Юзеф Крашевский - Два света

• Название: Два света
• Автор: Юзеф Крашевский
• Издательство: ТЕРРА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.

Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.

Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.

Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

---

Поздоровавшись с Алексеем, Эмилий схватил цветы, собрал свои книги и сам снес их в комнату. Между тем на лице его выражалось и удивление: привыкнув к замку и прекрасному карлинскому саду, он не мог понять дома, крытого соломой и маленькой комнаты друга… Он с нетерпеливым любопытством осматривал жилище Алексея, наконец сел и начались расспросы.

— Почему у тебя нет замка и прекрасных комнат?

— Потому что я беден, — отвечал Алексей.

Эмилий не мог хорошенько понять бедности, и Алексею пришлось долго объяснять ему значение этого слова. Потом Эмилий спросил:

— А я богат или беден?

— Вы богаты…

— В таком случае, я могу поделиться с тобой, — сказал Карлинский.

— Ты думаешь, что мне нужно это? Богатство не дает счастья… В этом домике, где я родился, мне так же хорошо, как тебе в Карлине…

Далее глухонемому хотелось узнать: почему Алексей оставил их и почему не приезжал в Карлин? Трудно было сказать ему всю правду или обвинить кого-нибудь — и Дробицкий отделался от него общими местами.

Старушка-мать пришла посмотреть гостя и хоть была не слишком чувствительна, однако расплакалась, увидя в первый раз человека, лишенного слуха и дара слова и таким образом совершенно отделенного от внешнего мира. При взгляде на нее Эмилий сначала как будто испугался и боязливо всматривался в Дробицкую, потом начал улыбаться и велел сказать, что любит ее.

Алексей забавлял Эмилия, как ребенка, и очень рад был приезду несчастного, потому что во всем Карлине только он остался верен старому другу.

Уже смеркалось, но Эмилий не хотел ехать назад, указывал на софу, где он мог спать и посылал Антония в Карлин одного, целуя и упрашивая старика, чтобы тот позволил ему остаться в Жербах. Но как президент строго наказал сегодня же возвратиться домой, то необходимо было ехать… Эмилий умолял Алексея побывать в Карлине и назначил место свидания в саду, если он хочет избежать встречи с другими лицами. Жалко было отнять эту надежду у несчастного, но возможно ли было осуществить ее?

— Приезжай ко мне, я не могу быть там! — отвечал Дробицкий.

Эмилий расплакался, как ребенок, и его насильно посадили в повозку, даже старуха Дробицкая была взволнована этой картиной… Эмилий почти помирил ее с Карлином.

* * *

Через несколько недель после визита в Горы Алексей, побуждаемый желанием вырваться из своего оцепенения и неподвижности, сильно беспокоивших мать и друзей, опять поехал к Юстину. Его влекли туда любопытство и предчувствие, что усилия его не будут напрасны. В самом деле, он нашел в Горах большие перемены. Юстин выбежал к нему с лицом почти прежним — веселым и воодушевленным надеждой. Поля сидела у фортепиано и занималась музыкой, сделавшейся ее единственным удовольствием. Юстин шепнул гостю, что надеется на выздоровление жены, что она принялась за дела и возвратилась к жизни.

Так было в самом деле, но Алексей не заметил никакой перемены на лице несчастной жертвы: желание счастья обманывало Юстина. Правда, на щеках Поли был румянец, в глазах блеск, на устах улыбка, но она показалась Дробицкому гораздо хуже, чем в первый визит: ее истощение было очень заметно, а убийственная болезнь еще заметнее…

— Видишь, — почти весело сказала она, подходя к Алексею и подавая ему руку, — я послушалась тебя, тружусь, развлекаю Юстина, забочусь о нем, хлопочу в хозяйстве и в самом деле теперь мне лучше, гораздо лучше! Я спокойна… а ты?

— Я, — отозвался Алексей, — как видишь, еще держусь на ногах… живу…

— Ты нисколько не поправляешься.

— Со временем поправлюсь, — с горечью проговорил Алексей.

Больше всего обрадовало Дробицкого состояние Юстина. Поэт возвратился к любимым занятиям: опять собирал песни и предания, опять мечтал о великой гомерической эпопее из славянских преданий, опять говорил о будущности и жил в облаках поэзии. Ему казалось, что Поля любит его, что они могут надеяться на счастливую будущность, что все старое навсегда забыто…

Но не так было на самом деле. Поля еще раз с твердым самопожертвованием отреклась от слез и страданий, улыбалась, казалась веселой и спокойной, чтобы усладить несколько дней жизни своему бедному мужу. Алексей ясно видел положение дела, но обманывал себя той мыслью, что сильное напряжение воли часто производит чудеса, если оно соединяется с твердой решимостью, он полагал, что состояние Поли было только болезненным переходом и не понял рода этой болезни и сильного истощения. Между тем беспрестанная борьба с собой, внутреннее страдание и неутомимая деятельность, держа ее в постоянной лихорадке, уже произвели зародыш смерти… Дни Поли были сочтены, и иногда сирота предчувствовала близкую кончину, но молчала. Равнодушная ко всему и изнуренная страданиями, она хотела отдохнуть… хоть бы даже в могиле.

Алексей уехал печальный и опять провел несколько месяцев в одних предчувствиях и догадках. Наконец письмо Юстина пробудило его. Поэт просил Дробицкого привезти доктора Гребера, потому что жена его немного ослабела и должна была слечь. Из письма поэта видно было, что он считал болезнь жены незначительной и неопасной. Алексей тотчас полетел в местечко и нескоро уговорил доктора ехать в Горы.

Гребер теперь еще более имел практики у панов и почти исключительно занимался ими, утверждая, что хороший доктор должен специально посвятить себя известному классу людей, потому что каждый слой общества имеет свои болезни, следовательно, свою патологию и отдельную медицину. Впрочем, он согласился на усиленные просьбы Дробицкого только потому, что Поддубинец жил в сношениях с Карлинскими. Он потребовал только экипаж на рессорах и другие удобства, потому что уже привык к ним или, вернее, притворялся привыкшим, в той уверенности, что изнеженность сообщит ему вид человека высшего света.

Поздно вечером они приехали в Горы. Юстин встретил их на крыльце со спокойным и даже веселым лицом.

— Как здоровье Поли? — спросил Алексей.

— Теперь хорошо, исключая маленькой слабости.

Когда Гребер вышел из комнаты больной и попросил чаю, Алексей очень испугался мрачного выражения всегда равнодушной и улыбающейся физиономии доктора. Юстин был в другой комнате.

— Что скажете о болезни? — тихо спросил Дробицкий. Доктор пожал плечами и отвечал:

— В последней степени чахотка! Через два дня она умрет, нет никаких средств спасти ее. Пропишу лекарство, но знаю, что оно не поможет… незачем было и звать меня.

Дробицкий побледнел и сжал руки. К счастью, возвращающийся Юстин не заметил его движения. Поля приказала просить друга в свою комнату.

Алексей в глубоком волнении вошел к ней и не знал, что делать. Приговор доктора тяжелым камнем давил его сердце.

Поля сидела на кровати, немного склонясь на подушку, и была так прекрасна, как, кажется, не была во всю жизнь. Страдание не оставило на лице ее никаких следов истощения, потому что ее воодушевляла великая жертва, принесенная ею, только черты ее стали идеальнее, взгляд глубже, улыбка невиннее и прелестнее.

Когда Алексей подошел ближе, она положила палец на губы и сказала тихим голосом:

— Тс! Не говори ни слова Юстину. Хорошо, если мы сократим для него хоть один тяжелый день, а дни мои уже сочтены… смерть приближается с быстротой молнии, он пострадает и переживет ее. Бедный, благородный Юстин. Я знаю, что умру. Не понимаю, что происходит со мною, но чувствую недостаток жизненных сил, что-то быстро порывающееся к концу… какое-то нетерпение, поспешность…

Она закашлялась и остановилась…

— Завтра позови ко мне ксендза. О, если бы и он вздумал приехать сюда… Я могла бы, по крайней мере, сказать, что прощаю его!

— Зачем? — воскликнул Алексей.

— Правда, нет, нет, не нужно! Я не могу и не хочу видеть его! Это огорчило бы Юстина, но ведь ты скажешь ему когда-нибудь. Ах нет, и говорить не следует.

Поля заплакала.

— Завтра — ксендза, пожалуйста, друг! Конец может придти скоро, искра уже догорает… и погаснет… А ты?.. Как чувствуешь себя? О, худо! Худо! Так же, как и я! Скажи мне, ведь я все знаю!

— Надо все забыть…

— Да, счастливы те люди, которые умеют забывать, а я не могу! Каждый вздох напоминает мне о прошедшем, каждый звук. Ах, если б я могла еще раз видеть его и услышать, что и он простил меня… Если бы ты известил его!

Алексей молчал.

— Правда, это невозможно! — прибавила Поля, спустя минуту. — Как я смешна с подобными желаниями!

Больная остановилась и, подвинувшись к Алексею, сказала еще тише:

— Поручаю тебе Юстина. В первые минуты не дай ему освоиться с тоской… Надо сейчас же выжечь ее, как укус бешеной собаки, иначе она вопьется в сердце и сведет его с ума, как свела меня…

— Разговор изнурителен и вреден для тебя, я пойду! — сказал Алексей, заметив усиливавшийся румянец на щеках ее.