Юзеф Крашевский - Калиш (Погробовец)

• Название: Калиш (Погробовец)
• Автор: Юзеф Крашевский
• Издательство: TEPPA
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.

Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.

Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.

Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

---

Смехом разразилась Мина. Крывиха в испуге ломала руки, но немки в окошке уже не было.

В замке Люкерду усадили рядом с мужем, а старый Болеслав хозяйничал, радостный и веселый, как никогда, поминутно обнимая племянника.

Не нравилось ему, что у молодого супруга был такой вид, словно ему скверно живется. Не мог слова от него добиться, смотрел ему в глаза, сердился. Ведь молодая жена редкостная красавица. Чего же ему еще надо?

За столом просидели долго, а потом, согласно немецкому обычаю, начались танцы. Люкерда отнекивалась и только раз дала себя уговорить…

Шла как тень, качаясь… Жаловалась на усталость, вызванную путешествием, и скрылась в свои комнаты, где у порога ждала ее с беспокойством старая няня Орха.

С момента отъезда из Щецина у Орхи не высыхали глаза. Она любила свою барыню, как ребенка, выносила ее на руках, выучила всем песням…

Увидев бледную, сгибающуюся под тяжестью платья и драгоценностей Люкерду, Орха схватила ее в свои сильные объятия и крепко захлопнула двери, чтобы ее деточка смогла отдохнуть одна… только с няней.

Княгиня посмотрела кругом. Все здесь было ей чуждо. Много роскошных и нарядных вещей, но все это, оставшееся после матери Пшемка, дышало затхлым разлагающимся запахом… Пахло мертвечиной в комнатах, долго стоявших запертыми.

Это не были ее веселые комнатки Щецинского замка, откуда она смотрела на широкие воды и зеленые луга.

В окна виднелись высокие серые валы, напоминавшие стены тюрьмы.

Люкерда зажмурилась и — в слезы. Орха обняла ее и прижала к груди.

Молча, обнявшись, стояли обе, но старушка-няня, чувствуя, что княгиня почти валится с ног, стала поспешно снимать драгоценности, цепи, пояс, платье, словом, все, что тяготело на нежной девушке.

— Успокойся, голубка моя! Успокойся! Я затворила двери, не пустим никого!

— Ах этот замок ужасен, как гроб! — застонала Люкерда.

Вероятно, и Орха подумала то же, но промолчала, не желая ухудшать горе княгини.

Усадив ее на постели, стала быстро раздевать свою барыню, когда раздались сильные удары во вторую дверь.

Люкерда испугалась и сильнее задрожала; Орха подбежала к дверям и услыхала женские голоса.

Это был новый штат княгини, явившийся к ней. Во главе шла гофмейстерина, развязная, полная, в лентах и галунах, известная при дворе немка Берта, служившая фрейлиной еще при княгине Елисавете. Бойкая на язык, злобная, ревнивая, жадная и кокетка, несмотря на сорок с лишним лет, смотревшая уверенно, так как пользовалась расположением Пшемка, Берта добивалась входа, требуя доступа к своим обязанностям…

Рассказывали про нее, что она прислуживала князю, помогая скрытно от духовенства и воеводы устраивать любовные интрижки.

Берта уже познакомилась раньше с Миной. Теперь она шла к своей новой госпоже с предубеждением — рассердившись на няню, которая сюда пробралась, — ведя за собой шесть служанок, нарочно подобранных так, чтобы цветущим здоровьем затмить госпожу. Все они глядели дико и вызывающе.

Орха хотела было не впускать их, но самовольная Берта навалилась на двери и силой вторглась в спальню, сразу начиная громко ссориться.

— Это что? Разве не знаете, что по приказанию князя здесь я старшая? — вскричала она, подбоченясь. — Здесь никто не вправе прислуживать моей княгине, кроме меня и слуг.

— Я — няня ее!

— Она же не ребенок, в няне не нуждается! — засмеялась Бертоха.

У дверей завязался спор; Люкерда, полураздетая, прислушалась и, боясь, что у нее отнимут няню, с плачем подбежала к дверям.

Увидав княгиню, любопытные служанки вытянули шеи, раскрыли глаза, все смеясь и подмигивая… Бертоха стояла, нисколько не испугавшись.

— Я, а не кто-нибудь другой, старшая, чтоб услужить вам! — закричала она.

— Ради Бога, оставьте мне мою няню!.. — ответила со слезами Люкерда. — Мне никого не надо больше… я устала, должна отдохнуть.

— Можете, ваша милость, отдыхать, — дерзко сказала Бертоха; — мы не желаем уступать чужим, это наша обязанность служить вам.

— Она для меня не чужая, вы чужие! — плача, возразила Люкерда. — Уходите, я велю вам…

У нее оборвался голос, а Бертоха перебила.

— Первое приказание для меня моего пана.

Между тем как у дверей шел спор, служанки протискались в комнату; Бертоха также вошла и принялась хозяйничать. Не обращая внимания на княгиню, схватила снятое с нее платье, распоряжалась служанками.

Орха стала успокаивать Люкерду и увела ее к кровати. От ненужных, в сущности, прислужниц нельзя было отказаться. Княгиня плакала, а девушки смеялись и фыркали, толкаясь по комнате. Под видом работы они наливали воду, носили кувшины, обдергивали тяжелые занавески и ковры, прикрывали и раскрывали окна, и все с насмешливыми усмешками.

Перестав спорить, Орха предоставила им свободу, а сама уселась около своей панночки, решив не оставлять ее и сопротивляться хотя бы насильно. Люкерда, сжав судорожно руку, держала ее за платье.

Бертоха ходила кругом, заглядывала и тут, и там, заговаривала, наконец, устав и разозлившись, уселась па скамье, отослав служанок в другую комнату.

Возможно, что усталая и заплаканная Люкерда в конце концов уснула бы, кстати настала и ночь, но крики в замке и угрюмое, угрожающее лицо Бертохи, со взглядом которой она постоянно встречалась, не давали княгине уснуть.

Орха обняла ее и укачивала, словно ребенка, напевая старую колыбельную песенку. Закрыв глаза, бедная девочка думала, что она в замке у дедушки и свободна.

Наконец Бертохе надоело сидеть немой, она передернула плечами, пробормотала что-то вроде проклятия и ушла.

Люкерда раскрыла глаза. А! Опять одни. Она села на кровати, распущенные волосы свешивались на плечи; она отодвинула их рукой, чтоб бросить взгляд на свою темницу.

В комнате было сумрачно, маленькая лампадка перед иконой Божьей Матери, зажженная Бертохой, мерцала ничтожным огоньком, и этот свет отражался на золотых украшениях стен и мебели, словно глазки каких-то существ, шпионящих за княгиней.

По углам было совершенно темно, казалось, там заполнено привидениями… Двигались занавеси, мерцал огонек, все это было как бы миражом жизни, на самом деле отсутствующей.

Бедная изгнанница дрожала и с плачем шептала Орхе, обняв ее за шею:

— Моя ты, моя! Как тут чуждо, как страшно! Я не сумею здесь жить! Не покидай хоть ты меня… Нет у меня никого! Эти служанки напали на меня, как разбойники. Слыхала их хохот? Эта старшая, какие у нее глаза! Она ужалила меня взглядом.

— Голубка моя! — обнимая ее и оглядываясь кругом, не подслушивает ли кто в темноте, шептала Орха. — Успокойся! Такая уж наша судьба. Помнишь девичьи песни, они предсказывали: идти в чужие руки и слушать чужого господина! Это судьба каждой девушки как бедной, так и богатой. Привыкнешь! Твой князь будет ласков и должен тебя полюбить. Улыбнешься и сделаешь из него, что угодно… Всегда страшновато в первые дни… Успокойся, голубка моя! Усни, спи!..

— Не могу! Сердце колотится. Ты не знаешь, — тихо говорила княгиня, — я его очень боюсь. Молод он и красив; но ни я его, ни он меня никогда любить не будем. Чую, словно каменная стена стоит между нами… Взглянет на меня, что угрожает, а улыбнется, так зубами скрежещет…

— А, а! — обнимая ее и лаская, шептала няня. — Так всегда бывает в первые дни! Мужчина кажется ворогом, ну а потом превращается в раба. Только будь с ним веселая, добрая, ласковая, и станет кланяться и слушаться. А если это не поможет, дам ему зелья… и узелок от платья его надо оторвать и носить у себя на груди, на сердце.

— Нет, нет! — протестовала Люкерда. — Не поможет ничто, я уже чувствую… боюсь я его! Когда прикоснусь к его руке, дрожь меня пробирает, сердце перестает биться…

Няня прекратила ее жалобы.

Эти перешептывания, может быть, и продолжались бы, но Бертоха отворила дверь, принесла другую лампадочку. и поставила ее на скамье, а у дверей стала готовить для себя постель. Ей хотелось остаться здесь присматривать, пока не придет князь, но петухи пели, из замка доносились песни, князь Болеслав и воевода хозяйничали, угощая присутствовавших, а куда девался Пшемко, никто не знал. Думали, что он у жены, но его не было у жены.

Как раз в это время пробирался он к воротам, желая выскользнуть со двора, как вдруг встретил Зарембу. Этот стал ему на пути и с прежней фамильярностью спросил:

— Куда это, ваша милость?

Пшемко сверкнул глазами и оттолкнул его. Заремба не уходил.

— Ради Бога, — говорил, — ваше место совсем не здесь за воротами! Люди увидят! Что они скажут, что подумают? И жене, и вам стыдно будет!

Князь еще более рассердился и поднял руку.

— Ты здесь хозяин или я? — закричал. — Ступай прочь! Заремба поклонился ему в ноги.

— Что вы делаете? — начал взволнованно. — Что вы делаете? Разве можно? Люди увидят…