Кальман Миксат - Зонт Святого Петра

• Название: Зонт Святого Петра
• Автор: Кальман Миксат
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1967

---

Но что такое смерть Купецкого по сравнению со смертью Грегорича? Этот старый гриб никому уже не был нужен и прекрасно сделал, что исчез навсегда, — исчезновения его почти никто не заметил. Тихо, безропотно он отошел в лучший мир как и следовало тому, кто жил, не замутив воды. Был и ушел — вот и все. Зато Пал Грегорич уход свой обставил весьма пышно.

Это было как раз на страстной четверг. Часу так в двенадцатом дня старик стал жаловаться на рези в желудке, побледнел и, почувствовав острую боль, лег в постель и попросил положить ему на живот мешочки с прогретым овсом. Анчура приносила овес и оправляла подушки. Рези немного утихли, Грегоричем овладела страшная слабость, и он проспал до самого вечера.

Вечером он открыл глаза и сказал:

— Подай мне, Анчура, зонт, положи его сюда, под голову. Вот так, теперь мне гораздо лучше.

Он еще немного поспал и внезапно проснулся с искаженным лицом:

— Я видел страшный сон, Анчура. Мне снилось, что я лошадь и меня повели на базар продавать. Пришли мои братья и племянники, стали меня торговать. Я ржал от испуга, не зная, к кому попаду. Брат Болдижар раскрыл мне рот, посмотрел зубы и сказал: «Он ни на что уже больше не годен, разве только шкура — за нее можно дать пять форинтов». Но тут пришел человек с косой и потрепал меня по спине. — О-о, и теперь еще бок болит в этом месте. Он вот здесь потрепал, Анчура, я чувствую:. «Конь мой, — сказал человек с косой, — я его покупаю». Я взглянул на него и увидел, что это смерть. «Уздечку не дам», — воспротивился мой хозяин. «Ладно, оставь себе, — согласился человек с косой, — я добуду уздечку в соседней лавке, подождите меня, я сейчас вернусь». Тут я проснулся. Мне страшно, Анчура!

Его рыжие волосы встали дыбом, на висках выступил предсмертный пот. Анчура вытирала его платком.

— Пустое это все, сударь, глупые речи! Сон-то ведь не небо посылает, сон из желудка идет…

— Нет, нет, — стонал больной, — я чувствую — это конец. Только и осталось у меня времени, Анчура, пока он покупает уздечку. Не утешай, не люблю я пустой болтовни. Подай мне скорей бумагу и чернила, я составлю телеграмму моему сыну Дюри. Пусть он немедленно приезжает. Его я дождусь. Да, сына своего я дождусь.

К нему придвинули стол, и он быстро, размашисто написал: «Приезжай немедленно, дядя-папа умирает, он хочет передать тебе кое-что. Мама».

— Пошли работника, пусть сейчас же отправит телеграмму! Он с беспокойством ждал, когда вернется работник, трижды справлялся о нем. Но тот, вернувшись, принес неутешительную весть: телеграфная контора закрыта, телеграмму отправить не удалось.

— Э-а, беда невелика, отправим завтра утром. Хозяин наш на выдумки горазд — ничего с ним плохого не будет;, вот только одно: уж больно стал нервный, не стоит его раздражать. Скажем, что телеграмма отправлена.

Ложь успокоила Грегорича, ему сразу стало легче. Про себя он рассчитал, когда приедет сын: мальчик должен быть послезавтра в полдень.

Старик спокойно проспал ночь, утром встал и, хотя был очень бледен и слаб, ходил, хлопотал, рылся в своем ящике, перебирая старые сувениры. И Анчура решила: «Не стоит посылать телеграмму, беды никакой не будет. Ему и сейчас уже лучше, а через день-другой и вовсе поправится.

Целый день Грегорич ковылял по дому, а под вечер заперся в кабинете, выпил бутылку токайского и долго-долго писал. Анчура всего один раз к. нему постучалась; — узнать, не нужно ли чего».

— Нет, — ответил он.

— Может, болит что?

— Бок болят, в том месте, где во сне потрепал человек с косой. Внутри болит что-то.

— Сильно болит?

— Сильно.

— Может, послать за врачом?

— Не надо.

Поздно вечером он вызвал к себе нотариуса, господин» Яноша Столарика, и, когда тот пришел, был очень весел, даже смеялся. Усадив нотариуса, велел подать вторую бутылку токайского.

— Из февральского урожая, Анчура.

Вино ЭТО оставалось еще от отца Грегорича, известного когда-то виноторговца, вино, выдержанное с того времени, когда в Токае собрали два урожая в год, в феврале и в октябре. Лишь короли пивали такое.

Этот «февральский урожай» получился так, что из-за рано наступившей зимы виноград оставался на лозе вплоть до самой весны. Можно представить себе, какой крепостью, тонкостью, каким букетом обладал этот нектар. Покойный: Грегорич прозвал его «Lebensretter» [ «Спаситель жизни» (нем.)] и часто говаривал: «Пусть тот, кто захочет руки на себя наложить, хлебнет стопки две такого вина: ежели холостой он — за шафером кинется, ежели женатый — за стряпчим». А означало это, что человек тот будет думать либо о женитьбе, либо о разводе — только не о смерти. Грегорич и Столарик чокнулись крепкой настойкой.

— Дьявольски хороша, — даже языком прищелкнул Грегорич. — Мой крестный отец отведал ее в тот день, когда я родился. Выходит, с него я начал, с ним и кончаю.

Они снова чокнулись. Нотариусу вино тоже нравилось. Между тем господин Грегорич вынул из кармана запечатанный пакет.

— Вот, господин Столарик, мое завещание. Я пригласил вас затем, чтобы передать его вам на хранение. — Он потер руки и засмеялся: — Презабавные вещи имеются в нем.

— Рано вы это затеяли, — сказал, принимая документы, господин Столарик. — К чему такая спешка?

Господин Грегорич устало улыбнулся.

— Мне это лучше знать, господин Столарик. Давайте-ка выпьем еще по рюмочке. Оставим смерть — она теперь за уздечку торгуется. Лучше расскажу я вам, господин Столарик, как мой отец добыл это вино. Забавная, скажу я вам, история.

— Любопытно послушать, господин Грегорич.

— Ха, отец мой был превеликий ловкач. Там, где ему не удавалось добиться своего напрямик, он шел путями окольными. Я кое-что от его хитрости унаследовал, но, к сожалению, не все. Ну, это отношения к рассказу не имеет. Шил, знаете, в Земплене некий граф. Был он несметно богат и в то же время непроходимо глуп. Очень добрый был человек и охотно помогал людям — оттого, собственно, и прослыл глупцом. Мой отец обычно покупал вино у него, и всякий раз, когда они заключали выгодную сделку, граф угощал отца крохотной рюмочкой этого нектара. Отец был страстный виноторговец и, естественно, не раз приставал к графу с просьбой продать ему хотя бы два ако[6] этого вина. Но граф и слушать не хотел. «У самого императора Франца не хватит денег, чтобы купить мое вино». И вот однажды, когда граф, по обыкновению, потчевал отца этим самым «Lebensretter», запел мой покойник Лазаря: «Ох, живительная влага, вот уж, право, благостыня господня! Если б бедная моя старуха могла бы каждый день хоть с наперсток выкушать его, ох, наверняка недельки через две и на ноги б встала». Благородный граф вконец расчувствовался, кликнул своего погребщика и приказал: «Наполни флягу господина Грегорича из бочки «Lebensretter»!» Через несколько дней после этого разговора приехали к графу гостьи — прелестные, элегантные женщины, — и хозяин захотел угостить их сим волшебным напитком, созданным, можно сказать, специально для дам. Но явился погребщик и доложил: «Нет того вина и в помине». — «Куда ты его девал?» — вскочил пораженный граф. «Все вошло во флягу Грегорича, еще и не хватило маленько». Так и было: старик заказал у бондаря Пивака большущую, на три ако флягу, — старый Пивак жив по сей день и отлично помнит эту историю, — нанял подводу, перевез на ней флягу в Земплен и получил вино. Верно ведь, хорош напиток? Что ж, еще по рюмочке на дорогу, господин Столарик.

Как только нотариус ушел, Грегорич позвал работника Матько:

— Немедленно ступай к жестянщику и купи у него котел. Потом за любые деньги найди двух каменщиков и приведи ко мне. Только никому на свете ни слова, зачем и куда идешь.

Эге-ге, а ведь это самая слабая струнка была у Матько. Вот если б ему не наказывали, может, тогда и хватило бы духу смолчать…

— Ступай скорей, выполняй поживей. Одна нога здесь, другая там.

Перед тем как зажигать свечи, и котел и каменщики были уже на месте.

Пал Грегорич отвел двух мастеровых в самую дальнюю комнату и старательно запер дверь.

— Умеете ли вы молчать? — спросил он их. Каменщики переглянулись, подумали, и тогда заговорил тот, что постарше.

— Молчать человек умеет — с того и начинает, как на свет попадает.

— Пока говорить не научится, молчать не трудно.

— Попытка не пытка, — вмешался каменщик помоложе, — можно и попробовать, ежели дело того стоит.

— Конечно, стоит. Вы получите по пятьдесят форинтов, если нынешней ночью пробьете в стене углубление, чтобы в нем уместился котел, а потом так заделаете, чтобы это место узнать нельзя было.

— Только и всего?

— Да. Затем от хозяина этого дома вы будете каждый год получать по пятьдесят форинтов, пока не проболтаетесь.

Каменщики снова переглянулись, и ответил тот, что постарше.