Максим Горький - Озорник

• Название: Озорник
• Автор: Максим Горький
• Жанр: Русская классическая проза

---

Гвоздев гордо выпятил грудь, высоко поднял голову и, не скрывая своего торжества, в упор смотрел на редактора. А редактор плотно прижался к столу, вцепившись в него руками, откинулся назад и то бледнел, то краснел и все улыбался презрительно, смущенно и болезненно. Широко открытые глаза его часто моргали.

- Социалист? - с боязнью и интересом спросил издатель, вполголоса обращаясь к редактору. Тот улыбнулся, но ничего не ответил, склонив голову.

Метранпаж ушел к окну, где стояла кадка с филодендроном, бросавшая на пол комнаты теневой узор, стал за кадку и смотрел оттуда на всех маленькими черными и подвижными, как у мыши, глазами. В них было какое-то нетерпеливое ожидание и порой вспыхивал радостный огонек. Издатель смотрел на редактора. Тот почувствовал это, поднял голову и с беспокойным блеском в глазах, с нервной дрожью в лице крикнул вслед уходившему Гвоздеву:

- Позвольте... постойте! Вы оскорбили меня. Но вы не вправе... я надеюсь, вы это чувствуете? Я благодарен вам за... в-вашу... прямоту, с которой вы высказались, но, повторяю...

Он хотел говорить с иронией, но вместо иронии в словах его звучало что-то бледное и фальшивое, и он сделал паузу, желая настроить себя к отпору, достойному и его и этого судьи, о праве которого судить его, редактора, он никогда еще не думал.

- Известно! - качнул головой Гвоздев. - Тот только и прав, кто много сказать может.

И, стоя в дверях, он оглянулся вокруг себя с таким выражением на лице, которое ясно показывало его нетерпеливое желание уйти отсюда.

- Нет, позвольте! - повышая тон и поднимая руку кверху, заявил редактор. - Вы выдвинули против меня обвинение, а раньше этого самовольно наказали меня за мою якобы вину пред вами... Я имею право защищаться, и я прошу вас слушать.

- Да вам какое до меня дело? Вы перед издателем защищайтесь, коли нужно. А со мной-то о чем говорить? Обидел я вас, так к мировому тащите. А то - защищаться! - Он круто поворотился и, заложив руки за спину, пошел.

На ногах у него были тяжелые сапоги с большими каблуками, он громко стучал ими, и шаги его гулко раздавались в большой, сараеобразной комнате редакции.

- Вот так история с географией! - воскликнул издатель, когда Гвоздев захлопнул за собою дверь.

- Василий Иванович, я тут ни при чем, в этом деле... - заговорил метранпаж, виновато разводя руками, и осторожными коротенькими шагами подошел к издателю. - Я верстаю набор и никак не могу знать, что мне дежурный сунет. Я-с целую ночь на ногах... нахожусь здесь, а дома у меня жена хворает, дети без присмотра... трое... Я, можно сказать, кровью истекаю за тридцать рублей в месяц-то... А Федору Павловичу, когда они нанимали Гвоздева, я говорил: "Федор Павлович, говорю, я Николку с мальчишек знаю и должен вам сказать, что Николка озорник и вор, без совести человек. Его уже у мирового судили, говорю, сидел в тюрьме даже..."

- За что сидел? - задумчиво спросил редактор, не глядя на рассказчика.

- За голубей-с... то есть не за голубей, а за взломы замков. В семи голубятнях сломал замки в одну ночь-с... и все охоты выпустил на волю - всю птицу разогнал-с! И у меня тоже пара смурых, один турман с игрой да скобарь так и пропали. Очень ценные птицы.

- Украл? - любопытно осведомился издатель.

- Нет, этим не балуется. Судился и за воровство, да оправдали. Так он - озорник... Распустил птицу и рад, надсмехается над нами, охотниками... Били уж его не однажды. Раз после битья в больнице даже лежал... А вышел у кумы моей в печи чертей развел.

- Чертей? - изумился издатель.

- Чушь какая! - пожал плечами редактор, наморщив лоб, и, снова кусая губы, задумался.

- Это совершенная истина, только сказал не так, - сконфузился метранпаж. - Он, видите, печник, Николка-то. Он на все руки: по литографской части смекает, гравер, водопроводчиком был тоже... Так вот кума - у нее свой дом, она из духовного звания - и наняла его печь переложить. Ну, он переложил, все как следует; но только, подлый человек, в стену-то печи вмазал бутылку со ртутью и с иголками... и еще чего-то кладется там. От этого происходит звук - особый этакий, знаете, как бы стон и вздох, и тогда говорят - черти в доме завелись. Печь-то вытопят, ртуть в бутылке нагреется и пойдет там бродить. А иголки по стеклу скребут, точно зубом кто скрипит. Кроме иголок, еще разные железины в ртуть кладут, и от них тоже разные звуки - иголка по-своему, гвоздь по своему, и выходит этакая чертовская музыка... Кума даже продать хотела дом, да никто не покупает, - кому понравится с чертями-с? Три молебна с водосвятием служила - не помогает. Ревет женщина, дочь у нее невеста, кур голов до ста, две коровы, хорошее хозяйство... и вдруг черти! Билась, билась, смотреть жалко. Николка же ее и спас, можно сказать. Давай, говорит, пятьдесят целковых - выгоню чертей! Она ему сначала четвертную дала, а потом - как он вытащил бутылку да дознались, в чем дело, - ну и прощай! В суд хотела подать, но ей отсоветовали... И еще за ним многие художества водятся.

- За одно из этих милых "художеств" с завтрашнего дня я буду расплачиваться. Я?!- нервно воскликнул редактор и, сорвавшись с места, снова начал метаться по комнате. - О, боже мой! Как глупо, пошло все это...

- Ну-у, очень уж вы! - успокоительно сказал издатель. - Сделайте поправку, объясните, почему это вышло... Малый-то больно интересный, прах его возьми. Чертей в печку насажал, ха-ха! Нет, ей-богу! Проучить мы его проучим, но мерзавец с умом и возбуждает к себе что-то этакое... знаете!.. - Издатель щелкнул над головой пальцами и кинул взгляд в потолок.

- Вас это занимает, да? - резко крикнул редактор.

- Ну так что? Разве не смешно? С умом, бестия! - отплатил издатель редактору за окрик. - По какой статье вы с ним считаться-то намерены?

Редактор быстро подбежал вплоть к издателю.

- Считаться я с ним не буду-с! Не могу-с, Василий Иванович, потому что этот фабрикант чертей прав! У вас в типографии черт знает что творится, вы слышали? А я играю дурака, по вашей милости. Он тысячу раз прав!

- И в том добавлении, которое внес в вашу статейку? - едко спросил издатель и иронически поджал губы.

- Ну так что ж? И в этом, да! Вы поймите, мы ведь либеральная газета...

- Печатаем две тысячи экземпляров, считая бесплатные и обменные, сухо вставил издатель. - А наш конкурент в девяти тысячах расходится!

- Н-ну-с!

- Больше ничего.

Редактор безнадежно махнул рукой и снова с потускневшими глазами стал ходить взад и вперед по зале.

- Прелестное положение! - бормотал он, пожимая плечами. - Какая-то универсальная травля! Все собаки на одну, а эта в наморднике. И этот несчастный р-рабочий! О, боже мой!

- Да плюньте, батенька, не волнуйтесь! - посоветовал вдруг Василий Иванович, добродушно усмехаясь, как бы утомившись волнениями и пререканиями. - Пришло и пройдет, и честь свою вновь восстановите. Дело гораздо больше смешное, чем драматическое.

Он миролюбиво протянул редактору свою пухлую руку и пошел было из залы в контору.

Вдруг дверь в контору растворилась, и на пороге явился Гвоздев. Он был в картузе и не без некоторой любезности улыбался.

- Я пришел сказать вам, господин редактор, что ежели вы хотите со мной судиться, то скажите - потому я отсюдова уеду, а по этапу возвращаться неохота.

- Убирайся вон! - чуть не рыдая от бешенства, взвыл редактор и бросился в глубину комнаты.

- Значит, квит, - сказал Гвоздев, поправил на голове картуз и, спокойно обернувшись на пороге, исчез.

- О-о, бестия! - с восхищением выдохнул из себя Василий Иванович вслед Гвоздеву и, блаженно улыбаясь, не спеша стал надевать пальто.

Дня через два после описанного Гвоздев, в синей блузе, подпоясанной ремнем, в брюках навыпуск, в ярко начищенных ботинках, в белом картузе, надетом набекрень и на затылок, и с суковатой палкою в руке, степенно гулял по "Горе".

"Гора" представляла собою пологий спуск к реке. В давние времена на спуске этом стояла густая роща. Теперь почти вся она была вырублена, и лишь кое-где могучие, корявые дубы и вязы, поломанные грозами, вздымали к небу свои старые дуплистые стволы, широко раскинув узловатые сучья. У корней их вилась молодая поросль, кустарники льнули к стволам, и всюду среди зелени гуляющая публика протоптала извилистые тропы, сползавшие вниз к реке, облитой сиянием солнца. Горизонтально пересекая "Гору", шла широкая аллея заброшенный почтовый тракт - и по ней-то главным образом гуляла публика, расхаживая в два ряда, один навстречу другому.

Гвоздеву всегда очень нравилось бродить взад и вперед по этой аллее вместе с публикой и чувствовать себя таким же, как и все, так же свободно вдыхать воздух, напитанный запахом листвы, так же свободно и лениво двигаться, быть частью чего-то большого и чувствовать себя равным со всеми.

В этот день он был чуть-чуть навеселе, его решительное рябое лицо смотрело добродушно и общительно. С левого виска его вились кверху русые вихры. Красиво оттеняя ухо, они лежали на околыше фуражки, придавая Гвоздеву ухарский вид молодчины мастерового, который доволен собой, хоть сейчас готов спеть, поплясать, подраться и во всякую минуту не прочь выпить. Этими характерными вихрами сама природа точно желала рекомендовать всем Николая Гвоздева как малого с огоньком и знающего себе цену. Одобрительно поглядывая вокруг себя прищуренными серыми глазами, Гвоздев миролюбиво толкал публику, без претензии сносил ее толчки, наступая дамам на шлейфы, вежливо извинялся, глотал вместе со всеми густую пыль и чувствовал себя прекрасно.