Томас Диш - Азиатский берег

• Название: Азиатский берег
• Автор: Томас Диш
• Жанр: Научная Фантастика

---

— Явуз! Явуз! — звала женщина.

Глядя на черную воду, на огни другого берега, он часто думал о том, что в конце концов все равно придется сдаться и открыть ей дверь.

Но ведь тут явная ошибка — из-за какого-то случайного сходства. Он вовсе не Явуз.

Джон Бенедикт Харрис. Американец.

Может, тут когда-то и жил какой-нибудь Явуз? Человек, который повесил на стену эти фотографии.

Две голые женщины, вероятно близнецы, верхом на одной белой лошади.

Пляж. Загорелая девушка в бикини. Улыбка. Песок. Неестественно голубая вода.

Случайные снимки.

Какое они имеют отношение к Джону? Почему он не решается снять их со стены? У него есть репродукции Пиранези. «Семья Саграда в Барселоне». Рисунок Черникове. Можно было увешать все стены.

Интересно, кто такой этот Явуз?.. Как он выглядит?

III

Через три дня после Рождества он получил открытку от жены, со штемпелем Невады. Обычно Дженис не посылала рождественских открыток. Картинка изображала огромную белую долину — очевидно, соленую пустыню пурпурные горы вдали и ярко-розовый закат. Ни фигур, ни следов растительности. На развороте было написано:

Веселого Рождества! Дженис.

В тот же день он получил маленький конверт с экземпляром «Арт Ньюс» и короткой запиской от одного приятеля:

Думаю, тебе будет небезынтересно взглянуть. Р.

Последние страницы журнала занимала длинная критическая статья некоего Ф. Р. Робертсона о книге Джона. Робертсон слыл знатоком гегелевской эстетики. В своей статье он утверждал, что «Homo Arbitrans»,[2] во-первых, всего лишь собрание трюизмов, а во-вторых — жалкое повторение Гегеля (и очевидно, автор статьи не видел здесь противоречия). Несколько лет назад Джон после первых двух лекций бросил курс, который вел Робертсон. Интересно, помнил ли об этом Робертсон?

Статья содержала несколько фактических ошибок, одну неверную цитату и даже не упоминала основного довода, который, надо признать, не был диалектическим. Решив написать ответ, Джон положил журнал возле пишущей машинки — и в тот же вечер залил его вином, случайно уронив бутылку; после чего вырвал статью Ф. Р. Робертсона, а журнал выбросил в мусорное ведро вместе с открыткой жены.

* * *

Желание посмотреть какой-нибудь фильм выгнало его на улицу и заставила долго бродить под дождем от одного кинотеатра к другому. В Нью-Йорке на Сорок Второй улице в таких случаях всегда можно было взять двойной билет на научно-фантастические фильмы или вестерны, но здесь, несмотря на изобилие кинотеатров (в отсутствие телевидения), у отъявленного голливудского китча сохранялась оригинальная звуковая дорожка. Прочие фильмы неизменно дублировались по-турецки.

Поглощенный своими мыслями, он едва не прошел мимо человека, наряженного скелетом. Преследуемый кучкой возбужденных ребятишек, человек ходил взад-вперед по переулку, держа в руках размокшую от дождя афишу, которая теперь служила ему зонтиком. На афише можно было прочесть лишь:

КИЛ Г

СТА ЛДА

После Ататюрка Килинг, одетый в костюм смерти, был главной фигурой нового турецкого фольклора. Каждый газетный киоск изобиловал комиксами с приключениями Килинга, и вот он явился сам — или по крайней мере его воплощение, — чтобы рекламировать свой последний фильм. Действительно, в переулке был кинотеатр, где шел фильм «Килинг Истамбула», или «Килинг в Стамбуле». На афише под огромными буквами Килинг в маске-черепе собирался поцеловать симпатичную и очевидно покорную блондинку, в то время как на большом транспаранте, пересекавшем улицу, он стрелял в двух хорошо одетых людей. По этим картинкам нельзя было решить, является ли Килинг воплощением сил добра, как Бэтман, или зла, как Фантомас. Поэтому…

Джон купил билет. Надо выяснить. Это имя — несомненно, английское заинтриговало его.

Он занял место в четвертом ряду, как раз когда фильм начался, и с удовольствием увидел на экране силуэты знакомых зданий. Обычные перспективы Стамбула, только черно-белые и обрамленные тьмой, казались необычайно реальными. По узким улицам с угрожающей скоростью мчались современные американские машины. Старый доктор был задушен неведомым убийцей. Потом долго не происходило ничего примечательного. Между блондинкой-певицей и молодым архитектором разворачивался прохладный роман, в то время как банда гангстеров — или дипломатов — пыталась завладеть черным чемоданом доктора. После ряда непонятных происшествий, четверо бандитов-дипломатов были убиты взрывом, а чемодан попал в руки Килинга. Но оказался пуст.

Полиция гналась за Килингом по черепичным крышам. Но это сцена была доказательством его ловкости, а не вины: полиция часто ошибается. Килинг проник через окно в спальню блондинки. Вопреки афише он не пытался поцеловать девушку, но заговорил с ней глухим басом. Похоже, под маской Килинга скрывался тот молодой архитектор, которого любила певица. Это тоже осталось неясным, поскольку Килинг не снимал свою маску.

Джон ощутил у себя на плече чью-то руку.

Он был уверен, что это ее рука, и не стал оборачиваться. Неужели она специально пришла за ним в кино? Если сейчас подняться и уйти, не устроит ли она сцену? Он постарался проигнорировать руку, глядя на экран, где молодой архитектор только что получил загадочную телеграмму. Руки плотно стиснули поручни кресла. Его руки — Джона Бенедикта Харриса.

— Мистер Харрис, здравствуйте!

Мужской голос. Джон обернулся. Это был Олтин.

— Олтин.

Лицо Олтина расплылось в улыбке.

— Да. Вы думали, это кто-нибудь?

— Кто-нибудь другой?

— Да.

— Нет.

— Вы смотрите фильм?

— Да.

— Он же не на английском. На турецком.

— Я знаю.

Люди, сидевшие рядом, зашикали на них, призывая к тишине. Белокурая певица погрузилась в один из городских водоемов, Бинбирдирек, который, благодаря созданной режиссером иллюзии, казался огромным.

— Мы пересядем к вам, — шепнул Олтин.

Джон кивнул.

Олтин сел справа и шепотом представил своего друга, который сел слева от Джона. Друга звали Явуз, он не говорил по-английски.

Джон безропотно пожал руку Явузу.

После этого было уже трудно сосредоточиться на фильме. Краем глаза Джон рассматривал Явуза. Турок был примерно того же роста и возраста, что и Джон, но это относилось по крайней мере к половине мужчин в Стамбуле. Совершенно непримечательное лицо; глаза влажно поблескивали, отражая свет экрана.

Килинг карабкался по стене дома, стоявшего на склоне высокого холма. Вдали меж туманных холмов виднелись воды Босфора.

Что-то отталкивающее было почти в каждом турецком лице. Но что именно? Джон никак не мог понять. Может быть, какая-то особенность строения черепа, узкие скулы, глубокие вертикальные линии, идущие от глаз к краям рта; сам рот, узкий, со сплющенными губами? Или некая скрытая дисгармония всех черт лица?

Явуз — обычное имя, как сказал клерк на почте.

В последние минуты фильма произошла схватка между двумя Килингами, ложным и настоящим. Один из них был сброшен с крыши недостроенного дома — очевидно, «плохой». Но настоящий или ложный? И который из них напугал певицу в спальне, задушил старого доктора, похитил чемодан?

— Вам понравилось? — спросил Олтин, когда они направились к выходу.

— Да.

— И вы поняли, о чем там говорилось?

— Кое-что. Вполне достаточно.

Олтин сказал что-то Явузу, который затем обратился к своему новому американскому другу по-турецки.

Джон покачал головой. Олтин и Явуз засмеялись.

— Он говорит, что у вас такой же костюм, как у него.

— Да, я сразу заметил, когда зажегся свет.

— Куда вы теперь, мистер Харрис?

— Сколько сейчас времени?

Они стояли на улице возле кинотеатра. Дождь едва моросил. Олтин посмотрел на часы.

— Половина восьмого.

— Мне пора домой.

— Мы пойдем с вами и купим бутылку вина. Хорошо?

Джон неуверенно посмотрел на Явуза. Явуз улыбался.

Что будет, когда она придет и станет стучать и звать Явуза?

— Не сегодня, Олтин.

— Нет?

— Мне немного нездоровится.

— Да?

— Нездоровится. У меня температура. Голова болит. — Он положил руку на лоб и тут же действительно ощутил жар и головную боль. — Может, в другой раз. Извините.

Олтин скептически пожал плечами. Джон пожал руку Олтину, потом Явузу. Они оба явно чувствовали себя оскорбленными.

* * *

Возвращаясь к себе домой, он избрал окольный путь и старался избегать темных переулков. Настроение, оставшееся после фильма, — как остается во рту вкус ликера, — сильно изменило восприятие окружающих предметов, такое уже случалось с Джоном. Однажды, посмотрев «Jules et Jim», он вышел из кинотеатра и обнаружил, что все вывески на улицах Нью-Йорка переведены на французский язык. И теперь тот же самый магический эффект позволял ему думать, будто он понимает обрывки разговоров прохожих. Значение каждой отдельной фразы воспринималось с очевидной непосредственностью факта, природа слов смешивалась с природой вещей. Каждая словесная конструкция, каждый взгляд и жест превосходно подходили к окружающей обстановке, к вечерней улице с ее огнями, к мыслям Джона.