Чарльз Диккенс - Домби и сын

• Название: Домби и сын
• Автор: Чарльз Диккенс
• Жанр: Классическая проза

Москва - Ленинград, 1929 год. Государственное издательство.

Роман создавался в годы наивысшего подъема чартизма - наряду с другими шедеврами английского критического реализма.

Роман выделяется особенно острым и многообразным сатирическим обличением английской буржуазии. Созданный Ч.Диккенсом образ мистера Домби - один из наиболее ярких образов английского капиталиста, холодного дельца, знающего одно мерило поступков и чувств - выгоду.

---

Нѣсколько апельсиновъ и мелкихъ денегъ усмирили маленькихъ Тудлей, и семейство немедленно отправилось домой въ наемной каретѣ, дожидавшейся y подъѣзда. Дѣти, подъ надзоромъ Джемимы, стали y окна и бросали оттуда апельсины и деньги. Самъ м-ръ Тудль расположился на запяткахъ, считая этотъ родъ ѣзды удобнѣе всѣхъ другихъ.

Глава III Мистеръ Домби, какъ человѣкъ и отецъ, является главою домашняго департамента

Когда похороны покойной леди были окончены къ совершенному удовольствію гробовщика и вообще всѣхъ сосѣдей, очень взыскательныхъ на этотъ счетъ и готовыхъ обижаться за всякія упущенія при такихъ церемоніяхъ, различные члены въ хозяйствеиномъ департаментѣ м-ра Домби заняли свои мѣста по домашнему управленію. С_е_й м_а_л_ы_й м_і_р_ъ — увы! — какъ и большой, отличался похвальною способностью скоро забывать своихъ мертвецовъ. Когда кухарка сказала, что покойница — вѣчная ей память! — была очень тихаго характера, a ключница прибавила, что таковъ есть общій жребій всѣхъ человѣковъ; когда буфетчикъ сказалъ: "кго бы могъ это подумать!", a горничная съ лакеемъ проговорили, что имъ все это мерещится какъ будто во снѣ; тогда назидательный предметъ совершенно истощился, и всѣ единодушно рѣшили, что траурное платье слишкомъ скоро износилось.

Что касается до кормилицы Ричардсъ, заключенной наверху въ качествѣ почетной плѣнницы, заря новой ея жизни, казалось, разсвѣтала холодно и угрюмо. Огромный домъ м-ра Домби стоялъ на тѣнистой сторонѣ высокой, темной и во всѣхъ отношеніяхъ модной улицы между Портлендской площадью и Брайэнстонскимъ скверомъ. Это былъ угольный домъ, занятый внизу погребами съ желѣзными рѣшетками и кривыми дверями, искоса поглядывающими на мусорныя ямы, печальный домъ съ круглыми флигелями назади, содержащими цѣлый рядъ парадныхъ комнатъ, обращенныхъ на дворъ, устланный щебнемъ, гдѣ торчали два тощихъ дерева съ почернѣвшими пнями и вѣтвями, съ закоптѣлыми листьями, которые немилосердно трещали при малѣйшемъ дуновеніи вѣтра. Лѣтнее солнце появлялось на улицѣ только во время завтрака вмѣстѣ съ водовозами, ветошниками, починщиками старыхъ зонтиковъ, цвѣточниками и продавцами стѣнныхъ часовъ, возвѣщавшими о своемъ появленіи звонкой трелью колокольчика. Но скоро дневное свѣтило исчезало, a за нимъ выступали на сцену бродячія труппы музыкантовъ, шарманщики съ куклами и обезьянами, продавцы бѣлыхъ мышей, a иногда, для довершенія спектакля, появлялся балагуръ, промышлявшій ежами. Въ сумерки, когда вся эта компанія съ дневной добычей убиралась во свояси, выходили къ воротамъ лакеи, если господа ихъ обѣдали не дома, и фонарщикъ, по заведенному обычаю, употреблялъ суетныя усилія освѣтить улицу газомъ.

Огроменъ и пустъ былъ домъ м-ра Домби снаружи и внутри. Тотчасъ же, послѣ похоронъ негоціантъ приказалъ накрыть чехлами всю мебель — быть можетъ, для того, чтобы сберечь ее для сына — и физіономія комнатъ измѣнилась, за исключеніемъ тѣхъ, которыя оставлены были для самого хозяина въ нижнемъ этажѣ. Среди уединенныхъ залъ и гостиныхъ явились таинственныя фигуры изъ стульевъ и столовъ, собранныхъ въ одну кучу и нахлобученныхъ большими саванами. На колокольчикахъ, столахъ, зеркалахъ, окутанныхъ газетными и журнальнвми листами, мелькали отрывочныя извѣстія о смертяхѣ и страшныхъ убійствахъ. Каждая люстра, обернутая въ голландское полотно, казалась огромной чудовищной слезою, висѣвшей изъ потолочнаго глаза. Изъ каждаго камина несло сыростью и затхлымъ воздухомъ, какъ изъ могильнаго склепа. Умершая и похороненная леди смотрѣла изъ картинной рамы, какъ страшное привидѣніе въ бѣломъ саванѣ. Вѣтеръ между тѣмъ безпрестанно развѣвалъ полусгнившіе клочки соломы, настланной подлѣ дома, когда хозяйка была больна: эти клочки, по какому-то невидимому притяженію, постоянно летѣли къ порогу противоположнаго грязнаго дома, который отдавался внаймы, и, казалось, посылали оттуда печальную рѣчь къ окнамъ м-ра Домби.

Комнаты, назначенныя негоціантомъ для собственнаго употребленія, примыкая къ большой залѣ, состояли изъ кабинета, библіотеки и столовой, въ которую превращена маленькая стекляная горница, обращенная окнами къ означеннымъ сухопарымъ деревьямъ, гдѣ по обыкновенію разгуливали кошки. Библіотека была въ то же время и гардеробною, такъ что запахъ веленевой бумаги, пергамента, кожи и русскаго сафьяна смѣшивался въ ней съ запахомъ ваксы и сапоговъ. Эти три комнаты соединялись бдна съ другого. Поутру, когда м-ръ Домби изволилъ кушать свой обыкновенный завтракъ, и вечеромъ, когда онъ возвращался домой къ обѣду, мадамъ Ричардсъ должна была, по звону колокольчика, являться въ стекляную комнату и расхаживать взадъ и впередъ со своимъ маленькимъ питомцемъ. Бросая по временамъ украдкой бѣглые взоры на м-ра Домби, который сидѣлъ въ далекомъ углубленіи и безмолвно посматривалъ на ребенка изъ-подъ темной тяжелой мебели — домъ былъ прадѣдовскій, старомодный и угрюмый — кормилица мало-по-малу начала приходить къ заключенію, что хозяинъ ея очень похожъ на арестанта въ тюремномъ замкѣ, или на странное привидѣніе, на выходца съ того свѣта безъ способности говорить и понимать языкъ живыхъ людей.

Уже нѣсколько недѣль кормилица вела такую жизнь и носила маленькаго Павла. По временамъ выходила она со двора, но отнюдь не одна: по обыкиовенію въ хорошую погоду заходила за ней м-съ Чиккъ въ сопровожденіи миссъ Токсъ: онѣ приглашали ее съ ребенкомъ освѣжиться чистымъ воздухомъ, или, другими словами, церемонно ходить по мостовой взадъ и впередъ на подобіе погребальнаго конвоя. Разъ, когда послѣ одной изъ такихъ процессій Ричардсъ возвратилась къ себѣ наверхъ и сѣла съ ребенкомъ подлѣ окна, дверь въ ея комнату потихоньку отворилась, и на порогѣ остановилась черноглазая маленькая дѣвочка.

— Это, вѣроятно, миссъ Флоренса воротилась отъ своей тетки, — подумала Ричардсъ, еще не видавшая хозяйской дочери. — Что вамъ угодно, миссъ?

— Это мой братъ? — спросила дѣвочка, указывая на ребенка.

— Да, моя красавица, — отвѣчала Ричардсъ, — подойдите, поцѣлуйте его.

Но дѣвочка, не двигаясь съ мѣста, задумчиво посмотрѣла на лицо кормилицы и сказала:

— Что вы сдѣлали сь моей мамой?

— Господи, помилуй! — вскричала Ричардсъ, — Какой печальный вопросъ! Что я сдѣлала? Ничего, миссъ

— Что о_н_и сдѣлали съ моей мамой? — повторила Флоренса.

— Въ жизнь не видала такой жалости! — проговорила Ричардсъ, невольно поставивъ себя въ положеніе покойной леди и вспоминая о собственныхъ дѣтяхъ. — Подойдите поближе, моя милая, не бойтесь меня!

— Я не боюсь васъ, — отвѣчала дѣвочка, входя въ комнату, — но мнѣ надобно знать: что они сдѣлали съ моей мамой?

— Голубушка, — скааала Ричардсъ, — это черное платьице вы носите въ воспоминаніе о своей маменькѣ.

— Я могу помнить свою маменьку во всякомъ платьѣ, — проговорилъ ребенокъ со слезами на глазахъ.

— Но ужъ такъ заведено надѣвать черное платье, когда отходятъ.

— Куда отходятъ?

— Сядьте здѣсь, моя милая, — сказала растроганная женщина, — я раскажу, какъ и что однажды случилось.

Въ живой увѣренности получить отвѣтъ на свой вопросъ, Флоренса положила шляпку, которая до сихъ поръ была y нея въ рукахъ, сѣла на маленькую скамейку y ногъ кормилицы и пристально уставила на нее глаза.

— Жила-была, — начала Ричардсъ, — одна леди, очень добрая леди, и была y ней маленькая дочь, и эта дочка нѣжно любила ее.

— Очень добрая леди, и маленькая дочка нѣжно любила ее, — повторила Флоренса.

— И угодно стало Богу, чтобы захворала добрая леди, захворала и умерла.

Ребенокъ вздрогнулъ.

— И умерла добрая леди, и никто не увидитъ ее здѣсь, и похоронили добрую леди въ сырой землѣ, гдѣ деревья растутъ.

— Въ сырой землѣ! — проговорила дѣвочка, затрепетавъ всѣмъ тѣломъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, я ошиблась: не въ сырой, a въ теплой землѣ, гдѣ дурныя, грязныя сѣмена превращаются въ прекрасные цвѣточки, и въ траву, и въ колосья, и ужъ не знаю, во что еще, гдѣ добрыя души превращаются въ свѣтлыхъ ангеловъ и улетаютъ на небеса!

Ребенокъ, опустившій передъ этимъ головку, поднялъ ее опять и внимательно началъ смотрѣть на разсказчицу.

— Ну, такъ… дай Богъ память! — сказала Полли, сильно взволнованная этимъ пытливымъ взоромъ, своимъ желаніемъ утѣшить дитя внезапнымъ успѣхомъ и слабымъ довѣріемъ къ собственнымъ силамъ. — Ну, такъ когда эта добрая леди умерла, куда бы ни дѣвали ее, гдѣ бы ни положили, она отошла къ Богу! И она молится Ему, эта добрая леди, — продолжала Полли, растроганная до глубины души, — чтобы онъ научилъ ея маленькую дочку вѣрить, что она счастлива на небесахъ и любитъ по прежнему свое дитя, — научилъ надѣяться. — Охъ, всю жизнь надѣяться, — что и она, эта маленькая дочка, свидится съ нею на небесахъ, свидится и не разстанется никогда, никогда, никогда!