не умеет жить с людьми по-людски…

Аня ненавидела не Сергея, а такую жизнь. Ведь когда учились, мечталось о широком мире, о путешествиях, о курортах, а на деле оказалось, что мир ее ограничивается школой и квартирой, тетрадями учащихся и детскими пеленками! Сын привязал ее к дому, к кухне. Ну разве она не самая разнесчастная женщина? А Сергей, став рядовым учителем, готов мириться с этим на всю жизнь. Хоть бы мечтал о чем-нибудь! Так нет! И все его рассуждения о честности такие убогие, а сам он, ну, конечно, он ограниченный человек.

Так думала Аня и забывалась только у Кравцовых. Там велись возвышенные, как ей казалось, разговоры о поездках на Кавказ и в Крым, о нарядных женщинах, и Аня испытывала жгучий стыд оттого, что она не побывала ни на одном из курортов, что жизнь ее такая однообразная, такая серая.

Закончив предпраздничную стряпню, Аня выглянула из кухни. Сергей стоял у окна и издали разглядывал спящего сына странным потускневшим взглядом.

«Не хватает только тяжелого вздоха, — неприязненно подумала Аня, решив, что он рисуется перед ней, изображая себя несчастным человеком. Ждет, чтобы я пожалела его».

Нет, Аня не намерена была разыгрывать такую комедию. Она демонстративно прошла мимо Сергея в спальню и оттуда вышла одетой в новое платье.

— Поешь там… Я пошла, — бросила она через плечо.

— Надолго?

— Сам же внес деньги на новогодний вечер. Знаешь, что я в комиссии.