Геннадий Солодников - Пристань в сосновом бору

• Название: Пристань в сосновом бору
• Автор: Геннадий Солодников
• Издательство: Пермское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1983

Произведения пермского писателя о любви и печали, о горьких судьбах и светлых воспоминаниях.

---

Проклятая неудовлетворенность!

Это она частенько вынуждала Николая Русина отшвыривать кисти и подолгу не брать в руки палитру. И даже когда он писал много и продолжительно, постоянные сомнения отравляли его жизнь, мешали завершить интересно задуманную и начатую работу.

В художественном училище он был одним из лучших учеников, но его самого это нисколько не трогало — ну, может быть, только чуть-чуть, в самом начале… Он слишком быстро все схватывал, перенимал — умел выполнять учебные работы чисто и правильно, «по науке». И эта правильность выпирала, била в глаза — видно было, как сделано. Он чувствовал, что ему не хватает раскованности, полета фантазии. Видел он остро, горячо отзывался на все, переживал в душе, но с предельной полнотой выразить свои чувства ему по-настоящему не удавалось.

Возможно, в основном из-за этого, вызвав недоумение у сокурсников, он отошел от чисто творческой работы, от живописи и устроился в оформительскую мастерскую. Правда, не сразу. Пришлось поработать в художественном фонде… Очень недолго. Он ушел оттуда, выполнив первое и единственное задание — сделал двадцать копий одного портрета, окончательно обалдел и разочаровался.

Ребята, творчески слабее его, во всяком случае с меньшим умением, продолжали колготиться в среде признанных художников, беззастенчиво волокли свои несовершенные работы на коллективные выставки, на всех мероприятиях в Доме художника постоянно крутились на глазах, на виду — спали и видели себя членами творческого Союза. Сначала он раздражался, воевал с ними, потом понял всю нелепость своей позиции — сам-то он кто? — и стал тихо над ними посмеиваться. Ему претила эта суетность шустрых молодых гениев, больше надеющихся на нужные знакомства, свои сильные локти и плечи, нежели на способности.

Нет, он не бросил серьезную работу. Стремясь побольше узнать, за многое брался: выполнял рисунки для газеты, сделал обложки нескольких книжек в издательстве, помогал товарищу оформлять спектакли в театре юного зрителя. И постоянно писал дома. Трудно, со срывами, с отчаянием, но писал. Он мучительно искал себя, помогал себе вызреть. Впадал в уныние, внутренне буйствовал, потом отходил понемногу и снова верил: придет время, не пропадут зря его нынешние, вроде бы никчемные труды; прорвется в нем сковывающая плотина, и он познает наконец чувство вдохновенного полета.

* * *

Если б у Русина позднее спросить, о чем они говорили с Сармите средь недостроенных стен, он бы не смог ответить. Такой уж беспредметный был разговор, необязательный — можно сказать, ни о чем. Но то, что она сидела и после шла рядом и не мешала ему думать, была как бы бессловесным собеседником, странным образом сблизило его с ней. И оттого, что он сумел по-своему выговориться перед собой, еще раз постарался понять в общем-то уже понятное, ему стало легче, не так одиноко, и он пришел из бора с прежним, утренним настроением.

Правда, когда остался наедине — а он умел уходить в себя, даже если сосед Ваня был в комнате, шелестел листами книги, бормотал что-то под нос или задавал вопросы, — вдруг подумал, что глуповато вел себя с Сармите. Во всяком случае, выглядел не то каким-то недоумком, не то человеком, который шибко много о себе понимает, играет в загадочную личность. Нет чтобы быть попроще: проявить элементарное внимание, выказать хоть чуточку мужской заинтересованности. А вместо этого — немое: ах, посмотрите, какой он непостигаемый и, может, несчастный!

А тут еще Ваня, сам не подозревая о том, мимоходом царапнул по больному.

С Ваней они познакомились по дороге в дом отдыха. Вместе переходили по обветшалому льду через реку в верхней части города, вместе устраивались и на отдых. Русину сказали, что для него приготовлена отдельная комнатка… «Но, понимаете, заведение наше старое, тесное… А тут, понимаете, заезд получился чуть выше нормы. Не могли бы вы позволить подселить к вам еще кого-нибудь? Одного. Всего одного»… Русин тут же с искренней радостью согласился, выдвинул вперед своего попутчика: дескать, вот он. Пожалуйста! С великим удовольствием! А потом даже чуточку возмутился тем, что кто-то за него хлопотал: он ведь никого не просил и потому на отдельное жилье не рассчитывал и не претендует. А сам в душе, тоже искренне, радовался: вон как ладненько все получилось, и его принимают наособицу. Молодец, Ленька! Это он загодя позвонил директору дома отдыха, представился честь по чести своим хорошо поставленным голосом, назвал внушительную фирму — редакцию областной молодежной газеты, уважительно и настоятельно, с бархатистыми переливчиками в интонации, попросил создать для приезжающего художника условия не только для отдыха, точнее, не столько для отдыха, сколько для работы… И вот теперь все складывается тип-топ, как любил говорить тот же Ленька.

Комнатка была небольшая, об одно окно, приютилась она в стороне от основных палат, в укромном углу коридора, и в ней можно было прожить тихо и неприметно все двенадцать гулевых дней. Ваня тоже радовался, поглядывал на своего неожиданного благодетеля с преданностью.

Русин сразу же отправился в библиотеку и встретил там молодую женщину, судя по всему, работницу дома отдыха. Позднее он узнал, что это массовик, но поскольку на общую зарядку не ходил, в увеселительных затеях не участвовал, поэтому близко с ней не встречался. А сегодня только что столкнулся на крыльце один на один, приветливо улыбнулся, хотел поздороваться с должным приличием и словно споткнулся, занеся ногу на очередную ступеньку. Она прошла мимо, не замечая его расположения, наоборот, глянула как-то нехорошо: то ли с осуждением, то ли с пренебрежением. Это очень задело Русина, и он рассказал о встрече Ване.

— Во дает! — простодушно воскликнул тот. — Ты что, не знаешь? Ее ж специально выселили перед нашим приездом из этой комнаты. Перевели в другую, при клубе.

«Самодовольный ты дурак, Русин. Самовлюбленный олух! Не замечаешь, что творится с другими вокруг. Все о себе, о своем…» Он резко сморщился, словно его пронзила внезапная боль, и пошел прочь из комнаты, не отвечая на недоуменный Ванин взгляд.

Сармите он увидел на тропке-аллее, ведущей к арке главного въезда. В отличие от дороги тропка эта вовсю белела высокими отвалами снега по сторонам, и темно-вишневое пальто девушки с дымчатой меховой оторочкой по вороту, обшлагам и подолу было хорошо видно издали. Быстрым шагом, не маскируясь, Русин настиг ее, энергично взял под руку и потом уж только не сказал, а почти выдохнул запоздалое:

— Разрешите?

Она не отшатнулась, не вздрогнула, лишь легкое недоумение проскользнуло в ее глазах.

— Ах, это вы, Николай!

Русину показалось, что она в поспешности произнесла его имя с акцентом — почти «Николяй». Раньше он не замечал за ней такого, и теперь невольная оговорка почему-то умилила его. Пожалуй, сильнее, чем полагалось, он притянул ее к себе и сам приклонился к ней плечом.

— Сарми, можно я сделаю вам подарок?

— Зачем? — почти испуганно вырвалось у нее, и звук «ч» прозвучал как «тч», снова необычно и трогательно.

— Я хотел подарить вам замок, но он еще недостроен и уже стар, — с наигранной печалью продолжал Русин, не глядя на Сармите, и еще не знал, как и куда он вырулит после своего неожиданного глупейшего предложения. — Да, он недостроен и стар. Но я не смог вам объяснить всего этого, и вы так ничего и не поняли…

Они как раз миновали ворота, оставив позади глухой забор, и перед ними через дорогу в небольшом отдалении двумя рядами разбежался крохотный поселок. Собственно, даже и не самостоятельный поселок, а сколок главного — километрах в двух отсюда, где жили работники сплавной конторы и речники.

— Вы видите поселение? — уже громче и увереннее продолжил Русин, найдя дальнейший ход. — Вы когда-нибудь посещали сей скромный уголок?.. Да, да, я так и знал: в суете мирской, обуреваемые страстями, вы не удосужились направить сюда свои стопы. Я введу вас в эту обитель. И если она станет люба вашему взору и душе вашей, я дарую ее вам. Пусть со всем людом, со всеми его горестями и радостями, она навсегда займет место в сердце вашем…

Уф! И нагородил Русин! Как же он теперь посмотрит на нее: ведь сгорит со стыда, если что не так.

Но Сармите легко поддержала его игру:

— Ведите меня, о добрый господин. — Высвободила локоть и непринужденно вложила свою узенькую горячую руку в ладонь Николая.

Они медленно шли по единственной улице. Предзакатно полыхали окна, украшенные резными наличниками. В палисадниках, еще утопающих по пояс в заледенелом снегу, табунились шумливые воробьи. Сосульки уже перестали слезиться, и теперь в их голубом нутре, если посмотреть внимательно и с прищуром, вспыхивали малиновые искры.

В поселке было тихо и пустынно. Лишь на горке за огородом с визгом копошились двое ребятишек, с любопытством полаивали в подворотнях собаки, да по боковой тропинке впереди с коромыслом на плечах и полными ведрами шла девушка. Была она в подшитых валенках, но они нисколько не портили ее стати. Высвеченные солнцем икры, плотно охваченные голенищами, были налиты молодой силой. Прямая походка, плавный изгиб рук, распластавшихся по коромыслу, удлиненная приталенная куртка, подчеркивающая скрытую гибкость фигуры, — все говорило о юной свежести.