Игорь Чиннов - Стихотворения

• Название: Стихотворения
• Автор: Игорь Чиннов
• Жанр: Поэзия

В 1930-е годы в парижском журнале "Числа" были впервые опубликованы стихи Игоря Чиннова. И тогда, по словам Ирины Одоевцевой, двадцатилетний Чиннов начал "свое блестящее восхождение к славе", чтобы спустя четверть века унаследовать принадлежавшее Георгию Иванову "кресло первого поэта эмиграции". Последние свои стихи Игорь Чиннов написал в 1990-е годы в России, которую он увидел впервые после революции...

Содержание

Стихотворения

МОНОЛОГ (1950)

ЛИНИИ (1960)

МЕТАФОРЫ (1968)

ПАРТИТУРА (1970)

---

ПАРТИТУРА (1970)

I
* * *

Как это солнцу спокойно сияется,
Птицам поётся, розам цветётся,
Саду шумится и морю мерцается,
Филину спится, фонтану журчится,

Если тебе не лежится, не пишется,
Только вздыхается, даже не дышится,
Только жалеется, смутно желается,
Только тоскуется, только скучается?

* * *

Голубая Офелия, Дама-камелия,
О, в какой мы стране? – Мы в холодной Печалии)
(Ну, в Корее, Карелии, ну, в Португалии).
Мы на севере Грустии, в Южной Унынии,
Не в Инонии, нет, не в Тоскане – в Тоскании.

И гуляет, качаясь, ночная красавица,
И большая купава над нею качается,
И ночной господин за кустом дожидается.
По аллее магнолий Офелия шляется.

А луна прилетела из Южной Мечтании
И стоит, как лунатик, на куполе здания,
Где живет, где лежит полудева Феврония
(Не совсем-то живет: во блаженном успении).

Там в нетопленом зале валяются пыльные
Голубые надежды, мечты и желания
И лежит в облаках, в лебеде, в чернобыльнике
Мировая душа, упоительно пьяная, –
Лизавета Смердящая, глупо несчастная,
Или нет – Василиса, нет, Васька Прекрасная.

* * * Александру Гингеру

Лошади впадают в Каспийское море.
Более или менее впадают, и, значит,
Овцы сыты, а волки – едят Волгу и сено.

О, гармония Логоса! И как же иначе?
Серый волк на Иване-царевиче скачет
(по-сибирски снежок серебрится),
и море,
которому пьяный по колено,
зажигает большую синицу
в честь этой победы Человека.

Человек, это гордо!
Любит карась погреться в сметане,
Чтобы милая щука поела, дремала.
Перстень проглотил рыбу царского грека.
Дважды два семь, не много, не мало.
Солнце ясней, когда солнце в тумане.

Солнце слабеет. Как бледно и серо.
У Алжирского носа под самым Деем
Тридцать пять тысяч одних курьеров.

* * *

Да, утомило, надоело,
Осточертело всё к чертям.
Душа, хватай под мышки тело,
Бежим в Эдем, бежим в Сезам!

И слушает мольбу о чуде
Душа, разглядывая сор:
«Там воскресения не будет.
Там тот же погребальный вздор.

Там тоже ямы, трупы, речи,
Смесь чепухи и требухи,
И шевелит нездешний ветер
Заоблачные лопухи.

Ни ада-с, сударь мой, ни рая-с…»
Ну что ж. Ты слушаешь её.
Молчишь, вообразить стараясь
Загробное житье-бытьё.

* * * Алексею Ремизову

В долине плача, в юдоли печали
(Мели, Емеля, твоя неделя),
Где гуси-лебеди пролетали,
Мы заиграли, мы загуляли.

Кисельные реки, молочный берег –
И мы там были, и пели, и пили.
По усам текло, а в рот – попало?
Да нет, не попало, пиши пропало.

Алёнушка, слушай – Лель на свирели,
Уплыло горе в заморское море!
Мели, Емеля, твоя неделя –
Ай да люли, разлюли малина!

Долина плача, моя долина.

* * *

Задуматься, забыться, замечтаться,
Заслушаться ночной тоски.
Венеция, весна, и ночь, и пьяцца.

Вот – хризантемы, видишь – орхидеи
(Обрывки дыма и туман).
Что ж, посидим, друг другу руки грея.

Нет, волшебство едва ли возвратится,
От лунных чар болят виски
(Платить по счету: кьянти, асти, пицца).

И мы идем, и в луже мокнет роза,
А музыка – один обман,
Как постаревшая Принцесса Грёза.

* * *

Жизнь улыбалась, будто Царь-Девица,
А нынче хочется развоплотиться.

Очарованье, чары, волшебство?
Нет ничего (но это – ничего).

Да, превратились нежные соблазны
В гнилую падаль, в горестные язвы.

Ну да, весна, сирень или герань,
Но дело дрянь и тело просто рвань.

Всё превратилось в горечь и усталость.
Душа, бессмертная, поистрепалась.

Душа гниёт, и пахнет бытиё
Отравленным дыханием её.

* * *

И жизнь – будто мельничный жернов на шее,
будто бревно, рухнувшее на зеваку.
Жизнь – как смерть, только нет в этой смерти покоя.

Где он, покой, похожий на светлое летнее поле?
Не золотые сады, в которых
живут Геспериды. Просто
дорога в ухабах, коровьем и конском навозе,
и мы выходим в летнее милое поле.

* * *

Я проживаю в мире инфузорий
(Дом ноль-ноль минус в Тупике Микробов).
Я казначей Содружества Бактерий.

Мы там–танцуем–танец–стрептококков.
Я улыбаюсь голубой Бацилле,
Большой поклоннице литературы.

Я пью коктейль с ценителями гноя,
Разбавленный питательным бульоном,
И что-то вроде столбняка находит.

Звезда Бактерий блещет надо мною.

* * * Николаю Белоцветову

Казалось, становится небо
Жемчужной, мерцающей розой,
Рождался игольчатый стебель
Из ветра, молчанья, мороза.

А после и синяя роза
Осыпала всё лепестками,
Колола шипами мороза,
Синела высоко над нами.

Но сердце, озябшее, знало,
Что это, конечно, не роза.
И в жалких лохмотьях дрожала
Простушка по имени Грёза.

* * *

Разлетается сердце темными комьями крови,
Клочья души висят на терниях жизни –
Колючая проволока судьбы, в шипах заржавелых.

Так и терзайся при жизни в серном пламени ада,
Связанный пленник, потрепанный, перегоревший.
Что, освежает тебя холодный пепел мечтаний?

* * *

Так и живу,
жуком, опрокинутым на спину,
жертва своей скорлупы.

Беспомощно бьюсь,
барахтаюсь, шевелю
жалкими конечностями,
членистоногий.

Да, конечно, законы тяжести –
спорить – напрасно.
Уже занесен,
уже надо мной
черный сапог,
любитель хруста.

* * *

Мотаться нам да маяться
(Земное безобразие),
Мочалиться, мытариться,
А все-таки мечтается –
Иллюзии, фантазии…

Мечтается, миражится,
Поётся, куролесится,
Душа – блудница, бражница –
Невестится, куражится,
Несет-то околесицу.

Потараторь, голубушка,
Потарабарь, неумница,
А после сразу бухнемся
С тобой в тартарары.

* * * Владимиру Смоленскому

Наскучившая толчея
Молекул мелких бытия,
Как мошкара перед закатом.

Спешат работники толпой
Работать и – домой
С работы.
Все та же, та же колея.
Орбиты скуки и заботы.

В погасшем, мутном, тускловатом
Над парком первая звезда.
Знакомо-серые пустоты.

Да, путь указан навсегда
Звезде, молекулам, землянам.
Туда – сюда, туда – сюда.

Да, вдребезги бы дребедень.
(Как Богу созерцать не лень?)
И пахнет парком и туманом.

Так резко ветер холодел,
Был жалко прожит жалкий день,
И сердце слабо дребезжало.

* * *

Согласен, давай поиграем,
Расплата, пока, «за горами».
(А пахнет-то – серой, не раем.)
Стою, притворяясь героем:
Сразимся, Судьба дорогая,
В картишки, Судьба дорогая, –
В геенне земной догорая.

(А звезды? Над миром, над морем…)

А лучше бы – прочь из геенны…
(Ехидны, шакалы, гиены.)

Горело багровое жало,
Зверье поиграть предлагало.
И прятки, и жмурки, бывало,
И карты – прекрасно, премило.
(К несчастью, душа проиграла.)

И с чертом за милую душу
Сыграем (а все же я трушу).
Лунатиком выйти на крышу,
Обрушиться в синее с крыши…
Да где уж, Судьба-дорогуша, –
Я правил игры не нарушу.

* * *

Горькие земные оскорбления
Житель рая радостно простит.
Ну а мы? Мы в ангельское пение
Превратим мешки обид?

Бедный, смертный, что ж нам сладкозвучие?
(Летний зной, а в теле – гной.)
Не играй, обманщица певучая,
Не мерцай ты в мерзости земной.

В мерзости застряло сердце, вертится
Колесом в усталой колее.
Что ж, мели, бессмысленная мельница,
Копошись в земном гнилье.

Разлагается земное тело – и
Морщится – собой нехороша –
Опостылая, осточертелая,
Тоже опустелая душа.

* * *

Ну не бессмертие, хотя бы забытьё.
Да, «упокоиться», забыться.
Нa свалку жизнь – отжившее старьё
И ночь, блаженная царица.

И даже не нужна высокая звезда
Над ворохом житейской дряни.
Бессмертие – какая ерунда,
(Питаться падалью мечтаний!)

Есть только ночь. Смешно – всегда в законный час
Придет волшебницей чудесной:
Закрыть житейский хлам, земную грязь
Блаженно-синенькой завесой.

А что касается бессмертия… Всегда
Вообразится глупость, небыль.
Бессмертие – какая ерунда.
Но – звезды… Удивляюсь. Небо…

* * *

И ангелу случается отчаяться.
Он вешается, топится, стреляется.

Его душа, печальная страдалица,
Во что-то маленькое воплощается.

Ей суждено (он не успел раскаяться)
Жить гусеницей или каракатицей.

И вот живёт, питается, спасается,
И прошлое не жжёт, не вспоминается.

А после воплощается смиренница
В снежинку (потерпи – и переменится),

И, светлая, она летит над улицей
И ангелами дальними любуется.

II

* * *

Уже холодеет,
и тонкая белая птица
висит над зеленой водой
остатком погасшего облака,
вернее, огромной снежинкой.

Берег пустеет,
но кафе над сиреневым пляжем
еще открыто.
Сядем, закажем
белое мороженое,
похожее
на холодные белые розы.

Хочешь, вообразим,
будто это
две порции амброзии,
прямо с Олимпа?
Съедим и скажем,
посмотрев на горы:
– Мы тоже бессмертны.

* * *

Прозевал я, проворонил, промигал.
Улетело, утекло – видал-миндал?

Ветра в поле, шилом патоки – шалишь!
Только – кукиш, погляди-ка, только шиш.

А над речкой, переливчато-рябой,
Светит облако, забытое тобой,

И денёк на веки вечные застыл,
Тот, который ты увидел и забыл.

Та же самая в реке блестит вода,
Та же бабочка над отмелью всегда

Светлый листик, жёлтый листик, помнишь, тот,
Реет, кружится уже девятый год.

* * *

Утоли мои печали
Летним ветром, лунным светом,
Запахом начала мая,
Шорохом ночного моря.

Утоли мои печали
Голосом немого друга,
Парусом, плечом и плеском.

Утоли мои печали
Темным взглядом, тихим словом.

Утоли мои печали.

* * *

Как будто звёзды в хрустале,
Сиянье пира, сиянье бала,
В твоей руке звезды светлей,
Алмазно-лунный, цветок бокала.

Лишь миг шампанское шипит,
Идём кружиться, идём кружиться,
И чёрный веер уже раскрыт,
И тень взмахнула, и ресницы.

И плечи плавные плывут,
Белея бально, блестя крылато.
Пока живем, пока мы тут,
Пока не скоро еще расплата…

* * * Николаю Оцупу

Кто запустил в это серое небо
семь разноцветных шаров?
Словно бы взяты живыми на небо
семь драгоценных тюльпанов.

Вот и темно, но вслед за шарами
везет самолет огоньки:
Бог украшает цветными шарами
ветки невидимой ёлки.

«Лопнет как мыльный пузырь – и скоро –
шар, на котором живём».
Всё-таки это, пожалуй, нескоро.
О, улетим за летучим огнём,
с лёгким огнём поиграем.

* * *

Владимиру 3лобину