Петр Боборыкин - Однокурсники

• Название: Однокурсники
• Автор: Петр Боборыкин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1993
• ISBN: 5-280-01828-7, 5-280-01525-3

 Более полувека активной творческой деятельности Петра Дмитриевича Боборыкина представлены в этом издании тремя романами, избранными повестями и рассказами, которые в своей совокупности воссоздают летопись общественной жизни России второй половины XIX - начала ХХ века.

В третий том Сочинений вошли: роман "Василий Теркин" и повесть "Однокурсники".

---

Она, еще полуодетая, подошла к узкому, тускловатому зеркалу, висевшему над умывальником.

Лицо, с дороги и от вчерашнего позднего сидения в ресторане, после спектакля — не очень-то свежее.

А белизной кожи она славилась во всей гимназии. Тип у нее немного восточный. В наружности у них с Заплатиным есть что-то общее.

Но у нее волосы самого "воронова крыла", как до сих пор еще называют в провинции и у нее на Волге. И теперешняя прическа покрывает ее голову как шапкой. Глаза темные-темные, и ресницы бросают тень

— так они длинны. Рот немного крупен, но из-за свежих губ выглядывают чудесные зубы.

Никто бы с такой наружностью не стал так «корпеть», как корпела она в гимназии. За одну красоту ей медали бы не дали.

Еще гимназисткой она и в губернском городе, и у себя, в уездном, выслушивала признания и предложения "руки и сердца".

Но сердце ее совсем еще не говорило, вплоть до знакомства с Ваней.

Таких студентов она еще не знала. Его «водворили» на место жительства, и это ее сразу стало "подмывать".

Она сама с ним познакомилась, и через несколько недель они уже "поженихались".

И тогда ее стало тянуть в Москву — учиться — сильнее, чем было, когда она только что кончила гимназию.

Учиться вообще очень тянуло; но чему?

Она стала и тогда уже задумываться над тем, что зовут "призванием".

Курсы?.. Будешь или женщиной-врачом, «жевешкой», как непочтительно зовут краснобаи, или учительницей.

Другой дороги нет. Литература — беллетристика требует таланта, а то век будешь переводчицей или плохой компиляторшей.

Разве нельзя испробовать чего-нибудь другого?

С ее лицом, бюстом, ростом она, быть может, призвана совсем не к педагогии. Здесь медицинских курсов нет, а только высшие общие.

Да и тут надо бы допросить самое себя построже: что ее сильнее привлекает — математика с естествознанием или словесные науки?

По математике она шла хорошо; но ведь то гимназия, а не факультетская программа. И по словесности нынче

"мода" заниматься по разным специальностям… История, всемирная литература или там «фольклор» — тоже модный предмет.

Третий день живет она в Москве, начались хлопоты, и вряд ли она попадет на курсы.

Придется, кажется, удовольствоваться какими-то

"коллективными" уроками.

А если она будет принята — надо сейчас же подчиниться правилам или жить у родственников, или в общежитии.

Родственников она отыскивала. Оказалась какая то глухая старуха с племянницей, хворой девицей. С ними была бы нестерпимая тоска жить в одной квартире, да и комнаты у них свободной нет. В общежитии не сразу найдешь вакансию; а если бы и нашлась — тоже не особенная сладость.

Гимназисткой она жила у дальних родных отца, на полной воле; а дома, при отце, и подавно.

Хозяйка вот этих комнат — тоже что-то вроде интерната

— уже внушала ей, что позднее восьми часов вечера не рекомендует принимать гостей мужского пола, "особливо господ студентов".

А вчера Ваня заходил за ней в исходе осьмого и проводил из ресторана поздно, в начале второго. Их впускал швейцар. Он, наверное, доложил хозяйке на счет

"новоприезжей барышни".

И та ей сделает внушение.

Комната — неважная, узкая, на двор; еле-еле нашлось места для ее вещей. Хорошо, что она привезла свои подушки, белье и одеяло. Все это от хозяйки очень скудное. Так же и еда. Столоваться обязательно тут же. Одного обеда — мало. К вечеру начинает "подводить".

Вчера она еще могла пойти поужинать со студентом в гостиницу, где было много народу, — "под машину"; а когда поступит в курсистки — этого уже нельзя будет себе позволить.

Еще менее — жить в одних номерах, как она мечтала у себя еще не так давно, и Ваня повторял тогда, что это можно будет устроить.

Теперь выходит не совсем так.

И вообще, она ожидала, что Ваня здесь, в Москве, "развернется вовсю". Она имела повод считать его настоящим студенческим вожаком.

А ему как будто не по себе. Совсем у него не такой вид, какого она ждала.

Разумеется, он очень обрадовался, много целовал ее, был даже особенно нежен.

Но в нем нет яркого подъема духа, хотя он ни на что еще не жаловался. Дела его идут хорошо. У него есть частная литературная работа, и он очень доволен тем, что «просуществует» на свой счет всю зиму и внесет за себя, за второе полугодие, из собственных денег.

А она? Бедный ее «папа» души в ней не чает и все свои «копеечки» собрал, чтобы снарядить ее… Когда она будет в силах сама себя поддерживать?

Печататься в газетах, искать уроков?.. Сотни их жаждут того же. Если и перепадет что-нибудь насчет переводов, так от Вани. Да и не знает она достаточно хорошо ни французского, ни немецкого, — даром что получала по пяти. Читать может французские книжки; но немецкие — труднее; да и самой надо владеть русским слогом, и не так, как годится для сочинений в гимназии.

Все это Надя Синицына перебирала в своей живописной голове, пока умывалась и приводила себя в порядок. Ваня хотел быть тотчас после десяти. Она напоит его чаем.

Вот и насчет свиданий с ним…

Если она поступит в общежитие — это будет очень стеснительно. И к нему ходить — тоже не особенно ловко. Он живет в студенческой меблировке.

Не на улице же видеться?!

Они мечтали немало о том, как заживут, когда он кончит курс: но до того времени пройдет чуть не целый год.

Чтобы жениться, студенту надо выйти, хотя на время, а это ему — в его особом положении — совсем некстати. Замужние курсистки, кажется, могут быть; по крайней мере, она о таком запрете что-то не слыхала.

Но опять-таки надо ждать.

Да она и не желает его торопить. Когда они обручились, она, при его матери, говорила ему не один раз:

— Знай, Ваня, я ничего обязательного не допускаю. Не смотри на наше обручение как на кабалу. И ты и я — мы люди свободные. Как сердце скажет, так и решим окончательно.

И это ему тогда очень по душе пришлось.

Вчера у них, из-за пьесы, вышел горячий спор.

Это была та самая вещь, которую Заплатин смотрел на днях в театре Каретного ряда. Она о ней читала в газетах и там еще, дома, мечтала пойти, как только приедет в Москву.

Автор — ее любимый.

Ваня, хоть и смотрел уже один раз, добыл два места и высидел весь спектакль.

Она была как в чаду.

В ресторане Ваня стал говорить и про всю пьесу, и особенно про героиню так, что она не могла не возражать.

Ей было неприятно, что он расстраивает то чувство, с каким она ушла из театра, своим разбором.

Спорить вплотную она не стала, тут на людях, в битком набитой зале. Но она так этого не оставит!.. С какой же стати будет она затаивать в себе то, что и пьеса, и — главное — несчастная героиня разбудили в ее душе?

Несчастная, шалая девушка!

На чей взгляд? Отчего же "шалая"?

Что она увлеклась любимым писателем? Ничего тут нет ни дикого, ни постыдного. В жизни все так бывает. Много ли удачных влечений? И в нее влюблен был — тоже неудачно — герой пьесы, молодой декадент.

Его судьба — куда печальнее. И успех не скрасил его душевной жизни. Покончил с собою он, а не она — жалкая, подстреленная птица.

У нее есть другая страсть — сцена, искусство. Она кончит тем, что будет настоящей актрисой. Она выстрадала себе талант и в нем найдет свою высшую отраду.

Разве этого мало? Это — все!

Вот что она хочет развить Ване, как только он придет.

*

Он пришел в четверть одиннадцатого, как говорил — весь красный от сильного холодного ветра, — и стакан чая был очень кстати.

Сидели они за самоваром добрый час, до одиннадцати с лишком, когда ему надо было идти в университет "делать явку" — в аудитории.

Он первый заговорил о вчерашнем.

— Почему же ты не хочешь оставить меня с моим впечатлением? — спросила она его довольно горячо.

— Я тебе не навязываю, Надя, своих оценок… а только предостерегаю.

— От чего, Ваня?

— От увлечения нездоровыми мотивами.

— Это слишком пахнет прописью.

Надя еще в первый раз так резко говорила с ним.

— От такой жизни пахнет… мертвечиной.

И он впадал в более задорный тон.

Но она не сдавалась и заговорила о героине совершенно так, как думала за несколько минут до его прихода.

— Не согласна я с тем, что она — жалкая психопатка, какой ты ее считаешь, Ваня. Не согласна! Она любила бурно, с самозабвением. А потом нашла себе призвание.

— Дрянной актерки?

— Почем ты знаешь? Она отвратительно играла год, другой; а потом дострадалась до искры Божьей. В этом — все!

Глаза Нади — и без того большие — казались в эту минуту огромными, — и он на нее загляделся.

В первый раз подумал он:

"Какая у нее богатая мимика!"

До сих пор он иначе не думал о ней, как о будущей курсистке.

— Знаешь, Ваня… я от тебя не скрою, — продолжала Надя с таким же оживленным лицом, — была такая минута… когда она пришла проститься с несчастным самоубийцей и говорить о сцене, об игре, о том, как она может себя чувствовать перед рампой, — я слилась точно с ней… в одно существо.