Халлгримур Хельгасон - 101 Рейкьявик

• Название: 101 Рейкьявик
• Автор: Халлгримур Хельгасон
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-91181-818-0

"101" - это почтовый индекс центрального Рейкьявика, холодной столицы Исландии. В этом городе эмоциональный разлад неизбежен, как ненастная погода, а в череде пустых ночей скучают даже призраки. Тридцатитрехлетний Хлин живет в материнской квартире, получает пособие по безработице, качает из интернета порнуху, бродит с приятелями по кабакам и ночным клубам, каждый вечер ждет электронного письма от венгерской принцессы и безуспешно борется с влечением к сексапильной подружке собственной матери, вдруг решившей сменить сексуальную ориентацию…

В 2000 году Бальтазар Кормакур успешно экранизировал этот роман, причем одну из главных ролей исполнила Виктория Абриль, прославившаяся у Педро Альмодовара, а музыку к фильму написали Деймон Албарн (Blur, Gorillaz) и Эйнар Бенедиктсон - лидер знаменитой исландской группы Sugar Cubes, в которой прежде пела Бьорк. Картина получила приз "Открытие года" на кинофестивале в Торонто, приз молодежного жюри кинофестиваля в Локарно и множество других премий.

---

— Ты хочешь сказать, если бы мы были без презерватива, все было бы по-другому?

— Тогда бы между нами вообще ничего не было.

— Джизус Крайст! Хлин! У тебя вообще чувства есть?! Ты когда-нибудь слышал о чувствах? Или, может, видел их в кино?!

— Не надо говорить «Джизус Крайст».

— Это еще почему?

— Это «Джизус Крайст» меня бесит. Мы же не американцы.

— Ладно, Господи Исусе.

— Ну, ты можешь, например, говорить: «Халлдоре Кильяне!» Я вот пытаюсь ввести такую моду. И это еще не все возможности. Можно, например, говорить: «Святый Халлдоре Кильяне», или просто «Кильяне», или «Халлдор Лакснесс». «Святый Кильяне» — тоже неплохо или еще «Лакснесс в натуре…»

— Ах, Хлин. Вечно ты выпендриваешься. Не увиливай. Я говорила о чувствах.

— Чувства, да.

— Да, чувства.

— Feelings.

— Хлин! Что я для тебя значу? Как ты меня видишь? Смотри на меня, Хлин. Что я для тебя?

— Ты. Ю. Ты — красивая девушка.

— И все?

— А ты хотела что-то еще?

— «Красивая девушка»… Красивых девушек на свете полно.

— Не скажи. Девушки бывают милые, пригожие, крутые, шикарные, некислые, отпадные, балдежные, сносные, терпимые, конкретные, нормальные… Телки, штучки, «пони», девахи, чувихи, бабенции…

— Хлин, ну прекрати, плиз!..

— Постой. Дай закончить. А еще есть дамы постарше. «Лучшие образцы», «Greatest hits», коровы, рахиты, чиновницы, фанатки джипов, а еще лотерейщицы, ну, которые участвуют в розыгрыше каждую ночь, а главный приз им никогда не достается. А еще есть переквалифицированные лесбиянки. А красивая девушка…

— Как ты вообще живешь?!

— Сижу на пособии по инвалидности.

— Ну, так я и знача, что что-то в тебе не то…

— На семьдесят пять процентов нетрудоспособный.

— Ты ничего не воспринимаешь всерьез!

Ну начинается… Я пытаюсь дышать по-серьезному. Дышать так, как будто это не шутка, и выдыхать через нос. Выдох выходит чересчур драматический. Не слишком убедительно. Я пытаюсь исправить положение. Пытаюсь смотреть на нее. Напрягаю все силы, чтобы посмотреть на Хофи так, чтоб стало ясно, что я не шучу. Но потом я поднимаю глаза, и закрытый рот сам собой растягивается. Не знаю, можно ли это назвать улыбкой.

— У тебя сигареты есть?

— Ты что, начала курить?

— Ну, есть сигареты?

— Да.

Лезу в карман за пачкой. «Принц». Подношу ей зажигалку. Профиль. Хофи. Из нее валит дым. Нос. Прямой нос достался ей прямо от Пауля Нильссона. Он постарался на славу. И этот камешек. Мне вдруг показалось, что камешек — это вентиль от шланга. Если бы я его чуть-чуть открутил, из Хофи вышел бы весь воздух, давление внутри нее понизилось бы: в щеках, в грудях, она бы превратилась в зауряднейшую девчонку, лаборанточку, студенточку. Ненакрашенная правильная гражданка на Лёйгавег. Помню, как я встретил ее в банке. Я ее с трудом узнал. Если бы Хофи не красила губы, я бы не стал с ней спать. «Красивая девушка». А что такое красота? Чтоб она что-то собой представляла, надо пройтись по ней кистью. Что она? Просто пшик. Едва закапают слезы — все испорчено. Пудра намокает. Браки — с сопутствующими детьми и внуками, целые семьи и вся эта связанная с ними дребедень, все эти джипы и горнолыжное снаряжение, садовые бассейны и джакузи, снегомобили, крестильные рубахи и баснословно богатые похороны, — все это зиждется на каких-то двух-трех граммах пудры и помады и бледных-бледных тенях для век. Господи, черт возьми! Далекий бог на пятидесяти каналах, дай мне хоть одно ненакрашенное родимое пятнышко красоты! Я пьян. На семьдесят пять процентов нетрудоспособный. Ведь я так сказал? На кровати какая-то кожаная шляпа от «Росайльманди». Гнездовье гомиков. Я опираюсь на локоть. Шум вечеринки и вой ветра в щелях окон. Хофи стряхивает пепел в стакан на ночном столике. Дрожащий свет уличных фонарей, как и тогда. Мы молчим. Это такое гетеросексуальное молчание. Два пола, между которыми нет ничего общего, кроме какой-то древней традиции, которая предписывает им быть вместе. Два пола, между которыми нет ничего общего, кроме причины их появления на свет. Вилка и розетка, которые должны сойтись, чтоб свет зажегся. Но мы живем в беспроволочную эпоху. А это — так устарело. Джизус Крайст! Может, начать цитировать Библию? Может, поискать ответ в ней? Может, это разговор там записан? «Ты ничего не воспринимаешь всерьез». Господи, какой же ответ я давал на этот вопрос? Меня вдруг охватывает непреодолимое желание воспользоваться дистанционкой. Щупаю ее во внутреннем кармане. Шарю глазами вокруг и опять останавливаюсь на шляпе; лучше уж смотреть на нее, чем на что-нибудь другое. Everything but the girl[73]. Да. В шляпе дремлет мысль: гомикам, наверно, легче, по крайней мере, там оба партнера одного пола. Оба говорят на одном языке. Между ними не стоит никакой косметики. Хофи тушит сигарету. Если б она не красила губы…

— Почему ты со мной спал?

Спок.

Хофи поворачивается ко мне, а я лежу, опираясь на локоть, со шляпой Рози на голове и, по-видимому, выгляжу крайне необычно. Я наклоняю голову и роняю шляпу, гляжу на потолок. Под ним летают жирные рисованные ангелы с очень большими причиндалами. Ну, ребята, вы и даете! Как в капелле в соборе Святого Петра. Микеланджело был гомиком. Да. Может, все это записано в Библии? Снова смотрю на Хофи.

— Почему ты со мной спал?

Это такой вопрос, который задают политикам, когда они… У меня больше нет времени.

— Да. Ты почему спал со мной?

— То есть в первый раз?

— Ну, хотя бы так.

— Просто. Захотелось.

— А почему тебе это захотелось?

— Потому что была возможность.

— Вот именно: была возможность. Потому что я тогда вышла и спросила, не хочешь ли ты ко мне домой попить чаю. Ты со мной не разговаривал. Притворялся, что не знаешь меня, когда мы встречались при всех… Хлин! Ты просто чмо! Просто ужас, какое чмо! Отстойный тип… Это просто кошмар какой-то… Я прямо не пойму, как… Ты действительно спал со мной просто потому, что тебе так захотелось, или как?

— Ну…

— Давай, отвечай! Отвечай на мой вопрос! Почему ты пошел ко мне домой, когда я тебя спросила?

— Чтобы избежать наезда.

Хофи с трудом проглатывает это и дважды говорит «да». Эти «да» злые и красные. Если бы в ее семье было принято распускать руки, она бы меня ударила. По-моему, сейчас надо сохранять спокойствие и не напрягаться из-за того, что наше совместное спанье накрывается медным тазом.

— А-а, вот вы где! Что-то, ребятки, у вас тут как-то напряжно, — говорит Гюлли и входит в комнату, золотоволосый, как топорный ангел. — Я не помешаю? — Он стоит над нами, руки на бедрах. — На вас, ребятки, просто смотреть страшно. Сердца перестали биться в унисон.

— У него нет сердца.

Гюлли опускается на колени, улыбается.

— Как это: у Хлина нет сердца? — Он кладет руку мне на колено. — Нет, наш Хлин просто особенный. У него как бы кардиостимулятор. Наш Хлинчик такой чувствительный, а в общем, он неплохой парень. Но что правда, то правда, иногда не знаешь, жив он или мертв. Иногда его надо ущипнуть; к нему нужен особый подход, так ведь?

Гюлли тянется вверх и хватает меня за живот.

— Ну вот, смотри, теперь он так мило улыбается, ха-ха-ха. Вот так, просто ему нужен массаж сердца. Если ничего не выйдет, попробуй дыхание рот в рот. Ха-ха-ха. А если и тогда ничего не получится, то обратись ко мне. Я за свою жизнь столько разбитых сердец склеил, недаром меня зовут Чудо-скотч.

Он крепко хватает мою коленку и ее коленку.

— Ну как, чувствуете? Такой мощный захват? Ха-ха-ха.

— Но это не любовь, — говорит Хофи.

— Нет? Ну, я вас соединю, — говорит Гюлли, обхватывает наши коленки еще сильнее и весь трясется. Потом он прекращает и хохочет: — А вы слышали анекдот про пересадку сердца? Короче, одному мужику пересадили сердце. Ему досталось сердце какой-то женщины, а он был такой весь из себя крутой, совершенно непрошибаемый, и вот ему вставили женское сердце, нежное такое и чувствительное. И что же? Как вы думаете, что с ним произошло?

— Стал голубым? — быстро спрашиваю я.

— Э-хе-хе-хе… Нет. Нет-нет. С ним вообще ничего не произошло! Как был непрошибаемым, так и остался, не изменился ни капельки. Ха-ха-ха…

Гюлли встает, делает шаг к ночному столику, берет с него книгу — кажется, «Man Воу», биографию Боя Джорджа, — а затем говорит:

— Нет, ребята, у вас все безнадежно. Забейте на это. Ничего у вас не выйдет. Вы для этого слишком разнополые. Мальчик с девочкой… Ничего не получится. Такие союзы — это просто для того, чтоб рожать детей, для поддержания жизни на земле. А мы — мы с этим покончим… Хе-хе-хе… Нет-нет… У нас, у мальчиков, — ни родов, ни прочей мутотени. У нас pure love[74] в чистом виде, хе-хе-хе… Единственное, что у вас с нами общее, — это презерватив. Только вы им предохраняетесь от новой жизни, а мы — от новой смерти.