Максим Горький - Мать

• Название: Мать
• Автор: Максим Горький
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1936

Роман "Мать" - одно из лучших произведений М. Горького. В романе изображена борьба революционеров-подпольщиков против самодержавия. Основной герой романа - пожилая жительница рабочих предместий, вставшая в ряды революционеров вслед за своим сыном, бросившим ради этого заниматься беспробудным пьянством.

---

Павел усмехнулся, медленно провел рукой по волосам, огонь его голубых глаз вспыхнул светлее.

- Прошу вас, - ближе к делу! - сказал председатель внятно и громко. Он повернулся к Павлу грудью, смотрел на него, и матери казалось, что его левый тусклый глаз разгорается нехорошим, жадным огнем. И все судьи смотрели на ее сына так, что казалось - их глаза прилипают к его липу, присасываются к телу, жаждут его крови, чтобы оживить ею свои изношенные тела. А он, прямой, высокий, стоя твердо и крепко, протягивал к ним руку и негромко, четко говорил:

- Мы - революционеры и будем таковыми до поры, пока одни - только командуют, другие - только работают. Мы стоим против общества, интересы которого вам приказано защищать, как непримиримые враги его и ваши, и примирение между нами невозможно до поры, пока мы не победим. Победим мы, рабочие Ваши доверители совсем не так сильны, как им кажется. Та же собственность, накопляя и сохраняя которую они жертвуют миллионами порабощенных ими людей, та же сила, которая дает им власть над нами, возбуждает среди них враждебные трения, разрушает их физически и морально. Собственность требует слишком много напряжения для своей защиты, и, в сущности, все вы, наши владыки, более рабы, чем мы, - вы порабощены духовно, мы - только физически. Вы не можете отказаться от гнета предубеждений и привычек, - гнета, который духовно умертвил вас, - нам ничто не мешает быть внутренне свободными, - яды, которыми вы отравляете нас, слабее тех противоядий, которые вы - не желая - вливаете в наше сознание. Оно растет, оно развивается безостановочно, все быстрее оно разгорается и увлекает за собой все лучшее, все духовно здоровое даже из вашей среды. Посмотрите - у вас уже нет людей, которые могли бы идейно бороться за вашу власть, вы уже израсходовали все аргументы, способные оградить вас от напора исторической справедливости, вы не можете создать ничего нового в области идей, вы духовно бесплодны. Наши идеи растут, они все ярче разгораются, они охватывают народные массы, организуя их для борьбы за свободу. Сознание великой роли рабочего сливает всех рабочих мира в одну душу, - вы ничем не можете задержать этот процесс обновления жизни, кроме жестокости и цинизма. Но цинизм - очевиден, жестокость - раздражает. И руки, которые сегодня нас душат, скоро будут товарищески пожимать наши руки. Ваша энергия - механическая энергия роста золота, она объединяет вас в группы, призванные пожрать друг, друга, наша энергия - живая сила все растущего сознания солидарности всех рабочих. Все, что делаете вы, - преступно, ибо направлено к порабощению людей, наша работа освобождает мир от призраков и чудовищ, рожденных вашею ложью, злобой, жадностью, чудовищ, запугавших народ. Вы оторвали человека от жизни и разрушили его; социализм соединяет разрушенный вами мир во единое великое целое, и это - будет!

Павел остановился на секунду и повторил тише, сильнее:

- Это - будет!

Судьи перешептывались, странно гримасничая, и все не отрывали жадных глаз от Павла, а мать чувствовала, что они грязнят его гибкое, крепкое тело своими взглядами, завидуя здоровью, силе, свежести. Подсудимые внимательно слушали речь товарища, лица их побледнели, глаза сверкали радостно. Мать глотала слова сына, и они врезывались в памяти ее стройными рядами. Старичок несколько раз останавливал Павла, что-то разъяснял ему, однажды даже печально улыбнулся - Павел молча выслушивал его и снова начинал говорить сурово, но спокойно, заставляя слушать себя, подчиняя своей воле - волю судей. Но наконец старик закричал, протягивая руку к Павлу; в ответ ему, немного насмешливо, лился голос Павла:

- Я кончаю. Обидеть лично вас я не хотел, напротив - присутствуя невольно при этой комедии, которую вы называете судом, я чувствую почти сострадание к вам. Все-таки - вы люди, а нам всегда обидно видеть людей, хотя и враждебных нашей цели, но так позорно приниженных служением насилию, до такой степени утративших сознание своего человеческого достоинства…

Он сел, не глядя на судей, мать, сдерживая дыхание, пристально смотрела на судей, ждала.

Андрей, весь сияющий, крепко стиснул руку Павла, Самойлов, Мазин и все оживленно потянулись к нему, он улыбался, немного смущенный порывами товарищей, взглянул туда, где сидела мать, и кивнул ей головой, как бы спрашивая: «Так?»

Она ответила ему глубоким вздохом радости, вся облитая горячей волной любви.

- Вот, - начался суд! - прошептал Сизов. - Ка-ак он их, а?

Она молча кивала головой, довольная тем, что сын так смело говорил, - быть может, еще более довольная тем, что он кончил. В голове ее трепетно бился вопрос: «Ну? Как же вы теперь?»

26

То, что говорил сын, не было для нее новым, она знала эти мысли, но первый раз здесь, перед лицом суда, она почувствовала странную, увлекающую силу его веры. Ее поразило спокойствие Павла, и речь его слилась в ее груди звездоподобным, лучистым комом крепкого убеждения в его правоте и в победе его. Она ждала теперь, что судьи будут жестоко спорить с ним, сердито возражать ему, выдвигая свою правду. Но вот встал Андрей, покачнулся, исподлобья взглянул на судей и заговорил:

- Господа защитники…

- Перед вами суд, а не защита! - сердито и громко заметил ему судья с больным лицом. По выражению лица Андрея мать видела, что он хочет дурить, усы у него дрожали, в глазах светилась хитрая кошачья ласка, знакомая ей. Он крепко потер голову длинной рукой и вздохнул. - Разве ж? - сказал он, покачивая головой. - Я думаю - вы не судьи, а только защитники…

- Я попрошу вас говорить по существу дела! - сухо заметил старичок.

- По существу? Хорошо! Я уже заставил себя подумать, что вы действительно судьи, люди независимые, честные…

- Суд не нуждается в вашей характеристике!

- Не нуждается? Гм, - ну, все ж я буду продолжать… Вы люди, для которых нет ни своих, ни чужих, вы - свободные люди. Вот стоят перед вами две стороны, и одна жалуется - он меня ограбил и замордовал совсем! А другая отвечает - имею право грабить и мордовать, потому что у меня ружье есть…

- Вы имеете сказать что-нибудь по существу? - повышая голос, спросил старичок. У него дрожала рука, и матери было приятно видеть, что он сердится. Но поведение Андрея не нравилось ей - оно не сливалось с речью сына, - ей хотелось серьезного и строгого спора.

Хохол молча посмотрел на старичка, потом, потирая голову, сказал серьезно:

- По существу? Да зачем же я с вами буду говорить по существу? Что нужно было вам знать - товарищ сказал. Остальное вам доскажут, будет время, другие…

Старичок привстал и объявил:

- Лишаю вас слова! Григорий Самойлов! Плотно сжав губы, хохол лениво опустился на скамью, рядом с ним встал Самойлов, тряхнув кудрями:

- Прокурор называл товарищей дикарями, врагами культуры…

- Нужно говорить только о том, что касается вашего дела!

- Это - касается. Нет ничего, что не касалось бы честных людей. И я прошу не прерывать меня. Я спрашиваю вас - что такое ваша культура?

- Мы здесь не для диспутов с вами! К делу! - обнажая зубы, говорил старичок.

Поведение Андрея явно изменило судей, его слова как бы стерли с них что-то, на серых лицах явились пятна, в глазах горели холодные, зеленые искры. Речь Павла раздражила их, но сдерживала раздражение своей силой, невольно внушавшей уважение, хохол сорвал эту сдержанность и легко обнажил то, что было под нею. Они перешептывались со странными ужимками и стали двигаться слишком быстро для себя.

- Вы воспитываете шпионов, вы развращаете женщин и девушек, вы ставите человека в положение вора и убийцы, вы отравляете его водкой, - международные бойни, всенародная ложь, разврат и одичание - вот культура ваша! Да, мы враги этой культуры!

- Прошу вас! - крикнул старичок, встряхивая подбородком. Но Самойлов, весь красный, сверкая глазами, тоже кричал:

- Но мы уважаем и ценим ту, другую культуру, творцов которой вы гноили в тюрьмах, сводили с ума…

- Лишаю слова! Федор Мазин!

Маленький Мазин поднялся, точно вдруг высунулось шило, и срывающимся голосом сказал:

- Я… я клянусь! Я знаю - вы осудили меня. Он задохнулся, побледнел, на лице у него остались одни глаза, и, протянув руку, он крикнул:

- Я - честное слово! Куда вы ни пошлете меня - убегу, ворочусь, буду работать всегда, всю жизнь. Честное слово!

Сизов громко крякнул, завозился. И вся публика, поддаваясь все выше восходившей волне возбуждения, гудела странно и глухо. Плакала какая-то женщина, кто-то удушливо кашлял. Жандармы рассматривали подсудимых с тупым удивлением, публику - со злобой. Судьи качались, старик тонко кричал:

- Гусев Иван!

- Не хочу говорить!

- Василий Гусев!

- Не хочу!

- Букин Федор!

Тяжело поднялся белесоватый, выцветший парень и, качая головой, медленно сказал;

- Стыдились бы! Я человек тяжелый и то понимаю справедливость! - Он поднял руку выше головы и замолчал, полузакрыв глаза, как бы присматриваясь к чему-то вдали.