Далия Трускиновская - Деревянная грамота

• Название: Деревянная грамота
• Автор: Далия Трускиновская
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-367-00444-1

Москва в середине семнадцатого века — целый мир, где всего с избытком: и праздников, и тайн, и пылкой любви, и коварства соперников, и мужества, и находчивости. Лихие конюхи с Аргамачьих конюшен — Тимофей, Богдаш, Семейка и Данила, — выполняя распоряжение дьяка Приказа тайных дел Башмакова, ищут загадочную деревянную грамоту.

Как всегда, у них есть соперники — подьячие Земского приказа. Засады и погони, военные хитрости и роковые ошибки, мертвые тела и хитроумные влюбленные, секреты кулачных бойцов и искусство скоморохов — все сплелось вокруг грамоты. Что же это за диковина? Кому она принадлежит? Предателю, торгующему секретами Приказа тайных дел? Книжникам, собирающим редкости? Или людям, хранящим давние заветы предков?

Цикл исторических детективов известной рижской писательницы Далии Трускиновской о государевых конюхах продолжает роман «Деревянная грамота», где мы вновь встречаемся с героями «Заколдованной душегреи» и «Кровавого жемчуга».

---

Кто ни заглядывал в приказ — все слышали возмутительную повесть о нападении. И где! В трех шагах! На Никольской!..

Так этого дела оставлять нельзя.

Проучить налетчиков следует — чтобы всей Москве неповадно было!

Пусть знают, каково Земский приказ задевать!

Когда Деревнина отправили домой на извозчике с Аникеем Давыдовым, когда заново отобрали сказку у Похлебкина, старые приказные орлы, Протасьев с Колесниковым, усадили Стеньку перед собой и так принялись допрашивать бедняга вспотел.

— Одно из двух, — сказал Протасьев. — Либо тот еретик, Арсений Грек, догадался и своих людишек за вами выслал — грамоту отобрать, уж больно полюбилась, либо, Степа, кто-то еще на торгу приметил, как ты ее в приказ понес, и шел за тобой, и вас с Деревниным попросту выследил.

— Да Грек же! — воскликнул Стенька. — Он старичишка драчливый, все бы ему воевать! Я и в келье-то у него насилу ту грамоту отнял!

— Не вопи. Ступай-ка лучше домой, время позднее, да берегись, как бы вдругорядь не напали. А завтра пойдешь туда, где вся эта докука приключилась, поспрашиваешь. Может, кто вокруг того места крутился, и торговые люди его приметили?

— Безнадежная затея, — не одобрил Колесников.

— У тебя что получше найдется?

Пора было расходиться. Стенька вышел разом с Протасьевым.

Странно было видеть пространство у крыльца Земского приказа пустым. Тут обычно с раннего утра народ толокся. Они отошли немного.

— Что ж это Емельян застрял? — спросил Семен Алексеевич.

Стенька оглянулся.

Никто не спускался по ступеням — зато некая черная тень взлетела по ним торопливо и толкнула дверь.

— Кого еще черт на ночь глядя несет? — спросил Стенька.

Но не возвращаться же было.

— Может, Емельян с кем условился? — предположил Протасьев. — Мало ли из Верха кто? Такой человек, что и днем ему приходить невместно, и к себе позвать не может? Дела-то разные бывают. Вот как-то у государыни из покоев чарка пропала — тоже ведь и нам потрудиться пришлось…

И они побрели дальше.

* * *

Треклятый Голован опять отличился.

— Данила!!! — заорал Богдаш, но было поздно. Парень уже летел в одну сторону, а ведро с водой — в другую.

Богдаш кинулся помогать приятелю.

— Кость-то цела?

Данила ощупал бедро. Больно было чуть ли не до слез.

— Цела вроде…

— Что ж ты не поберегся? — принялся поучать, стоя рядом на корточках, Богдаш. — Знал же, что это за песья лодыга! Я гляжу — он ногу-то к пузу подтягивает и на тебя косится, а харя такая скверная! И как лягнет вбок! Сколько живу — ни разу не видывал, чтобы лошадь вот так, от пуза вбок, копытом била!

— Это он мне что-то припомнил, — Данила вздохнул, припоминая. — Может, что я ему вчера не первому корм задал? И кусаться он лез намедни, да по губе схлопотал…

— Возьми кнут да и поучи его, — велел, подойдя, дед Акишев. — Не то вообразит, будто он тут главный! И будешь ты с ним горькие слезы проливать.

Данила поднялся, взял протянутый кнут, хромая, подошел поближе и пару раз оплел Голована по крупу. Тот подался в сторону, глядя так разумно, будто словами выговаривал:

— А все равно я тебя сильнее уел, чем ты меня!

— Ну, что с ним станешь делать? — спросил Данила. — На мясо разве пустить?

— Коли всех норовистых бахматов на мясо — кого седлать будем? Аргамаков, что ли? — полюбопытствовал Богдаш. — Так они свой жир еле волочат! Ну, сам идти сможешь? Или на закорки тебя брать?

— Сам управлюсь! — Данила не любил принимать помощь. То есть, от Тимофея Озорного или от Семейки Амосова — еще мог бы, но не от языкастого и ядовитого Богдана Желвака.

— Как знаешь.

Богдаш пошел по проходу меж стойлами — высокий, едва не головой под самый потолок, и кудри его, удивительной желтизны, были в полумраке как широкий огонек свечи.

— Ишь ты — государевы аргамаки жир еле волочат… — неодобрительно проворчал дед Акишев.

— А то нет? — удивился Данила. Красавцы-то они были холеные, с лебедиными шеями, и знатно выступали под боярами, звеня заменяющими поводья гремячими цепями, бубенцами на запястьях и даже цепочками в два-три звена на подковах, но коли погнать взапуски любого из этих коней с Голованом, то на первой же версте и станет ясно, что против бахмата им делать нечего.

— Сейчас я тебе, дураку, растолкую, что есть подлинный аргамак, — дед Акишев пошел меж стойлами, даже не глядя, ковыляет ли Данила следом. — Ты в бессмыслице своей полагаешь, будто аргамак — это когда грива по земле метет? Когда хвост хоть веревкой подвязывай? Такого коня под боярыню седлать, бабьим седлом — видал? Вроде креслица! И ездить на нем шагом! Вот — аргамак!

Он указал на сухого, поджарого, хотя корм на государевых конюшнях был хороший, недавно приведенного и еще не изученного конюхами ладного конька.

Позвал:

— Байрам! Байрамка!

Конь повернул голову, посмотрел деду прямо в глаза своими — огромными, темными, пока — спокойными.

— Байрамушка, дитятко… Гляди! Головка у него легкая, малость горбонос, но это еще не примета. Уши длинноватые — вот примета! Холка высокая еще примета. Зад висловатый… ну, это не главное… А, вот! Щеток у него нет!

В доказательства дед нагнулся, ловко ухватил и, сгибая, приподнял конскую ногу.

— У аргамака грива и хвост небогатые, да их и впотьмах пальцами узнаешь как шелк. Потрогай!

Данила прикоснулся к черной гриве гнедого конька.

— А вот выведем погулять, осветит его солнышко, и еще примету увидишь. Шерстью он золотист. Бояре не все в конях толк знают. Этого аргамака под себя не взякий возьмет. А он-то и есть самый нестомчивый! Им главное были бы бока крутые. А для наших дел толстобрюхие не надобны…

Даниле загорелось — взять этого Байрамку да и попробовать, прогнать по льду Москвы-реки, где совсем скоро, на Масленицу, выгородят из снега место для конских бегов. Да какое там! Голован так двинул — ногу до стремени не задрать, больно!

И промаялся Данила два дня, растирая больное место всякой вонючей дрянью, пока не удалось сходить в баню и распарить бедро. И то еще наутро боль чувствовалась.

— Ну, что, убогий, хорошо тебя Голован подковал? — осведомился дед. Ну да я тебе работу придумал. Ступай в шорную! Будешь там сидеть и трудиться, а оттуда — ни-ни!

Данила уж было обрадовался — наконец хоть кто-то поучит сбрую шить и чинить. Но дед, отлучившись, вернулся со своим любимым лукошком, в котором лежало доверху разного добра, завернутого в холстинки и разложенного по ларчикам.

— Давно пора тут разобраться, — ворчал дед, выкладывая на узкий стол все это имущество. — Вот кто бы мне объяснил, с чего серебро чернеет? Не от сырости же? Вдруг назавтра государь в поход подымется — а у нас не серебро, а хуже грязи подзаборной…

Он стал выкладывать конские оголовья, решмы, бубенцы, что цепляют для звона на конские запястья, гремячие цепи из крупных колец, заменяющие поводья, отдельные чеканные бляхи от ремней.

— И вот чем мы государю сбрую-то украшаем… — дед Акишев открыл ларчик. — Вот его любимые подвесочки.

Данила не понял — за что их любить? Невидные, не блестящие, что-то тускло-коричневое в серебро оправлено… С острыми кончиками…

— Медвежьи когти это, дурень, — беззлобно объяснил дед. — Сам государь зверя добыл. Большой зверина попался, чуть рогатину не сломал. Государь велел когти в серебро обделать и к сбруе привешивать. Гляди, когтищи-то! Матерый был медведь!

Данила даже рот приоткрыл — оказывается, государь и на медведя хаживал! А он-то думал — все лишь соколами балуется.

— Стало быть, почистишь серебро-то, чтобы сверкало. На оголовье видишь орел? Чтоб от него искры сыпались!

И все утро Данила добывал эти самые искры…

Ближе к обеду решил поискать Тимофея.

Аргамачьи конюшни были невелики, особо спрятаться негде, притом — на кремлевских задворках, где не только трудились, но и жили в хибарках государевы людишки — пекари, мовники и мовницы, птичницы, весь кухонный чин, даже иные истопники, а истопник в государевых покоях — лицо важное, он не только печами заведует, а и у дверей стоит, стражу несет. Там же в крошечных избушках ютились и местные нищие — чтобы не так далеко было бегать к папертям кремлевских храмов. Один такой домишко, совсем закопченный, занимали Тимофей и Семейка. Чтобы туда перебежать, и одеваться не нужно было — он стоял прямо в конюшенной ограде. Однако бегать сейчас Даниле было несподручно — и он накинул на плечи тулупчик, тот самый, которым год назад снабдили добросердечные девки с Неглинки, и не за услугу, а потому, что стал богоданным крестным сыночка их подружки, Федосьицы.

У самых дверей он увидал Богдана Желвака. Тот нес Тимофею лубяной короб, откуда торчали досточки.

— Принимай гостей! — велел Богдаш, отворяя дверь.