Энн Риверс Сиддонс - Королевский дуб

• Название: Королевский дуб
• Автор: Энн Риверс Сиддонс
• Издательство: Новости
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1995
• ISBN: 5-7020-0897-9

Действие романа протекает в небольшом городке американского Юга, куда после разрыва с мужем приезжает с 10-летней дочерью Хилари главная героиня романа Энди Колхаун. Через весь роман проходит образ Королевского дуба — дерева-патриарха местных лесов, символизирующего мощь, красоту и бессмертие девственной природы Юга. Возле него возникает любовь Энди и лесного отшельника Тома, здесь избавляется от замкнутости и апатии ее дочь, здесь они все вместе находят радость и счастье.

---

— Нет, — ответил он. — С тех пор, как я там появляюсь, не приходит.

„Королевский дуб" в ту ночь был поистине великолепен: сияющий, мерцающий, освещенный мириадами свечей, благоухающий цветами Ксанаду[79] мираж, миф, сказка, хрустальный зимний дворец. Я буду помнить его всегда. Как бы ни был хорош праздник осеннего барбекю, зимнее чествование было, по-моему, истинным выражением сути плантации, секретом, скрываемым ее сердцем, пламенем, горящим в ее центре, так же, как дуб был тайной, которую хранили окружающие леса. Не имело значения, что на плантации днем работали, охотились и занимались лесозаготовками и делали это в течение ста лет, — одна волшебная хрустальная ночь была, безусловно, движущей силой, давала жизнь усадьбе. Эта ночь заряжала плантацию энергией на многие, многие месяцы.

Как и раньше, все те, с кем я была знакома в Пэмбертоне, и несколько неизвестных мне людей присутствовали на вечере. Они медленно двигались в приемной очереди, а Клэй, Дэйзи, маленькая Люси Хью Дэбни, вся в оборочках, и Чип, кивающий головой, как наполненный гелием шар в Диснейленде, пожимали руки и целовали щеки гостям. Люди проходили в две огромнейшие гостиные, которые были соединены и образовывали бальный зал. Многие пары уже кружились в танце по натертым полам, с которых убрали потускневшие старые ковры.

Возможно, громадное сверкающее пространство освещалось и электричеством, но в первую очередь внимание привлекали сотни свечей. В их фантасмагорическом свете стены и потолочные балки „Королевского дуба", казалось, отступали в тень, цветы плыли в коралловом море, мужчины и женщины выглядели преображенными и волшебными, как актеры, как видения, как короли.

— Бог мой, это похоже на сцену бала из „Унесенных ветром", — заметила я, стоя в очереди, чтобы поприветствовать Клэя и Дэйзи. — Или, может быть, из „Маски красной смерти".[80] В любом случае что-то такое, чего я никогда не забуду. Трудно поверить, что подобное еще существует в двадцатом веке. А тем более в то, что празднество происходит ежегодно.

— Да, и вправду что-то особенное, — согласился Картер. В его голосе звучала гордость, будто именно он устроил все это вплоть до последнего цветочного лепестка, и устроил исключительно для меня. — Каждый раз, когда Юг вызывает у меня отвращение и я бываю сыт им по горло и чувствую себя так, что просто хочу повернуться к нему спиной и убраться от всего этого разложения и бестолковости, я вспоминаю о январской ночи в „Королевском дубе". Это самое лучшее, что есть и что было на Юге, и я не думаю, что нам удастся вновь достичь подобного, независимо от того, какие чудеса из пластика принесет нам промышленность.

Мы подошли к хозяевам вечера. Клэй и Чип тепло расцеловали меня, а Дэйзи и Люси разразились восклицаниями по поводу моего черного атласного платья декольте. „Уж точно лакомый кусочек", — прошипел мокрыми губами в мое ухо Чип, подтверждая свои слова змееподобным движением языка. Мы вошли в танцевальный зал.

Оркестр играл тему из „Мулен Руж", Картер подхватил меня, вовлекая в танец. Мимо в вихре пронеслись и помахали нам Тиш и Чарли, Марджори и Уинн Чепин и еще дюжина знакомых из пэмбертонского светского общества, с которыми мы встречались на вечерах в этом сверкающем месяце. Вслед за ними появились другие люди — в зале к этому времени было по меньшей мере две сотни гостей и около сотни ожидали в приемной очереди.

Я подумала о сентябрьском дне, когда я стояла в этой же комнате, зашторенной и полутемной, обставленной старой семейной мебелью, и чувствовала себя опустошенной и почти больной от страха, что мне придется выйти на освещенную солнцем веранду, заполненную совершенно незнакомыми мне людьми. Я подумала о доброте Клэя и Тиш и быстрой, неожиданной теплоте людей, которым меня представили в тот день. Теперь они были моими друзьями или, по крайней мере, добрыми знакомыми; а до окончания этого года они станут близкими мне людьми. Время, казалось, растянулось, мерцающее, как свет свечей. У меня кружилась голова от музыки, танцев и ощущения, что время захватило меня в свои объятия. Я подумала о Томе Дэбни, о его смеющемся смуглом лице, о его голосе („О Господи, вас на самом деле зовут Диана?") и о тепле его рук, когда он дотронулся до моих пальцев в знак приветствия в день барбекю. И я вспомнила о его появлении тем ранним утром под Королевским дубом, о голом смуглом человеке в пятнистом свете солнца, стоящем на коленях перед мертвым оленем.

Мое сердце вздрогнуло, как попавший в силки ястреб, и я затолкнула мысль о Томе в дальний тайник в самом центре моего существа, где я хранила образ этого человека со дня Нового года. Я хоронила его под весом Картера каждый раз, когда мы занимались любовью. Я чувствовала, что еще один плотный слой ложится на то место, где находится тайник. Скоро его вообще нельзя будет откопать; к весне он исчезнет, а к концу года все станет так, как прежде, будто тайника никогда и не существовало. Я обвила руки вокруг шеи Картера, как было модно, когда Тиш и я обучались с Эмори. Он прижал меня плотнее и поцеловал в висок.

„Всегда, когда мы целуемся, я беспокоюсь и задаюсь вопросами, — пела сопрано, приглашенная из Атланты. — Твои губы могут быть близко, но где твое сердце?"

Я выпила очень много шампанского, протанцевала подряд все танцы с Картером и со всеми, кто приглашал меня, много смеялась и флиртовала так, как не флиртовала еще до знакомства с Крисом Колхауном, все те далекие годы. Иногда я подпевала оркестру. Глаза и улыбки следовали за мной и за Картером по всей гостиной.

— Ты паришь сегодня, как воздушный змей, — улыбнулся Картер. — И я не думаю, что только от шампанского. Что с тобой сегодня?

— Я счастлива, — сказала я. — Мне кажется, я хорошо выгляжу, я думаю, что все здесь просто чудесны, и я уверена, что это самый элегантный вечер, на каком я когда-либо была. Ты выглядишь, как посол в Монако, в этом смокинге. И я думаю, что хочу еще бокал шампанского.

Картер подхватил бокал с проносимого мимо подноса.

— Еще один, а потом для тебя только имбирный эль, мой черничный друг. Завтра твоя голова будет похожа на воздушный шар.

— Никакого завтра нет, — пропела я. — Есть только сегодня.

— Ну, если ты так хочешь, — пожал плечами Картер, снисходительно улыбаясь, однако в его голосе чувствовалось беспокойство. — Сходи наверх, Энди, и поправь губную помаду. Ты выглядишь так, будто обнималась на заднем сиденье автобуса с целой футбольной командой.

— Да, так я и сделаю, — ответила я и направилась вверх по лестнице в спальню на втором этаже, которую помнила с того времени, когда Тиш привезла мне чистую одежду после охоты. Я улыбалась, мне улыбались, пока я шла через гостиную, я приветствовала знакомых, они приветствовали меня. На лестничной площадке я на мгновение обернулась, посмотрела вниз на водоворот толпы и подумала не без сентиментальности, вызванной шампанским: „Это близкие мне люди".

Большая спальня была такой же темной, со все той же мебелью, обитой ситцем, как я ее запомнила. Но на сей раз огромная кровать под балдахином, казавшаяся мрачной в мягком розовом свете небольших хрустальных ламп на туалетном столике, как корабль викингов, была доверху завалена пальто, мехами и бисерными сумочками. Брошюру, предупреждающую о ядерной опасности, убрали с бюро. В комнате никого не было, и после смеха и музыки первого этажа она казалась невероятно тихой. Мои каблуки громко и, возможно, весьма нетвердо стучали по мягко сияющему сосновому паркету. Серьезные глаза нескольких поколений смуглых Дэбни смотрели на меня сверху вниз, как и в тот сентябрьский день, и я невольно поправила лиф платья. Вся эта лакированная благопристойность внезапно заставила меня почувствовать себя неловкой, притихшей, слишком молодой и несерьезной. Я пошла в ванную и посмотрела в качающееся в моих глазах зеркало. Оттуда взглянула незнакомка с лихорадочным румянцем от макияжа и алкоголя, размазанной губной помадой, с глазами черными и сверкающими, как зимний ослепительный лед. Одичавшая женщина. Волосы вокруг лица превратились в растрепанные космы, платье слишком низко сползло на грудь.

Я подняла Дуни и прикоснулась к лицу женщины по ту сторону старого зеркала, затем дотронулась до своей щеки. Щека пылала. Я повернула пятнистые от времени краны, холодная вода тихо зарокотала, наполняя фарфоровую раковину. Наклонив голову, я стала плескать на лицо водой, достав на ощупь полотенце, промокнула лицо, открыла глаза и посмотрела в зеркало.

С гладкой поверхности на меня глядел Том Дэбни, будто схваченный в качающейся глубине, будто утонувший подо льдом. Он не двигался, я тоже не шелохнулась. Я сделала глубокий медленный вдох и очень медленно повернулась. Том был в комнате.

— Клэй сказал мне, что ты здесь, — произнес он. Его голос был странным, вялым и каким-то ослабевшим, будто Том долго бежал, но дышал он не глубоко.