Марко Вовчок - Игрушечка

• Название: Игрушечка
• Автор: Марко Вовчок
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1956

Москва, 1957 год. Издательство "Известия". Приложение к журналу "Дружба народов".

Издательские переплеты. Сохранность хорошая.

В сокровищнице отечественной культуры литературное наследие писательницы Марко Вовчок (1833-1907) занимает почетное место. Свыше пятидесяти лет своей жизни она посвятила литературному творчеству.

В настоящий трехтомник выдающейся украинской писательницы включены вошли избранные произведения.

Том I

Рассказы из украинского быта ("Сестра", "Казачка", "Отец Андрей" и др.)

Рассказы из русского народного быта ("Надежда", "Катерина", "Купеческая дочка" и др.)

Повести ("Институтка", "Червонный король", "Тюленевая баба" и др.)

Том II

Сказки ("Невольница", "Кармелюк", "Совершенная курица" и др.)

Том III

Романы ("Записки причетника", "В глуши")

---

И господа тогда вдруг перемену увидели, встревожились. Матильда Яковлевна берет барышню за руку и середь гостиной ее выводит и давай рассказывать: что вот какая Зиночка упрямица была, да теперь сама хочет исправиться, вот сегодня прощения просила… "Да?" — спрашивает у барышни. Та чуть слышно что-то сказала; бледна она стояла и вся дрожала. Хотела уйти — Матильда Яковлевна не пустила, около себя посадила. Гости все стали тогда барышню хвалить, целовать, стали советы ей давать. Господа радуются, а Матильда Яковлевна все говорит им: "Да, вы недаром свою Зиночку на мои руки отдали!" Сказал ли кто слово лишнее или чем другим обидел барышню, только она пришла из гостиной словно больная и очень долго плакала… С этого дня отшатнулась она от Матильды Яковлевны навсегда, навек…

Спохватилась тогда Матильда Яковлевна. Давай заискивать, всячески ухаживать, ублажать — ничего уж не помогло: только, бывало, посмотрит на нее барышня так, что будто и жалеет ее и брезгает ею… Матильда Яковлевна боялась, чтобы господа печали барышниной не заметили, чтобы не вздумала барышня на нее жаловаться…

Барышня не жаловалась, только еще стала она задумчивее, очень поскучнела и часто плакала. И плачет, бывало, уж не попрежнему, с криком да с сердцем, тихо себе плачет да горько… Все это замечала Арина Ивановна, и уж не раз она к барышне тайком пробиралася; ручки у ней целует. "Я ваша слуга верная, я!" — все твердит, а та и слушает и не слышит.

— Чего вы всё не веселы, все скучаете? Замучила вас, видно, ученьем-то, мое сокровище? — говорит барышне.

— Да я ничему не выучилась и ничего не знаю, как же замучила? — ответит печально.

— Ах она, ехидная! — воскликнула Арина Ивановна: — сколько времени учит, а ничему не выучила! Да она нарочно ученье тянет, чтобы побольше поживиться от папеньки, от маменьки… Да она обманщица лукавая!

И, верно, ее слова барышне западали в душу, все она печальней становилась. "Игрушечка! — часто говаривала, — никто нам правды не скажет истинной! Вот как, Игрушечка!" Матильда Яковлевна все видела, все знала, как Арина Ивановна барышне нашептывала, как к ней тайком прокрадывалась, видела, а молчала, будто не до нее дело, и весела была всегда и говорлива; хоть часто, бывало, с сердцов у самой ручки дрожат, а улыбается и глазки щурит ласково…

Минуло барышне четырнадцать лет. Тут уж и все стали замечать, что она умом мешается… забывать стала имена… Особенно начала она мешаться, как побывала на похоронах. Умерла в соседстве богатая барыня, и весь околоток зван на похороны. Пышно ее хоронили — такой ее последний завет дан детям, — и наши господа были и барышню с собой брали… Только она приехала, я сейчас заметила, что глаза у ней нехороши. "Игрушечка! — шепчет мне, — ты видала мертвых?

Понимаешь ли, что значит умереть?" Я хочу о другом заговорить, она меня не слышит и все себе твердит одно: "Живет человек, умирает человек; все живут, все умирают". И кто к ней ни подойдет, она всем одно и то же… Ничем ее нельзя отвлечь от мысли той, ничем рассеять. Господа тогда перетревожились, послали за лекарем. Лекарь говорит: «Помешана». Помешательство, ее было тихое; иногда она как будто и в себя приходила. Слез ничьих не могла видеть, вся побледнеет, бывало, задрожит. Я ей говаривала: "Не тревожьтесь, барышня; со всеми горевать не станет вас". — "Игрушечка! — отвечала мне: — когда плачет человек, ты знаешь ли, как ему больно! А я знаю! я знаю, как больно!" Мало ей лекарством помогали. Стала она всех дичиться; потом стала от всех бегать, — тоска у ней безотходная была, ныла она да чахла. Перестала узнавать — ни отца, ни матери не узнавала. Кручинились господа. Громко Матильда Яковлевна вздыхала. Соседи приезжали проведывать, смотрели на нее из-за дверей, жалели, а она стоит середь горницы, думает, думает, словно хочет что-то припомнить, да не дается ей, и в муке великой она за голову берется… А то плачет горько, горько плачет по целым часам. Спрашивай — не ответит, не заметит или испугается — убежит. С горя по барышне и барыня хворала это время. Матильда Яковлевна все около нее, утешала, успокоивала, а я при барышне. На моих руках она и умерла…

В розовый бархатный гроб положили ее, сухонькую, худенькую, и такое у ней было личико заботное, такое печальное — вот, кажись, большие глаза откроются и в сомненье она станет спрашивать о чем-то…

После барышниной смерти барыня меня за собою ходить приставила. "Она за Зиночкой ходила — я хочу, чтобы она и при мне была". А время своим чередом пошло, стали привыкать, слезы высохли, только вздохнут о барышне, как вспомнят, да поскорей речь о другом заводят, повеселей… Сняли черное сукно со стен: опять и шумно и весело в хоромах; опять господа обеды званые дают. Матильда Яковлевна все у нас живет, да и отъезжать, видно, не думает. Она с господами неразлучно; барыня только глаза откроет, уж Матильду Яковлевну кличет. Матильда Яковлевна и книжки вслух читает, Матильда Яковлевна и гостей забавляет, она ж их и осудит, и осмеет, и передразнит, как выпроводит. Вот это, бывало, по вечерам, если случится, что никого гостей нету, Матильда Яковлевна и почнет в разных лицах являться: то генеральшей войдет Чернихинской, ну совсем генеральша, так же и шаль по всему дивану распустит, чтоб никто рядом не сел, и посматривает так же строго на всех… то представит карачевскую барышню, что все вздыхает и платочком обмахивается… всех она, бывало, переберет, всех-то до единого. И очень господ этим утешала: так хохочут, что приходилось иногда обоих водой брызгать… А Арина Ивановна ночей не спит, в тревоге она да в сомненье: стала Матильда Яковлевна что-то часто в хозяйство вмешиваться, войдет к Арине Ивановне: "Дайте ключи!" — и, не дождавши слова ответного, возьмет сама и пошла по кладовым шарить. Барыне жаловаться было нечего, с каждым днем больше ее обходила Матильда Яковлевна. В обиде, в досаде, в тоске сидит себе одиноко в своей комнате Арина Ивановна; похудела и пожелтела; перестала к попадье в гости ездить, перестала и к обедне по воскресеньям ходить. С нами то вдруг ласковая такая, такая приветная, свои сны нам рассказывает, работой нашей не нахвалится, то вдруг раскричится, разлютуется, все не по ней, все нехорошо, грозится: и то и другое будет вам…

Если встретится с Матильдой Яковлевной лицом к лицу — всякое дело бросает, прочь бежит. А Матильда Яковлевна и не пускает, останавливает и своими словами ласковыми да приятными разобидит ее и до самого сердца доймет, а за обедом льстивым голосом спрашивает: чего задумалася? здорова ли?

Побелеют губы у Арины Ивановны, глухим голосом она за внимание благодарит, а Матильда Яковлевна усмехается да шейку вытягивает. "Что, что? я не расслышала, говорит, что?" И благодарит ее Арина Ивановна в другой раз за внимание… А то помню, как подошла она к Арине Ивановне и приласкала ее: "Милая моя!", а сама ее по плечу потрепала, глазки прищуря с улыбочкой. Задрожала вся Арина Ивановна, и дух у ней занялся, не может слова вымолвить, глаза черные засверкали — а та на нее глядит все усмехаючись да легонько по плечу ее треплет…

Выговаривала Арине Ивановне барыня: "Что это вы, Арина Ивановна, всё такие скучные, — вы и на нас, милая, скуку наводите, да и смотреть вы стали так угрюмо. Заговаривает с вами Матильда Яковлевна, вы едва отвечаете, как же это можно так, это невежливо…" Начала седеть Арина Ивановна…

Раз Матильда Яковлевна долго с барыней запершись в спальной сидела, и выбежала Матильда Яковлевна очень весела оттуда, прямо к Арине Ивановне. "Дайте ключи, говорит, дайте, милая Арина Ивановна моя, вы теперь уж будете на покое — поздравляю!" — "Как? — проговорила Арина Ивановна. Потом бросила ей ключи на стол: — Чтоб тебе добра не было, змея подколодная! а я тебе этого не забуду!" Матильда Яковлевна, как ни в чем не бывало, схватила ключи и побежала. Слышала ли она, что ей Арина Ивановна сказала, нет ли — кто ее знает.

— Поеду от вас, — говорит нам Арина Ивановна, — поеду, да нигде мою злодейку не забуду!

Пошла она к барыне: "Покорно благодарю за милости ваши, сударыня! Пусть вам другие лучше моего послужат!" А барыня ей: "Что это значит? Вы куда сбираетесь разве?" — "Приказали ключи у меня отобрать, значит, я не надобна", — говорит Арина Ивановна. "Полноте! Я это сделала для Матильды Якввлевны — ей хотелось похозяйничать, а вы все-таки оставайтесь у нас; зачем вам уезжать? Да мы привыкли к вам, и вдруг вас нет — останьтесь, Арина Ивановна, останьтесь.

Будете Матильде Яковлевне помогать". Подумала-подумала Арина Ивановна и осталась.

Прошло после этого месяцев, может, с пять. Матильда Яковлевна на целый дом ключами гремит и свои приказы выкрикивает. Арина Ивановна с утра до вечера в своей горенке, редко и к обеду выйдет, все жалуется: "Больна! неможется!" И глянуть на нее — иссохла, извелась; в лице у ней ни кровинки, или уж огнем щеки горят; глаза у ней беспокойные, блестящие… А Матильда Яковлевна то ей варенья с ложечку пришлет, то сливок в чашечке на донышке… Слуги-то меж двух огней; и не понести боишься: Матильда Яковлевна пошлет да сама за дверями слушает — отдашь ли; и подать боишься, что Арина Ивановна посланцев неласково принимает — чем попало им в голову, а приношение об пол. Так-то было сначала, потом Арина Ивановна не то присмирела, не то сама гневом своим утомилась, — только глянет да головой кивнет…