Юзеф Крашевский - Два света

• Название: Два света
• Автор: Юзеф Крашевский
• Издательство: ТЕРРА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.

Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.

Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.

Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

---

— Я? Помилуй, дружище! Я никогда не страдал жаждою богатства, но… — Юлиан вздохнул.

— Жаль, — перебил Алексей, — очень жаль, что тебя воспитали неженкой, паничем, таким слабым творением, которому нужен золотой пух, чтобы сохранить в нем жизнь свою.

Юлиан потупил глаза.

— Правда твоя, — сказал он тихим голосом. — Может быть, вследствие излишней заботливости обо мне и совершенного нерассчета, сделали из меня самое несчастнейшее существо, потому что я каждую минуту дрожу от воображаемых страданий, не надеясь перенести их. Все страшит меня: и холод, и жар, и недостаток того, к чему я привык… Моя жизнь ограничена тысячами таких условий, которые для подобных тебе людей ничего не значат, над которыми ты стал бы только смеяться… Матушка моя, — прибавил Юлиан, спустя минуту, — выйдя другой раз замуж, должна была расстаться с детьми и сдала нас в опеку добрейшему, но вместе с тем самому слабому человеку… Он только изнежил нас… Ты знаешь, что я не был в низших школах, следовательно, не испытал в полном смысле жизни с ровесниками… Дядя отдал меня прямо в университет, отправив туда вместе с поваром, двумя гувернерами, дворецким, экипажем и целой толпой нянек, обязанных неусыпно заботиться об удобствах жизни одного детища!.. Когда ты первый раз познакомился со мною, тогда я был уже почти таким, каков теперь, ваши насмешки на короткое время как будто поправили меня, но я в этом случае больше маскировался перед вами, потому что уже не мог переменить себя… Потом я воротился домой, почерпнув немного жизни и более освежившись от людей, с которыми встретился, нежели наукой, отчасти уже мне знакомой, которую притом я легко понимал и постигал скорее прочих товарищей. Когда вы готовились к неизвестной борьбе с судьбою, я шел под тихий домашний кров, прямо видя, что лежит передо мною в будущем… и заранее предчувствуя горечь там, где вы упивались надеждами… У меня не было и нет сил к борьбе: калека расслабленный, — я принужден всю жизнь сидеть за печкой, чтоб не умереть от холоду… О, как я завидую твоей бурке и твоему веселому лицу, милый Алексей!.. Глядя на меня издали, ты скажешь себе: "счастливец!" Но если бы ты заглянул глубже!.. По наружной обстановке я — пан, потому что имею достаток и ношу знатное имя, но не могу быть счастливым и чувствую себя ни к чему не способным.

— В этом виновато воспитание, — проговорил Алексей. — Но, мне думается, при посредстве трудов, ты еще можешь выйти из своего положения.

— Правда, я сумею возвыситься духом… Но кто даст мне новую оболочку, другое тело, силы, орудия для подвигов, непоколебимость, энергию, мужество и самоуверенность, которых решительно нет во мне?

— И это все приобретешь неослабными трудами, — произнес Алексей с чувством, — поверь, ты найдешь удовольствия в жизни, только не сиди сложа руки, жалея себя, вздыхая и не смея приняться за какое-нибудь дело…

— Так, все это возможно, — возразил Юлиан, — но я не могу иметь собственной воли. Тысячи обстоятельств связывают и сковывают меня… Во-первых, я глава бедного моего семейства, далее — на мне лежат обязанности в отношении к свету, с которым связывают меня вековые сношения, наконец я обязан принимать формы и надевать костюм моего ордена… Тут я не могу ни избежать известных обязанностей, ни возродиться. Послушай… Дядя, воспитатель наш, лишь только увидел меня взрослым, всю тяжесть домашнего хозяйства и управления сбросил на мои плечи, у меня есть брат и сестра… — Юлиан печально вздохнул. — Если б я был один, не посмотрел бы ни на что. Но изменяя образ жизни, я невольно повлек бы за собою и родное семейство, тогда как мне не дано права распоряжаться их будущностью, я обязан вести их путем фамильных преданий… Я пан — и умру паном!.. Притом видимый тобою наш достаток более наружный, нежели действительный. Я еще имею средства жить в довольстве, но будущность страшна! Я принужден выкупать ее бережливостью и употреблением почти всего времени на занятия по управлению имением и на бесчисленное множество разных мелочей. Затем, я страшно скучаю, мучаюсь, стонаю и, прикованный к работе, влачу за собой несносную тяжесть… из которой строят мне тюрьму. В будущем — для спасения имени и расплаты с долгами меня ждет расчетливая женитьба на владетельнице необходимого миллиона и жизнь в новой неволе… до гроба. Вот картина золоченой нищеты человека, которому ты, может быть, позавидовал бы в душе своей!

Алексей задумался и крепко сжал руку друга, потом, обратив на него глаза, полные выражения и огня, произнес:

— Следовательно, мы оба в одинаковой степени невольники и несчастливы! И кто знает, чья судьба из двоих нас лучше?.. Я веду борьбу, но вооруженный и готовый к бою, ничего не страшась, так как душа и тело мои закалены. Я даже испытываю еще какое-то удовольствие в борьбе с судьбою и усилиях сбросить с себя гнетущее бремя бедности… Впрочем, и я также невольник, и для меня будущее не обещает ничего, кроме беспрерывных трудов. Ты, при своем образе жизни, по крайней мере, имеешь свободные минуты возвыситься духом и совершенствоваться в умственном отношении, я, выпряженный из сохи, точно вол, бросаюсь на землю, нуждаясь в отдыхе… Совсем другую жизнь я воображал себе, пока был жив отец, управлявший хозяйством и пустивший меня в свет искать того, что люди всегда называли судьбой и счастьем. Я учился, усиливался приобресть что-нибудь наукой, создать себе будущность… Все это исчезло и рассеялось как дым… В последний год, по возвращении домой, я застал там траур… Благородный мой отец умер, томясь желанием отдыха, которого вполне заслужил беспрестанными и неблагодарными трудами в продолжение пятидесяти лет… После него остались маменька и трое меньших братьев. Как старший сын — я должен ответствовать за их судьбу. На пять человек у нас было только три бедных крестьянина в Жербах и участок земли с податями… Крайность заставила отказаться от предположенной дороги и посвятить себя семейству, чтобы оно не умерло с голоду или по крайней мере не было выгнано с отцовской земли на большую дорогу с котомками. Сначала я рвал свои оковы, горячился от нетерпения, роптал, теперь объезженный тащу соху, как хороший вол, которому ярмо уже натерло шею. А будущее… ох, вижу ясно его… я заржавею, упаду в умственном отношении, в этой беспрерывной борьбе с действительностью и больше ничего.

— Все это совершенная правда, но такой человек, как ты, во всех обстоятельствах не может ни упасть, ни отступить назад, ни заржаветь, — возразил Юлиан.

— Ха, ха, ха! — рассмеялся Алексей. — Тебе дела по имению, а мне почти ручная работа не дают времени подумать о себе… Лошадь захромала, беги пане магистр в конюшню, занемогла корова, крестьянин напился и подрался, свиньи попали в хлеб — бросай книгу и лети в поле… В иное время стоишь на солнце, либо на дожде, а возвратясь домой уже ночью, надо записать, что сделано, распорядиться на завтра, дать телу отдохнуть… во все это время мысли должны быть выгнаны из головы и сидеть пока за дверью…

— И мое положение не лучше, — отвечал Юлиан. — Целые дни занимать болтающих по-французски гостей, которые только и дело, что мучат меня рассказами о денежных курсах, любовных интрижках и экипажах, спорить с поверенными, которые рассчитывают на твою леность, проверять счеты, вздыхать и страшно скучать — вот моя доля! Прибавь к этому недостаток сил, отсутствие мужества, вечное опасение банкротства, упадка и ужасающей бедности — и тогда поймешь, что мы не имеем причин завидовать друг другу. О, не о такой жизни мечтали мы!!

— Помнишь, Юлиан, — весело перебил Алексей, — ты хотел трудиться по дипломатической части и воображал, что добросовестно и с правотою будешь управлять светом, людьми, государствами… что создашь новые стихии и введешь их в застарелые предания, основанные лишь на изворотливости и соображениях разума… Кроме того ты хотел быть в Италии, желал теплого климата, мечтал о вояжах и чернооких испанках…

— А ты, Алексей, а ты?.. Помнишь вечер на бульваре, когда целую ночь мы занимали друг друга мечтами и планами на будущность… Как ты хотел быть обязанным за все только собственному трудолюбию и возвыситься честностью, как верил, что всего достигнешь своей всемогущей волей? Как теперь помню, ты хотел в скором времени сделаться богатым, знатным и, вдобавок, жениться на своем идеале, который, если не обманывает меня память, был слишком аристократический.

— А твой, милый Юлиан, твой идеал всегда был страшно демократический! — возразил Алексей. — Когда, блуждая глазами по окнам, я искал в них черные глаза своей богини, чтобы только молиться ей, как звезде моего предназначения, в то время ты искал на земле существ маленьких, улыбающихся, живых, веселых, с вздернутыми носиками и розовыми губками… они так восхищали тебя.

— И до сих пор восхищают! — рассмеялся Юлиан. — Мой идеал должен смеяться мне и петь, как вольная птичка.