Анатолий Коган - Войку, сын Тудора

• Название: Войку, сын Тудора
• Автор: Анатолий Коган
• Издательство: "HYPERION"
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1990
• ISBN: 5-368-01038-3

Основу романа составляют приключения и подвиги Войку Чербула, сначала — рядового бойца, затем — сотника и наконец — капитана в войске Штефана Великого, господаря Молдавии. Все три части романа — «Высокий Мост», «Мангупская княжна» и «Час нашествия» — издавались отдельно.

Повествование охватывает самый драматический период средневековой истории Молдавии — 15 век, когда господарь (теперь — национальный символ страны и самый любимый её герой Штефан чел Маре) смог остановить нашествие турок на Европу на холмах своего государства. Автор органично сплетает исторические факты, холодную логику, идеи гуманизма, романтизм и элементы фэнтэзи.

---

Делали то же, что и все войско. Нападали на обозы. Вырезали вражеские отряды, выходившие из лагеря на поиски съестного, — трудности с продовольствием у осман и мунтян росли. Затаскивали в лес и убивали отставших, забредших далеко от своих; но таких становилось все меньше, мунтяне, османы и наемники-христиане в армии Мухаммеда становились все опасливее.

Зато воины Молдовы все лучше узнавали врага; и многое, что пугало в нем издали, вспоминалось, как детская сказка о Кэпкэуне-людоеде, не страшном взрослому. Знали уже, что турка-нехристя берет и пуля, и кинжал; что обернуться, к примеру, совой или волком, чтобы бежать из плена, осман не в силах, что не может он и срастись обратно, если будет разрублен или снимут с него бритую башку. Что жаждою крови они упырям сродни, но прилетать по ночам лакать ее у живых не умеют. Что есть всегда у доброго воина острое шило для османского или мунтянского кожуха.

Приходившие в отряд в той войне не были новичками. У каждого за плечами был свой поход, свое горе, своя ненависть к захватчику или к его пособникам.

В первые дни среди них появился плечистый землянин Кушмэ, из тех крестьян, которых князь отпустил с бешляга вблизи Романа. Кушмэ пришел домой, в малое сельцо над Днестром, и увидел в уцелевшей от пожара хате свою замученную семью. Отец стоял, подвешенный за руки к балке; содранная с него кожа кровавым комом валялась в углу горницы. Жена, сестра, мать и дети лежали по всему дому, поруганные, истерзанные, убитые. Кушмэ повернул обратно, начал мстить. Вначале ловил одиночных осман, тогда еще уверенных и беспечных, опутывал веревками, терзал. Потом прискучило, войник просто накрывал лицо пойманного кушмой и так держал, пока тот не затихал. С наступлением ночи мститель осторожно подтаскивал тело к самому стану врага и так оставлял, не снимая оружия, не забирая одежды и золота. Утром турки или мунтяне находили мертвеца с посиневшим лицом, без ран или знаков насилия. И по лагерю ширился слух о неведомой болезни, поразившей еще одного воина. О делах крестьянина узнали свои; его наградили прозвищем «Кушмэ»; ему начали подражать, подкрепляя этим слухи о таинственной хвори. Устав от одиночества, Кушмэ пришел в отряд сотника Чербула, но способа расправы с врагами не переменил.

Позднее к ним прибился Рэбож. Этот длинный кожевник из Орхея получил известность и кличку от еще более длинного посоха, который он, подобно страннику-пилигриму, повсюду носил с собой. Воевал Рэбож не палкой, но доброй саблей, нанося на жердь поминальные зарубки по каждому убитому супостату, отчего она становилась ему дороже и милее с каждым днем войны.

В разное время к людям Чербула пристали Сулэ, то есть Шило, Лац, сиречь Удавка, Бардэ, что значит Топор. И иные, числом немалые, чьи воинские прозвища выдавали оружие или способы, коими те предпочитали расправляться с бойцами Мухаммеда и Лайоты. Так их набралась сотня, и становилось все больше и больше. Человек в ту пору в Земле Молдавской был подобен сухому листку, несомому ветром над лесным пожаром. Приходили, ища врагу мести, а себе — смерти, нося, как мечи возмездия, новые свои имена, утратив прежние с гибелью всех, кто знал их до нашествия. Появлялись, прослышав, что князь в плену, убит или удавлен, что войска более нет и ненавистный ворог навеки завладел их родимым краем. Их встречали стародавним «хлеба, соли и бочек вам с вином!» Они узнавали правду о Штефане и Сучаве, находили товарищей, получали оружие и место в строю для боя.

Пришел куртянин, взятый в плен мунтянами. Кристе — таким было имя витязя — приказали рыть себе могилу, какая будет ему по душе. «Можешь поглубже», — добавили палачи с усмешкой. Кристя рыл и рыл, не чуя усталости, — умирать не хотелось; ушел в свою ямину с головой, углублялся все дальше. И провалился вдруг в полузасыпанный подземный ход, в незапамятные времена выкопанный здесь, на месте древнего монастыря; и пополз по нему прочь во мраке и спасся, выйдя на свет в густом дубняке, где пришельцы и не думали его искать. Начал копать темноволосым, вышел из-под земли с белой головой.

Пришли пятеро братьев — Серафим, Ион, Мику, Клокот и Илья, во главе со скутельником общины Васку. Этих прислал сход землян из Шолданешт, села, в котором родились капитан Тудор Боур с братом Влайку, где до сих пор жили дед и бабка Чербула; все шестеро были братьями Войку по отчине, в которой у него тоже имелась доля — право на дом и земельный надел. Братья рассказали о том, как стража села отогнала чамбул татар, забравшийся в их долину среди лесов, как ушли на войну мужи, как остались старцы, дети и бабы, готовые в любое мгновение запалить добро и хлеб и уйти в кодры, где уже было устроено убежище.

Лежа в кустах на опушке с несколькими воинами, Чербул наблюдал за лагерем врага. Лагерь осман был уже не тот; не шумели турки на майданах, не толпились у лавок; все больше воинов отлеживалось в шатрах. Беглецы из болгар, — салагор, саинджи, арабаджи — рассказывали, как трудно приходится теперь захватчикам; османы все туже затягивали цветастые кушаки.

Осаждая Сучаву, турки сами оказались в осаде. Их вылазки частью сил — до двух или трех полков, — как правило, терпели неудачу. Штефан-воевода всегда держал наготове сильный кулак, который обрушивал на вышедших из стана врагов, позволив им отойти на достаточное расстояние для того, чтобы помощь не могла подоспеть к ним вовремя. Выходившие за провиантом алаи гибли, застигнутые молдавскими воинами в узких горловинах долин, стиснутых лесистыми холмами, где пехота или конница не могли развернуться. Османы в таких случаях становились в круг, лицом к нападающим, и умирали с честью, сражаясь. Мунтяне чаще сдавались, но это не сохраняло им жизнь.

Пришло время, когда султан запретил такие вылазки, в надежде на обозы, которые должны были, по оставленным им приказам, через месяц после вторжения выступить из придунайских земель под охраной целого войска. Мухаммед посылал гонцов, более — из мунтян, повелевая придунайским бекам не медлить с отправлением этих караванов. Но обозы не шли. Была у султана надежда и на местных бояр; но бояре-изменники, как ни ненавидели своего князя, боялись его, видимо, еще больше и, к тому же, плохо ладили между собой.

Сучава же, как назло, держалась. Несколько новых приступов ни к чему не привели. Длиннющая насыпь, когда ее закончили, тоже не решила дела; выстрелы из двух больших орудий, которые по ней подвели ко вратам, обрушили створки, но только для того, чтобы за ними обнаружилась сплошная стена, коею защитники крепости замуровали въезд. Ядра вязли в белом камне новой стены, как во всех поясах твердыни, не выламывая в нем бреши. Орудия пришлось отвести.

В лагере не было нехватки в воде, несмотря на великие зной и сушь, — река протекала почти по его середине. Но голод и жара все больше донимали аскеров Мухаммеда. Воинами все больше овладевало безразличие, неверие в успех похода; люди были теперь готовы сутками валяться в палатках в тяжелой дреме, просыпаясь лишь для еды.

Султан знал, как опасно отупение и вялость, вторгшиеся в ряды его газиев. Султан-сераскер затевал поэтому безуспешные приступы, заставлял воинов кирками дробить скалы под крепостью. Играл турецкий оркестр, били бубны; в лагере устраивали состязания силачей, свое искусство показывали жонглеры и фокусники. Расшевелить, однако, полуголодных воинов было все труднее. Гораздо охотнее, чем к разнузданным звукам метерхане, люди прислушивались к слухам, все более тревожным и пугающим. Говорили о мертвецах с посиневшими лицами; о первых жертвах объявившегося в армии морового поветрия; о том, что дикие жители здешних лесов поголовно колдуны и волшебники, насылающие на муджахидов ислама болезни и смерть, что вода в Сучаве отравлена медленно, но неотвратимо действующим ядом. Эти речи карались вначале плетьми, потом — отсечением языка, наконец — смертью на колу. Но люди продолжали шептаться в шатрах, за трапезами, у вечерних костров. И шепот их становился все более зловещим. Говорили, будто визири и паши обманом завлекли повелителя осман в здешние гибельные места, чтобы армия и сам султан погибли от голода, болезней и злых чар, насылаемых на правоверных презренными ак-ифляками.

Леса также мучили турок великим соблазном. Из турецкого стана слышался шум листвы, пение птиц, журчание свежих ключей. До крайних палаток порой докатывались волны лесной прохлады. Кодры из пыльного и жаркого лагеря казались земным раем, и многие вначале, презрев все запреты, отправлялись под их изумрудную сень. Но редко кто-нибудь возвращался из таких прогулок. Турки окончательно поняли, что леса Молдовы, пожалуй, коварнейшая из всех ловушек, приготовленных для них в этих землях природою и людьми. И не поддавались более искушению.

Войку смотрел, как уходят вдаль ряды неисчислимых палаток и шатров турецкого стана, вытянувшегося вдоль долины. С ветки дуба, растянувшего над их головами полог густой кроны, в траву перед ним шлепнулась крупная белая гусеница, и тут же к ней со всех сторон заспешили мелкие черные муравьи. Точно так же, подумалось витязю, в самом сердце его родины лежала теперь толстая, прожорливая гусеница иноземных полчищ. И, словно муравьи, со всех сторон торопились к ней отряды, четы и стяги хозяев края, чтобы кусать непрошенную гостью, откусывать от нее клочки, пусть и малые, кромсать ее тело и дробить, не давая насытиться соками родной земли, иссушить ее и навсегда обесплодить.