Александр Дюма - Эрминия

• Название: Эрминия
• Автор: Александр Дюма
• Издательство: Издательство «Пресса»
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1994
• ISBN: 5-263-00785-7

Произведения, пошедшие в сборник «Блэк. Эрминия. Корсиканские братья», продолжают серию «XIX век в романах Александра Дюма». Они могут служить образном романтической литературы, отстаивающей высокие сильные чувства, твердые моральные принципы и яркое горение любви.

В небольшой повести «Эрминия» Александр Дюма создал романтический образ непокорной, гордой и сильной девушки.

---

В часы, когда он был погружен в себя, Эдуар размышлял о всех своих однодневных привязанностях, на которые растратил свое сердце и которые в моменты грусти, коими прошлое всегда омрачает настоящее, не могли утешить его в его недолгом одиночестве. Лишь присутствие веселого друга способно было избавить его от этих болезненных, но преходящих ощущений.

В такие дни погода обыкновенно стояла пасмурная, он не знал, чем заняться, рано возвращался домой, и в тишину его комнаты, освещенной двумя свечами, в гости к нему являлись воспоминания, передавая через какой-нибудь портрет, мебель, а то и просто через какой-нибудь пустяк одно из тех радостных впечатлений детства, которые в конце концов почти всегда дают повод к грусти. Потом он ложился, брал в руки книгу какого-нибудь из наших поэтов, с кем он мог бы поговорить о своей тоске, засыпал, и на следующий день, если погода была хорошей, видения исчезали, и он вновь становился веселым приятелем, коим был в предшествующие дни.

Итак, это была одна из тех милых, типично парижских натур, которых, кажется, так много, а на самом деле так мало в этом городе. Его посещения, редкие правда, Школы правоведения, с одной стороны, и его несколько аристократические привычки — с другой, давали ему доступ в два мира: развязных студентов и праздных молодых людей. И он был горячо любим всеми: одними за то, что одалживал им деньги, на которые они ездили развлекаться в Шомьер, другими за то, что одалживал свои остроты, позволявшие блистать в салонах по вечерам и за это друзья и любовницы были ему весьма признательны.

Прекратив поиски квартиры, Эдуар отправился обедать. Вернувшись к себе, он сравнил то жилище, куда намеревался переехать, с тем, которое намеревался покинуть, и, убедившись, что ничего не выигрывает, разве что просто меняет обстановку, испытал сожаление, приходящее всякий раз, когда оставляют холостяцкую квартиру, какой бы тесной и неудобной она ни была. В памяти всплывает все, что с нею связано: давнишние чувства — их рождение и угасание каждый день видели ее стены, распустившиеся поутру цветы — и от них осталось лишь то, что зовется воспоминанием. Теперь уж начинаешь жалеть обо всем, вплоть до назойливого фортепиано, проклятого фортепиано, которое есть везде, где бы вы ни жили, и которое по утрам и вечерам исторгает из себя вечные и непостижимые гаммы; вплоть до консьержа, который вечером вручал вам ваш подсвечник и ключ, а иногда и долгожданное письмо, и вы почти так же благословляли руку, вручившую его вам, как и руку, его написавшую.

Потом наступает канун того дня, на который назначен переезд. Нужно собирать вещи, и вы рано возвращаетесь домой, иногда с приятелем, выразившим желание вам помогать, но чаще всего один; вы открываете шкафы и разную другую мебель, переворачиваете все вверх дном, прикасаетесь ко множеству вещей, так и не укладывая их; вы не знаете, с чего начать; потом вдруг в каком-нибудь ящике, о существовании которого вы уже забыли, вы находите такое же забытое письмо, потом другое, третье, вы садитесь на край кровати и принимаетесь читать свое прошлое, прерывая чтение немыми монологами, вроде: «Бедняжка! Славная Луиза! Она, верно, любила меня! Что с ней сталось?»

Уже вечер на исходе, вы так ничего и не делаете, перед вами проходят смутные тени женщин, и эти женщины, без сомнения, в тот час, когда вы вспоминаете о них, говорят другому милые и лживые слова, которые еще недавно говорили вам.

На следующий день, когда вы встаете с постели и в вашем распоряжении имеется всего лишь два часа на переезд, вы обнаруживаете, что все пребывает в том же беспорядке, что и накануне.

Вряд ли стоит говорить, что консьерж принес Эдуару положительный ответ. Эдуар в обмен на согласие вручил ему задаток и, поскольку квартира была свободна, тотчас же занялся переездом.

Два дня спустя он уже совершенно устроился в новых апартаментах за шестьсот франков в год.

II ЛАНДСКНЕХТ

Так минуло около месяца, когда однажды, выходя из дому, Эдуар увидел, как в соседний дом входит пожилая дама, на которую, признаться, он не обратил особого внимания, с девушкой — прекрасной, словно богиня, озаряющая своею красотою все вокруг. На мгновение она повернула головку в его сторону, и, каким бы кратким ни был этот миг, Эдуар смог разглядеть голубые глаза, черные волосы, бледное лицо и белые зубки — мечту художников и поэтов; в выражении лица девушки, в изгибах ее тела было нечто яркое и вызывающее, что изобличало в ней пылкую и эксцентричную натуру.

Девушка вошла в ворота, закрывшиеся за ней, и исчезла точно видение. Эдуар двинулся своей дорогой, и, когда пришел на бульвар в надежде встретить там кого-нибудь из приятелей, прелестный образ уже вовсе стерся в его воображении.

Погуляв какое-то время и поприветствовав некоторых особ, он наконец нашел подходящего человека и, взяв его под руку, сделал с ним два или три круга по бульвару.

— Ты ужинаешь со мной? — спросил его Эдуар. — Не хочешь ли заглянуть к Мари? Я ее уже два дня не видел, бедняжку.

Уйдя с бульвара, молодые люди направились к дому на улице Вивьен, поднялись на пятый этаж и без всяких церемоний позвонили.

Женщина, похожая на горничную, открыла им дверь.

— Мари у себя?

— Да, месье.

Они прошли в комнату, похожую на гостиную, где стояли вещи, похожие на мебель.

Две женщины и два молодых человека сидели за столом и оживленно беседовали.

— Хорошо, что вы пришли, это Анри и Эдуар! — воскликнула прелестная головка, бело-русо-розовая, точно пастель Мюллера. — Вы явились кстати! Мы играем в ландскнехт. Садитесь, если найдете стулья, и играйте, если есть деньги.

Два стула в конце концов сыскались.

— Кто выигрывает? — поинтересовался Эдуар.

— Клеманс. Она плутует.

Эдуар наклонился к уху Мари и, поцеловав ее, совсем тихо спросил:

— У тебя все хорошо?

— Прекрасно!

— Почему же тебя не было вчера?

— Плохо себя чувствовала.

— Врешь!

— Вношу тридцать су, — сказала Клеманс.

— Я — двадцать, — сказала Мари. — Эдуар, поставь за меня, я проигрываю.

Молодые люди пожали друг другу руки.

— Кто мечет банк? — спросил Анри.

— Я, — ответила Клеманс.

— Опять она? Она мечет уже семнадцатый раз!

— «Мечет молнии она…» — пропел кто-то фальшивым голосом.

— Играем? — воскликнула Клеманс. — Ставлю тридцать су.

— Беру двадцать, — ответила Мари.

— Я — десять, — сказал Эдуар.

— А я — остальное, — сказал Анри.

— Туз и валет, — объявила Клеманс.

— Туз — это хорошо.

— Галюше лучше.

— Что еще за Галюше?

— Это валет.

— Разве его зовут Галюше?

— Черт возьми, а как бы ты хотел, чтоб его звали?

— Скажи, Анри, ты знаешь, как ловят крокодилов?

— Нет.

— Вот и я тоже не знаю.

— Туз выиграл.

— Разумеется… Галюше еще ни разу не проигрывал.

— Передай талию.

— Ставлю сто су, — сказал Эдуар.

— Беру четыре франка, — сказала Мари.

— Ну конечно! — отозвалась Клеманс.

— Я — двадцать су, — сказал кто-то.

— А я — остаток, — сказал Анри.

— Анри всегда берет остаток, когда уже ничего не остается. Эдак он скоро коляску купит.

— Да! Кстати, о колясках. Она теперь есть у Августины.

— Ба!

— Да.

— Смотри-ка!

— Семерка и десятка, — сказал Эдуар.

— Десятка — это хорошо.

— Семерка выиграла, — объявил банкомет.

— Ты удваиваешь?

— Беру семь франков, — сказала Мари.

— Пятьдесят су, — сказала Клеманс.

— Остается пятьдесят сантимов, ты возьмешь их Анри?

— Нет.

— Поистине разорение тебе не грозит: берешь всегда, когда ничего нет, и ничего не берешь, когда есть.

— Дама плохая, — сказал Анри, — она уже четыре раза выходила.

Опершись белыми ручками о стол, обе молодые женщины, улыбаясь, внимательно следили за падающими одна за другой картами, но, видя, что они не приносят им выигрыша, принялись ругать их.

Игра в компании с женщинами имеет ту прелесть, что в ходе нее их лица меняют множество разных выражений, от неподдельной печали до безумной радости, в зависимости от того, проигрывают они или же выигрывают. Женщины ведь в противоположность нам не дают себе труда скрывать свои чувства.

— Дама выиграла! — объявила Клеманс. — Черт бы побрал эту монаршыо особу!

— В банке двадцать франков, — сказал Эдуар.

— Беру десять, — сказала Мари.

— Я… ничего, — проговорила Клеманс, подсчитывая деньги, лежавшие перед ней. — Впрочем, не взять ли мне сто су?

— Я — остальное, — смиренно сказал Анри.

— Две восьмерки! — сообщил Эдуар.

— Я буду должна тебе десять франков, — сказала ему Мари.

— Я бы предпочел, чтобы кто-нибудь другой был мне должен только пять, и я бы тогда выиграл еще сто су.